Субботы врача и пациента.

Оконная рама была очень хлипкой. Слишком старая. Холодный декабрьский воздух прорывался сквозь щели на кухню Муромовых, где сидящая за столом девочка то и дело поглядывала на настенные часы. Но она не умела определять по ним время, поэтому каждые десять минут тревожила своего старшего брата. — Илю-ю-юш, а сколько сейчас? Папа скоро приедет? А мама? Почему она так долго? Разве она же уже не должна была закончить работать. — Девочка спрыгнула со стула и подошла к брату, что рассматривал детскую площадку и парковочные места под их окнами. — Ну Илья, чего ты молчишь! — Ева, ну ты чего прицепилась-то! — Муромов резко развернулся к сестре. Она слегка подалась назад, от обиды надув щëки. — Ну тебе что, трудно? — Отстань, не до тебя! Ева топнула ногой и, показав брату на прощанье язык, убежала из кухни в зал, где их бабушка накрывала новогодний стол. Женщина, конечно, выслушала тираду своей внучки о том, какой же её брат злой и противный. Антонина на это состроила своё самое разочарованное лицо и пообещала, что после поговорит с этим молодым человеком, а потом с тëплой улыбкой проводила девочку, которая поспешила в прихожую открывать пришедшим гостям дверь. — Тëтя Света-а-а! — прокричала Ева и кинулась обнимать свою любимую подружку, что являлась маминой сестрой. — А где Федька? Он что, не придёт? Светлана сняла с себя тëплый пуховик, стряхнула его от прилипшего к меху снега и повесила на крючок. Ева начала прыгать вокруг женщины, не дав ей и возможности снять свои ботинки. — Евочка, Фëдор сейчас поднимется, а ты пока вот, возьми-ка, отнеси, пожалуйста, его в зал. — Женщина протянула ей интересненький пакетик со смешным таким снеговиком в новогодней шапке. Ей очень захотелось узнать, что же там, но Светлана остановила её маленькую руку. — Это ты откроешь потом, а вот тебе… Опа! Она достала из своей сумки Деда Мороза в обëртке, являющегося вкусной шоколадкой, от которой у Евангелины в глазах заплясали звëздочки и искорки. — Ой, спасибо, тëть Свет! — Ева чмокнула её в щëку и убежала хвастаться бабушке таким чудным подарком, безжалостно таща уже ненужный ей пакет за собой. Для Ильи же всё происходящее за пределами кухни было неинтересно. Мальчик разглядывал крыши чужих домов, антенны на них, светящиеся от гирлянд окна квартир и, конечно, быстро проносящийся перед глазами снег. Вроде бы самый обычный семейный Новый год. Он ничем не мог отличаться от прошедших и даже тех, которые будут в будущем, но именно этот что-то значил для него. Впервые в жизни. Он часто задумывался: для чего это всё? Праздновать, запускать хлопушки, наряжать ëлку и поздравлять любого незнакомца на улице с наступающим. Сейчас же он очень сильно хотел всего этого. Настроение было таким, что ему даже получилось улыбнуться, но совсем немного. А дело в том, что перед началом каникул Муромов признался девочке в чувствах, сочинив для неё стих, который он подбросил ей на парту. Всё закончилось в пользу Ильи, и покорительница его сердца, чмокнув в щëку, ответила ему взаимностью. Первая любовь всё-таки правда очень значима и прекрасна. Но так же болезненна. — Ага, Илюх, опять замечтался, романтик наш ненаглядный. — Тот самый Федька подошёл к Муромову со спины и, вцепившись своими огромными ладонями в бедные бока мальчика, принялся щекотать его, да так, что у Ильи заболел живот от смеха. Ну Федька, ух… — Ну всё, ах-ха-а… Федя-я-я! — Он громко засмеялся и попытался пнуть двоюродного брата по колену, но он то всё понял и вовремя отскочил. — Хва-а-ахах-тит! — Федька! Илью спасла подбежавшая к ним Ева, которая с разбегу прыгнула Фëдору на спину. Парень ловко подхватил сестричку и закружился, попутно выходя из кухни. — Фух, ну и приставучие же все, — выдохнул и вновь повернулся к окну. Чего Муромов ждал, смотря на улицу, он сам не знал. Просто все мысли почему-то сосредотачивались и голова становилась пустой, даже опустошëнной. Хотелось, чтобы родители уже вернулись домой, поцеловали в лоб Евочку, чтобы Михаил потрепал Илью по голове и все расселись в зале. Кто куда: на стулья, диван или кресла. Глава семьи Муромовых разлил бы всем по бокалам шампанского, побеседовал на важные мужские темы с Олегом, пока Яна и Светлана бы шушукались на свои женские штучки. Антонина поругала бы Еву с Фëдором за то, что дурачатся, а сам Илья сидел бы в ярко-красной мишуре и ел бутерброды с икрой, рассматривая ëлку и старые советские фильмы, которые крутили по России один. В Новый год все забывали какие-то свои невзгоды, провалы в работе, ссоры в отношениях, плохие оценки и многое другое. Всё забывалось. Это всё оставалось в прошлом, и люди верили, что в новом году им дастся шанс на новую жизнь. На новый чистый лист, который к концу будет весь исписан тем, что им, возможно, не всем понравится. Нужен будет ещё один и они получат его. Но всё повторится. Этот день всегда как-то неосознанно проходил. Ты просто уделял внимание тому, что мама просила сбегать тебя за зелëным горошком или сливочным маслом в магазин, предполагал, какую речь сказал бы президент или что на этот раз сотворила твоя пьяная семейка. В прошлый раз они всей дружной командой — кроме Антонины — выехали за город к озеру, где хорошенько искупались в леденющей воде. К сожалению, Фëдор тогда тоже был. К сожалению, Илье пришлось тоже искупаться. Но даже это не смогло насовсем отвлечь Муромова от мысли, что его чувства были взаимными. Он не мог найти себе места, ходил по квартире, пытался тупить в одну точку, даже наблюдал за тем, как спускалась вода в унитазе. Но всё приходило к её зелëным глазам и мягким кудрявым волосам. Её голос. Нос. Щëки. Как она смеялась, как смущалась или ругалась с кем-то. Она всё время была такой милой и обворожительной, что он мог смотреть только на неё. — Илюша, ну чего ты там, — обратилась бабушка, стоя в дверном проёме с тарелками. — Помоги хоть, вообще весь день сидишь какой-то кислый. Муромов опешил, молча разглядывая женщину: стояла ровно, даже в её годы осанка была прямой. В привычку у неё почему-то вошло смотреть на всех, сузив глаза, нахмурив брови и слегка наклонив голову набок. Её выражение лица всегда было суровым. И, конечно же, как большинство бабушек, Антонина имела пышные формы и острое чутьё на то, что от неё что-то скрывают. Как, например, Илья. — Ага, что-то случилось, да? — Женщина кивнула мальчику, чтобы он подождал её, а сама скрылась за дверью, скорее всего, направляясь в зал. Муромов уже догадался, что теперь ему придётся говорить с бабушкой по душам, ну или надеяться, что суета подготовки к празднику или какое-нибудь новогоднее шоу на Первом канале со звëздами отвлекло бы женщину и она не возвращалась к Илье. А ещё лучше, если бы Ева и Федя замотали Антонину и чтобы в этом случае она тоже позабыла о мальчике. Но женщина, собственно, ни с какими Евами и Федьками возиться не собиралась, а уж тем более смотреть телевизор, когда её внучок ходит такой сдутый, а ведь через несколько часов уже будет новый год! Муромов был, в общем-то, доволен и радостен, просто показывать этого, увы, он не привык. — Ну, Илья, рассказывай. — Да нечего говорить. — Пожал плечами и взял со стола какую-то конфету. — Всё со мной в порядке. Как будто в моём поведении что-то новое. Я всегда такой, не знаю, чего привязались. — Ну-ну, точно что-то недоговариваешь, шайтан. — Она пододвинула к нему стул и присела, убирая рыжую чëлку со лба, пытаясь зацепиться за его глаза. Ещё одно странное действо Антонина повторяла, когда нужно было что-то выведать: смотреть точно в самые зрачки. Под её взглядом никогда никто больше минут трёх не мог высидеть, и поэтому выдавал всё с потрохами. — Давай-давай, или придётся мне позвать Еву… Этот приём она использовала только с Ильёй. Подкупив её всякими сладостями или куклами, девочка начинала петь одну очень надоедливую песенку, которую Муромов терпеть не мог. Это казалось ещё цветочками, когда Ева начинала конкретно сходить с ума, превращаясь в настоящего демона. Вопить, громко смеяться, трясти мальчика, прыгать рядом с ним и делать много подобного. Илья знал, что всё это провокации, поэтому держался изо всех сил, даже когда в его ухо кричали, а это было одной из самых трудных пыток. Муромов держался минут шесть, но это был его потолок, поэтому он сдавался и тоже выдавал всё с потрохами. — Не надо. — С выпученными глазами Илья подался назад, утыкаясь в дверь, что вела на балкон. — Точно не надо? — С хитринкой в глазах Антонина повернулась в сторону двери, чтобы позвать внучку, но мальчик прервал её: — Точно-точно. Всё скажу, всё-всë. Но не Еву, пожалуйста! — Муромов как вспомнил о том прошлом разе, так глаза его ещё шире стали. Антонина победно улыбнулась и слегка наклонилась в сторону внука. Знала она прекрасно, что Илья тот ещё мямля, и, чтобы услышать его, всегда требовалось подставить ухо к его губам. — Девочка мне нравится одна. — Опустив глаза в пол, он что-то пробормотал, но, если учесть, что Антонина к этому привыкла, всё ей было слышно. — Я ей тоже. Представляешь?! Она такая красивая, бабуль. Самая красивая и меня выбрала, а не нашего выпендрëжника Вадима. А ещё поцеловала! Вот сюда, вот в эту щëку. Муромов аккуратно указал на то место, в которое его коснулся — со слов мечтателя Ильи — сам снизошедший по его душу ангел. Муромов смущëнно улыбнулся, вспомнил вдруг какую-то любовную песню и запел. Запел сладко, качаясь из стороны в сторону, даже не смотря на ошарашенную бабушку. Его осенило почему-то сейчас, как он счастлив и как всё у него хорошо, что пустился в пляс, всё также напевая сомнительную мелодию любви. — Ох, Илюша… Что ж творится-то? — Антонина сильно удивилась, когда от чего-то повеселевший внучок двинулся в сторону двери на балкон, всё ещё продолжая петь. Да что же происходит? Муромов с вызовом и прищуром открыл окно, набрал побольше воздуха и прокричал, что есть силы, да так, что одинокая собака на той площадке залаяла на мальчика, то ли в поддержку, то ли негодуя: — Василиса, я тебя люблю! А Вадим придурок, что ко мне прицепился! Вот тебе, а не Василиса! Муромов показал воздуху кулак и с силой закрыл окно, не видя искажëнное шоком лицо Антонины. *** Муромов замер. Все замерли. Телевизор не замер, но этого никто и не заметил. Недавно пришедшая Яна, держа мобильный у уха, молча стояла. Стыдливый взгляд прошёлся по всем здесь сидящим. Задержался на Илье и Еве. — Мам? — Дочь, вся измазанная шоколадом, потянула маму за локоть. Её лицо становилось грустным, ещё бы чуть-чуть, и Ева бы точно зарыдала. Муромов стоял в дверном проёме, сложив руки на груди. Что случилось? — Мам, ну ты чего? Ну мам! Яна мотнула головой, уже не пытаясь разобрать слова в трубке. Что-то говорил, ну и пусть. Муромова сначала странно улыбнулась, убирая прядь волос за ухо. Засмеялась. Налив в рюмку водки, женщина опрокинула в себя стопку и сжала зубы, не закусывая. Почему она так странно себя ведёт? — Мама! — Яна, что случилось, ты пугаешь нас. — Светлана забрала из рук сестры рюмку. Муромова сбросила звонок. Села. Руки сместились на затылок, пальцы вцепились в волосы. — Он в аварию попал. Женщина исподлобья глянула на стол, ища на его поверхности бутыль с самогоном. Нет, погоди. Муромов в эту же секунду выровнялся в спине и вяло опустил руки. Что? Илья сделал шаг вперёд, но Фëдор отрезал ему путь. — Мам, что ты сказала? — Из-за спины брата рыжий глядел на мать, что уже добралась до алкоголя. Она безжалостно отбросила пробку в сторону и сделала большой глоток беловатой жидкости. — Кто в аварию попал? Мама! Кто! Яна усмехнулась. Сделала ещё глоток, смотря в глаза сыну. Муромов сам понял кто, но одна его рука сжалась в кулак, удерживая внутри себя надежду на другой исход. — Миша… Мой Миша. Погиб, — вынесла женщина вердикт, развела руки в стороны. Её смех заполнил всю комнату. Все молчали. Светлана сжала плечи Евы — только не плачь. Фëдор запустил одну ладонь в волосы, переглядываясь с отцом. Бабушка схватилась за сердце, усаживаясь на стул. Только Яна смеялась. Смеялась дико. Живот, наверное, скрутило от счастья, а из глаз хлынули слëзы веселья. Муромов не знал, что нужно было чувствовать в тот момент. Он задался риторическим вопросом в голове и сразу позабыл о нём, когда шок Яны в виде смеха перешёл в громкий плач. Она подозвала к себе Еву, которая сдерживалась, чтобы не заплакать. Ева не была плаксой. Она никогда не плакала. И сейчас. Девочка обвила мамину шею руками и пускала тихие-тихие слëзы в её волосы. — В какой он больнице, Ян? — Олег схватил со стола свои сигареты. Что они там делали, Илья не понял, но он в принципе сейчас ничего не понимал. Все смотрели на Яну. А Муромов не хотел на неё смотреть. Муромов хотел к папе. Или не хотел? Женщина тоже цеплялась за всё, кроме глаз сына. Хотела отодрать от себя и дочь, но попросту не было сил. — Яна, ответь пожалуйста. Он в морге уже? — Его в первое отделение повезли. В первом отделении патологоанатомического бюро вскрывали Михаила Муромова. Олег, Яна и Светлана оделись. Яна пустым взглядом смотрела на дверь в ванную, пока сестра натягивала на неё куртку. В груди у Ильи сдавило, Ева прижалась к Фëдору, отвернувшись от всех. Муромов захотел выблевать все салаты, что он успел съесть, и пойти спать. Ничего не хотел. Хотелось и не хотелось. — Свет, завтра утром позвоню Никите, он свою бригаду нам отправит, скидку сделает. Венки и гроб тоже у него будем брать, ограду бы тоже у него, ничего, посмотрим по ходу. Как мы его сейчас закапывать будем, земля-то промёрзла. — Олег зажал в зубах сигарету, под мышкой удерживал небольшой клатч. — В том же кафе, что и тëтку мою поминать будем? — Олег, давай не сейчас. — Светлана ободряюще кивнула сестре, которая смотрела сквозь всех. Проще было ехать без неё, но она настояла. — А когда, Свет? Я всё понимаю, но с такими вопросами нужно сразу определяться. — Мужчина хотел поджечь конец сигареты, но жена смерила его холодным взглядом, укутывая Яну шарфом. — Короче, такси приехало, выходите. И после того, как ушёл Олег, вышли и Яна со Светой. Ушли как будто все. Илья бы и не заметил стаи диких волков. Муромов, не глядя на остальных, двинулся в свою комнату. Надо было помочь бабушке убрать стол, но она сама этим вряд ли бы занималась. Да и есть Фëдор. Поможет. Часы на кухне тикали. Рама на кухне была всё такой же хлипкой, на кухню сквозь неё просачивался буйный ветер. Илья злился на отца. Злился потому, что этот день он забудет навсегда. Этот день станет для него самым серым днём во всём году, когда он мог быть самым счастливым за последние тринадцать лет его жизни. Михаил лежал на холодном столе, такой же ледяной. Патологоанатом сделал три надреза, отодвинул толстый слой кожи в стороны. Лепестки раскрылись. Показалась красная внутренность цветка. Михаил даже не дëрнулся. От этого рыжик жалобно звал отца, уже не злясь на него. Он хотел объятий. Простых объятий. Мужчины не плачут. Муромов вытер последние слезы с щеки и сам не заметил, как просто уснул. *** Илья шёл с зонтом в руках. На улице зима, а он шёл с зонтом над головой. Снег обходил его стороной, люди странно косились. Его раздражало всё: вывеска парикмахерской, бабушка на скамье у дома, карусель, девочка на качели, бутылка на заснеженной дороге, красный свет светофора, грязные машины. «Его» Василиса молчала. Молчала: не отвечала на сообщения. Если честно, Муромову было и не до неё. Отца хоронили. Венок был сине-белый, красные гвоздики держал Федя, а Антонина раздавала всем родственникам конфеты с печеньями. Поминали. Поминали в том кафе, где тëтку Олега поминали. Бригада была Никитина, и гроб у него, и ограда, и сам Никита там был. Все были. Ева с Фëдором таскалась, Света под руку держала Яну. Олег курил сигареты. Наверное, с Никитой, а может, с дядей Лëшей. Муромов стоял с зонтом, который купил отец. Он никого не замечал, его тоже. Яна ничего сказать толком не смогла, опять появился её прозрачный взгляд. Света толкала речь, Олег курил и смотрел на гроб, тихо охая. Эх, Мишка, как так. Муромов потрогал ноги отца, намотал три круга вокруг гроба, как все, и ушёл в сторонку. Никто его не выискивал. Все как чужие были. На истощëнном лице Миши лежала белая ткань, закрывающая глаза. Из церкви. Верба лежала по бокам у его головы, крестом по телу бывшего Муромова-старшего вы́сыпали священную землю. Тоже из церкви. Никита кивнул мужикам: заколотили крышку гроба гвоздями и погрузили его в яму. Все прошлись ещё раз, кидая туда горсть земли. Михаила закопали. Все разговаривали, охая и качая головами. Ещё молодой был. Тридцать лет. Это его не вернуло бы, тëть Нин. Илья первый сел в машину к Олегу. Тот общался с Никитой, его ребята в поту закапывали отца Ильи. Муромов вставил в уши наушники и закрыл глаза. Ева с Яной особо не пересекались. Девочка держалась Феди. Очень она его любила. — Молодой человек, ну чего вы на дороге встали. — Женщина с коляской и ребёнком рядом помахала рукой у Ильи перед лицом, чтобы он освободил путь другим. Муромов отошёл. Мальчик посмотрел вверх, на зонт. Сложил его и ухватился за длинную ручку, как трость, но в голову прокралась мысль: зачем он ему нужен? Илья, не раздумывая, выкинул его в мусорку, под странным взглядом какого-то мужчины. А Муромову уже было всё равно. Он ушёл, не оборачиваясь и не замедляя шаг, чтобы вернуться за ним. Ему место там. *** Василиса смеялась. Смеялась с этим Вадимом, прикрывая свой рот ладонью, как она любила это делать. И Илье казалось, что только с теми, кто ей был симпатичен. Муромов, позабыв о том, как «весело» он провёл новогодние каникулы, гордо поднял голову и двинул к своему месту. — Это моё место, Вадим. — На имени мальчика Муромов улыбнулся, бросая робкий взгляд на свою возлюбленную. Ей было… неинтересно? — Иди отсюда. — Да я тебе щас… — Вадима прервали. — Вадим, Илья, урок сейчас начнётся, садитесь на свои места. — Учительница, прижимая к себе учебник биологии, прошла к столу. Муромов победно улыбнулся, занимая место рядом с Василисой. С уходом ненавистного рыжиком Вадима его соседка затихла, упорно выискивая что-то в своём мобильном. Если бы не ангельская улыбка Василисы, да и в общем если бы Илья не был в неё влюблён, то с радостью бы сдал её учительнице. Руки чесались даже сейчас. Пальцы девочки быстро печатали что-то на экране телефона. Она снова улыбалась. Слегка подглядев, Муромов немного опешил, вчитываясь в имя её собеседника. Вадим. И сердечко. Что, но как же Илья? — Вась, как прошли твои каникулы? — Муромов пытался улыбаться. Он делал это лишь из-за неё, пытаясь засунуть свои воспоминания куда подальше. Это не должно касаться Василисы. — Вась? — Я тебе не Вася. — Взгляд холодный, который прошëлся с верху до низу. Девочка слегка нахмурилась, а после добродушно улыбнулась. — Отлично, у тебя как? Мне вон папочка новый телефон подарил на Новый год. А ещё мы завели щеночка, представляешь! У Муромова упал камень с плеч. Ему показалось, что Василиса обиделась на него за что-то, но она просто пошутила. Просто пошутила. Папочка. Что подарил Илье его «папочка»? Слëзы хотели прорваться, но Илья просто глупо улыбался, пытаясь не выдать своего отчаяния. Как отчаянно он цеплялся за ангельское личико Васи. — Слушай, Илья, прогуляемся сегодня после школы? Не хочу домой, такое настроение хорошее. — Девочка подмигнула ему, аккуратно сплетая их пальцы. И вновь яркая улыбка. Такая светлая. Муромов забылся. Забыл про отца и про то, что первая любовь самая болезненная. *** Вадим смеялся, обхватив удовлетворëнную Василису за плечи. Рюкзак Ильи валялся в сугробе, а все внутренности в слякоти. Измазанные грязью учебники и тетради молча наблюдали за хулиганами и их жертвой. Муромов утëр нос рукавом куртки, но плакать не стал. Перед глазами предстал образ Михаила, который вечно твердил, что плакать в бою запрещено. Муромов пытался воспитывать в Илье мужчину, но как из него можно было слепить настоящего борца, когда его кулаки тряслись, как только он вставал в стойку. Михаил всегда улыбался, когда в сыне просыпался ну очень сентиментальный юноша, и трепал того по голове. Муромов плакать не имел права. Только не из-за таких людей, как Вадим. Таких подлых людей. Илья смотрел на Василису и понял, что всё было притворством. Тайное всегда становится явным. Виктор Драгунский возник внезапно, как и полицейский, облитый манной кашой с комочками и хреном. Отбросив мысли о рассказе, Илья встал на ноги, отряхиваясь от снега. — И для чего это было? — Муромов, ну ты лох. Конкретный лох, скажу тебе. — Вадим загоготал и его малолетние гопари повторили за ним. — Ты думал, что Василиса любит тебя? Да она бы в жизни на тебя не посмотрела. — Не посмотрела бы, да! Муромов вдруг понял, что эта девочка — исключительная дура. Глупа и самолюбива. Зачем так играться с чьими-то чувствами? Особенно с первой влюблëнностью. Все эти нелëгкие дни рыжика спасали лишь изредка всплывшие в голове мысли о Василисе. Язык больше не повернулся называть её Васей. — Муромов, мы прикалывались над тобой, а ты дальше своего носа не видишь, придурок. — Вадим харкнул на обувь Ильи. — Шёл бы ты уже отсюда, чухан. Муромов, даже не смотря на одноклассников, подошёл к своим вещам и стал складывать их в портфель. Позади странно зашептались. — Слышал, у тебя папа того… Как самочувствие? — Вадим, ты чего. — Василиса толкнула своего приятеля. Муромов сжал тетрадь от злости. Вроде русский. — Хах, чë, мама нашла тебе нового папочку? У меня вечно было такое чувство, будто твой папаша долбит тебя, а теперь отчим будет? И сеструху твою, да? Или ты теперь свою мамку будешь во все… Ну ты понял. Вадим нашёл это смешным. Очень смешным, раз чуть ли не валялся на снегу от смеха. Его дружбаны поддержали своего главаря, а вот Василиса смутилась и отошла от них на пару шагов. Муромов был зол. Не нужно было идти на поводу. Но ничего уже нельзя было сделать, поэтому рыжик подошёл к Вадиму и двинул ему кулаком в челюсть. Завязалась драка. Схватились друг за друга, будто обнялись, и давай пинаться. У этой компании мальчуганов не было понятия честного боя. Накинулись на него со всех сторон и запинали. Запинали, как собаку, и бросили на снегу с порванной курткой и хлещущей из носа кровью. Сознание потерял. Слышал только вопли Василисы, но она его уже не интересовала. Пусть катится вместе с ними к чертям. Пусть все идут к чëрту.