Субботы врача и пациента.

—Яна, ты уверена, что это хорошая идея? — Женщина с выражением лица печальным и очень встревоженным держала свою дочь за потную ладонь. Антонина недоверчиво посматривала на впереди стоящий поезд и на проводницу, которая с кем-то громко спорила. Муромова лишь заторможенно покачала головой, свободной рукой ещё сильнее сжимая чемодан. Выглядела Яна, конечно, хреново, но тщательно пыталась скрыть это за своей рабочей, хорошо выработанной с годами улыбкой. Илья скучающе расхаживал по перрону, частенько поглядывая на Еву, чтобы та не натворила всякого. — Ох, еле успели, Олег, говорила же, что раньше нужно было выезжать! Семья Вишневских появилась неожиданно и в самую последнюю секунду, впрочем, как это происходило всегда. Светлана как-то озвучила свою точку зрения на это: «Вот с Олегом сошлась, так всё и поехало. Между прочим, мы с ним даже в ЗАГС опоздали». В тот момент «виновник» всех опозданий супруги преспокойно курил. Илья уже и не помнил этого мужчину без сигареты во рту. — От того, что мы выехали бы раньше, ничего бы не изменилось. Пробки и в Африке пробки. Их временем не возьмёшь. — Олег нервно растирал костяшки пальцев, покусывая губы. Видно, решил немного отказаться от табака. На это Муромов даже слегка удивился. — Знаю я эту песню, — отрезала женщина. — Ну что, когда трогаетесь? Разве вы не должны сидеть в своём купе да чай преспокойно попивать? — Так вот вас только ждали, — подметил Илья, уже уставший и весь на нервах. Всё-таки переезд — дело эмоционально затратное. Как минимум для Муромова. Было как-то странно на душе, не то чтобы страшно, скорее неприятно. Яна приняла решение уехать отсюда спустя полгода после этого ужасного события. И всё это время стало для семейства Муромовых быстротечным. Никакого веселья. Лишь одни и те же действия каждый день. Каждую ночь. Каждую минуту и каждую секунду. Смерть Михаила слишком сильно приелась, оставляя огромный след. Словно она наступила на них огромным грязным ботинком, прижимая к твëрдой земле. — Поезд «Пермь — Санкт-Петербург» отправляется через пять минут, просьба всем пройти на посадку, — громко произнесла, даже прокричала проводница, пристально всматриваясь в каждого, кто стоял на перроне. Илья на долю секунду взглянул в глаза девушки, а после очень пожалел: она уже смотрела на него с хмурым прищуром и взглядом ну слишком недобрым. Муромов, живо отвернувшись, теперь пытался позабыть это. — Ну вот, теперь точно пора, — Яна явно чувствовала себя легче, оставляя это место. — Давайте, не забывайте тут про нас. Пишите, звоните. — Да и вы тоже, — улыбнулась Светлана, притягивая к себе сестру за плечо и крепко обнимая. В общем вся это процедура прощания прошла как и у всех: пообнимались, поплакали, Антонина расцеловала лица внуков, Олег потрепал племянницу по голове, Илье пожал руку без всяких соплей, Фëдор же с Евангелиной смеялся и весело кружился, на что они оба получали недовольные взгляды проводницы. Вскоре Илья уже устроился на верхней койке, вздыхая от усталости. За дверью их купе кто-то гремел посудой, дети слишком громко бегали по всему вагону, истерически смеясь. Илья был безумно рад, что ехать они будут не в плацкарте. Голова была забита мыслями ни о чëм. Затылок приятно щекотал небольшой поток ветра из приоткрытого окна. Рот подпевал песням в наушниках, пальцы отбивали ритм, сам Илья же вновь отделился от своего тела. Что вообще ждёт Муромовых в новом городе? Что именно Яна хотела изменить? Своё сознание, свои мысли, свои слова или, может, просто поменять тот день? Сделать так, чтобы ничего не было? От чего она бежала? Илья не мог понять. Он не знал наверняка убегал ли от проблемы сам. Мать с сыном, копаясь в воспоминаниях того дня, всё больше погружались в эту зыбкую неприятную массу. В себя. В отречение и одиночество. Илья, как и Яна, натягивал такую жизнерадостную улыбку, какую мог. Ева не замечала холодных взглядов мамы и брата, не замечала их синяков под глазами от бесонных ночей, не замечала их тихих вздохов и покусанных губ. А Яна и Илья всё видели и понимали, когда их зрачки пронзительно всматривались в другие, такие же уставшие и ничего не знающие. Они видели всё, но ограничивались лëгкими хлопками по спине и тяжëлыми кивками головы. Если бы не Ева, чтобы осталось от семьи Муромовых? — Чай, кофе, может, какие сладости, сухарики? — резко ворвалась в помещение проводница, слишком уж приветливо для её строгой личности хлопая глазками. Недовольство недовольством, а втюхать чего-то да побольше по расписанию. Объявив, что ничего не нужно, Илья продолжил пялиться на вид за окошком. Проводница, как-то грубо назвав Муромова, покинула купе и с испорченным настроением двинулась долбить мозги кому-то более щедрому. Рыжик хотел было тоже как-то «ласково» прозвать эту девушку, но она уже ушла, да и какой толк. На душе бы осталось всё так же пусто. *** Муромов прокручивал в голове ту двойку в журнале по химии, на которую, честно, по словам самого Ильи, он «клал болт». Либо учительница не любила рыжих, либо относилась так ко всем ученикам, которые не приносили ей на первое сентября как минимум тысчонку-другую. Илья достал из кармана рюкзака сигареты и нервно закурил, зная, что сейчас вновь придëт домой и через пару минут тут же его покинет. Там слишком противно. Слишком тесно. Слишком душит. Муромов давно заметил, что начал заниматься самокопанием. Вдруг в его жизни появились сигареты. Скатился по учëбе. Что ты делаешь? Что он делал — не понимал. Но был рад, что хотя бы не взялся за бутылку или за её острый осколок. Муромов пытался убежать куда-то с помощью этого дыма, музыки, литров газировки и молочного шоколада. Куда и от чего бежать было точно непонятно. Главное, чтобы мама не видела, как он заходит в квартиру и тихо оттуда выходит, а Ева не увидела, как её брат, вроде бы образ для подражания, на кого она должна равняться, плачет по ночам хуже маленьких детей. Новый город не принёс абсолютно ничего хорошего. Только тоску по родственникам и ещё большую панику от того, что здесь всё чуждо, всё придётся начинать заново. А вот что по-настоящему обидное, так это то, что любимое суши-кафе осталось там, в Перми, и было необходимо в первую очередь понять, из какого нового места в этом городе заказывать роллы. Всё-таки не хотелось бы отдать огромные деньги за ничего. За время обсуждения всякой ерунды в голове Муромов уже дошëл до своего дома, как его тут же что-то занесло обратно в мысли. — Молодой человек, вы так и будете просто стоять? — Женский голос вывел Илью из этих поглощающих мыслей. Она попыталась аккуратно отодвинуть парня от подъездной двери, чтобы пройти, но Муромов сделал это сам. — Благодарю. А вы сами заходить не собираетесь? — Да-да, — быстро протараторил Муромов, придерживая для дамы дверь и заходя в подъезд после неё. Илья был безумно рад, что не пришлось ехать вместе с ней в лифте, потому что она жила на первом этаже. Рыжику сейчас было совсем не до разговоров, а он был уверен, что женщина бы допрашивала его. Квартира встретила его как-то необычно: громкие звуки соприкасающейся посуды, радостные голоса, хихиканье, на удивление приятный аромат еды и неизвестная пара обуви… Мужская?.. — Мам? — Единственный раз, когда Илья не хотел быть незамеченным, наоборот, он жаждал объяснений. Что происходит? — Мама! — А, Илья, ты уже пришëл, — Яна вышла из кухни с улыбкой на лице, но, увидев сына, тут же потухла, с какой-то неприязнью в голосе пригласила его присоединиться к ним за стол, незаметно закатывая глаза. Муромов ожидал такой реакции. «Обиделась», — подумал парень, снимая с плеча рюкзак, который, наверное, протëр в нëм дырку. Обувь была аккуратно поставлена на ковëр, а кофта повисла на крючке. — Знакомься, это мой молодой человек Павел, — пофигистично произнесла женщина, как только нога сына ступила за порог их небольшой кухни. Окинула его злобным взглядом, скрестив руки на груди. Илья так и замер у двери. Какой ещё такой парень? Пока радостная Ева обнимала брата, чуть ли не прыгая от счастья, что теперь у них будет новый папа, Муромов пристально разглядывал мужчину. На вид ровесник мамы, без бороды и усов, улыбка-то какая широкая, прям отвалится сейчас, уложенные гелем волосы, в рубашечке, с галстучком, весь из себя такой джентльмен. Илья не любил судить людей по первому впечатлению, к тому же выглядел он опрятно, очень аккуратно, но просто то, что это новый парень мамы, объявилось спонтанно и совсем не вовремя. Ну не было у рыжика тогда настроения. Вот и не понравился он сначала Муромову. — Он будет жить с нами, — добила Яна. Женщина ехидно улыбнулась, прищурившись. «Мама, прости, но ты ещё та стерва», — Илья готов был ругаться матом. Лицо он держал совершенно непоколебимым, а руки непроизвольно начали сжиматься в кулаки. — Ну ты чего, Ян, зачем так парня пугаешь, — посмеялся мужчина, вставая со стула и протягивая свою руку Муромову. — Павел Моисеев, можно просто Паша. А насчёт того, что я буду тут жить, мы ещё обсудим, так что не парься. — Приятно познакомиться, Павел. — Илья специально попытался его поддеть, делая акцент на форме имени, но тот совершенно не изменился в лице. — Илья. И мне всё равно, если вы переедете к нам. Руки были пожаты, и теперь все трое сидели за столом. Ева убежала играть в куклы, которые ей подарил Павел. Воцарилось молчание, разбавляемое звуком закипающего чайника. — Как в школе дела? — поинтересовалась Яна. Хм, никогда не спрашивала, а теперь вот так сразу. Как же Муромову хотелось уйти оттуда и больше никогда не приходить в эту квартиру, но тогда Яна была бы сильно разочарована сыном. Илья сам хотел наладить отношения с семьëй, и выпал такой шанс. Не нужно упускать. — Да вроде нормально, сегодня контрольную писали, думаю, что хорошо написал. — Илья наконец-то поднял голову и посмотрел на пару, слегка вздыхая. — Как на работе вообще? Почему ты вчера поздно вернулась? Я волновался. Муромов правда переживал и не спал аж до двух ночи. Ждал её. И когда Яна зашла в квартиру, то была очень шокирована, увидев сына, поэтому спросила, почему он не спит, тот отмахнулся и сказал, что вовсе не хочет. Соврал. Спать он хотел очень, а завтра ещё была контрольная по геометрии, но он всё равно дождался маму, с облегчением понимая, что с ней всё в порядке. Всё-таки любил. — Да там бумагами завалили, вот пришлось задержаться, прости, что заставила волноваться. — И первый раз за долгое время Яна улыбнулась сыну. Чайник вскипел. Муромов помог маме разлить по чашкам кипяток, заварил чай и порезал на куски торт. Даже Павел сейчас казался очень уместным гостем в этой квартире. Илья был рад, что мама больше не сердится на сына и его вечную беготню, которая вовсе не бесила женщину, ей просто было обидно, но заговорить с сыном никак не получалось. Получается, Моисеев стал кем-то вроде примирителя? Уже за это можно было бы считать его маленькой частичкой семьи Муромовых. Последующие несколько часов прошли в веселье и умиротворении. Павел оказался очень хорошим собеседником, человеком с хорошими манерами и даже неплохим отцом. Он общался с Евой, как будто она его дочь, и это запомнилось Илье больше всего. Ей был нужен папа. А Илье был нужен хороший сон, поэтому, оставив всех, он ушëл в свою комнату отсыпаться. *** С момента переезда Павла в квартиру Муромовых прошло уже около трëх месяцев. Всё было даже ничего. Но назвать их семьей было трудновато. Илья тогда всего лишь вышел в туалет, проходя мимо комнаты Евы, и услышал то, чего не ожидал. Какие-то странные звуки доносились оттуда. И любой другой просто бы развернулся и ушëл, но что-то заставило его подойти к этой злосчастной двери. Муромов не хотел касаться её. Руки сами потянулись к ручке двери, за которой кто-то агресивно кряхтел. «Не нужно» крутилось в мыслях. Уйди. Закрой эту чëртову дверь, уйди оттуда на кухню и молча молись, стоя перед иконой Господа. Молись, чтобы та грязь, о которой ты подумал, была глюком. Но всё же Илья поступил правильно. Он открыл дверь и уже не жалел. Шанс на спасение возрос, но если бы он не успел вовремя?.. На кровати мирно спала Ева, вовсе не слышавшая странных звуков всего в паре шагов от кровати. Илья даже не шелохнулся. Рот приоткрылся, и парень тяжело задышал, не давая себе возможности отвести взгляд на темь за окном или шторы. Муромов должен был смотреть только на сестру, пока перед ней стоял высокий мужчина. Муромов хотел схватиться за ручку двери, потому что ноги уже не могли удерживать его, но тело абсолютно ничего не предприняло. С дрожащими руками и мыслями, что же ему надо было делать, стало совсем плохо. Кинуло в жар. Глаза, ранее смотрящие в одну точку, заметались по комнате, пытаясь что-то найти. Что делать? Как спасать? Нет, пожалуйста, не нужно этого делать. Вы же взрослый… Моисеев стоял с опущенными штанами. Голова смотрела точно в пол, ладони горели от соприкосновения с другой его частью тела, а язык ласково произносил имя девочки, сладко протягивая гласные. Сладко настолько, что голова сама запрокидовалась от наслаждения и ярких картинок перед глазами. Муромов зажмурил глаза, мозг погрузился в мрак, покрываясь разрядом из мурашек. Ноги стали затекать, слюна накапливалась во рту, воздух не поступал — все функции отключились, и Илья просто желал уснуть. Просто уснуть. Павел хрипел. Имя Евы вылетало из его уст каждые пару секунд. Ева. Ева. Ева. Ева… Илья! Мужчина громко ахнул, простонал и оглянулся назад, смотря в самые глаза Муромова. Его нижняя часть тела была оголена, пол под ним был испачкан в белой жидкости, улыбка, та, которую боялся Илья, стала слишком похабной, слишком удовлетворëнной. Нет… Не может быть, зачем… Слишком мерзко. Больше не пожимайте руку Еве. Не обнимайте её. Не целуйте в щëку теми губами, из которых выходило её имя таким голосом. В таком омерзительном ключе. Сдохните. Просто умрите. — Теперь ты всё знаешь, — кинул сухо, даже агрессивно. Моисеев натянул на себя штаны, харкнул на пол. Павел уже не улыбался, просто сурово осматривал дрожащего рыжика, который больше переживал за бедную сестру, нежели за себя. — Ты не побежишь рассказывать Яне, я знаю тебя. — В нём безусловно были сомнения на этот счёт. Моисеева ничего не смущало. Абсолютно. Его не смущало, что он дрочил на одинадцатилетнюю девочку. Его совесть не терзало осознание того, какое блаженство он получал от этого, от того, как произносил её имя. Как кряхтел! Как стонял и шаркал ногами по полу! Какие мысли у этого мужчины кружились вокруг девочки, какие грязные. Как он страстно смотрел на неё и желал поскорее оказаться с ней за завтраком утром… Новый член семьи Муромовых только жадно глотал воздух и прокручивал одну мысль в голове. Повторить бы. Сука, повторить бы это прекрасное чувство. Муромов мог уловить это в одном его взгляде, в его хриплом голосе и в том, как он двигался в сторону спящей девочки. Аккуратно подошёл и погладил по голове. Неужели зайдёт так далеко? — Не трогай еë. — голос Ильи готов был вырваться из него и стать самостоятельным существом, но за стенкой спала мать парня. Разберутся сами, думал Илья, и был не прав. Очень не прав. — Что ты… Ты совсем ненормальный? — Тебя не должно это напрягать. — Павел наклонился к её лицу. Нет. — Или неужели братик хочет сам поиграться с сестричкой? Эти слова выбили землю из-под ног Муромова. Что он несëт? Захотелось заплакать от того, что пару минут назад было в этой комнате и что могло бы случиться, если бы Илья не зашёл к Еве. Или он бы её не тронул? Что у него, чëрт возьми, не так с головой! — Отойди от неё… Чудовище. — Илья, ты же ничего мне не сделаешь, ты ссыкло. Если я захочу это сделать, то я это сделаю. — Мужчина коснулся её щеки, пока Ева шептала что-то нечленораздельное, улыбаясь своему сну. — Хах, видишь, ей нравится. А ты тут панику развёл. Муромов, естественно, знал, что Павел был гораздо сильнее его. По сравнению с Моисеевым и его габаритами Илья был хиляком. Конкретным. Если бы он дрался со сверстниками, так пожалуйста. Как минимум фонарь под глазом он поставить бы смог, а может, даже нос разбить, но тут такой высокий коренастый мужчина, что у Муромова просто не было и шансов. Ну, а может быть, и повезло бы. Илья же отказался даже пробовать. — Чего застыл? — Отчим поберëг нервы Ильи и отошёл от Евы, заботливо укрывая её одеялом и нежно целуя в лоб. Как же противоречиво это выглядело, учитывая то, какой кошмар застал парень всего пятью минутами ранее. От этого у Муромова к горлу поступила тошнота, и вся мамина запеканка просилась выйти наружу. — А ты чего в такое время не спишь? Павел будто подплыл к Илье, который уже не то что не мог думать о самообороне. Он просто пытался сохранить равновесие и не свалиться на ламинат. Муромов хотел что-то сделать, хотел отпихнуть его от себя, не подпускать больше к Еве, но всё, что у него получалось, так это просто часто дышать и со страхом в глазах осматривать улыбающегося Моисеева, удерживаясь за стену позади себя. Коленом Илья попытался ударить Павла в живот, но это выглядело настолько смешно, что мужчина не удержался и издал громкий смешок, хватаясь за ногу мальчика. Моисеев прошëлся своей жëсткой ладонью по бедру Муромова, на что сам Илья отвернул голову, пытаясь сохранять рассудок и не зарыдать что есть мочи. Павел аккуратно поставил его ногу в исходное положение и впился пальцами в подбородок парня, разворачивая его голову. Теперь Муромов смотрел тому в глаза. — Ну ты чего такой напряжëнный? Может, мне чем-то тебе помочь? — Его рука прогладила рукав футболки, плавно переходя на плечо. Пальцы Моисеева коснулись оголëнной ключицы, и сам Павел придвинулся к Муромову, пока взгляд Ильи мог цепляться за спящую сестру. Она в порядке. Спи сладко и ничего не бойся. — Обычно ты не такой молчаливый. Его слова звучали так сладко. Прямо у самого уха рыжика. Его руки облапали все плечи Ильи, и тот просто молил, чтобы всё это быстрее закончилось. Почему ты не отпихнешь его? Ну же! А Муромов просто замер, зажмурив глаза. Моисеев прижал Илью к стене, закрывая собой дверь, которая так и крутилась в мыслях парня. Как выйти? Как сбежать? Правильно ли он поступил, что открыл дверь? Но что тогда было бы с Евой?.. Лишь бы она спала, лишь бы всё это оказалось сном… — Ты зря так, тебе обязательно понравится. И после этих слов его губы коснулись губ Ильи. Всё было не так, как в фильмах или книгах, когда двое влюблëнных целуются. Шершавый язык мужчины проник в рот сквозь сильно сомкнутые губы. Он просто бродил там, пока руки Моисеева блуждали по талии мальчика. Илью пробрало на слëзы. Действия Павла были такими противными, его лëгкая щетина неприятно щекотала лицо Муромова, а одна ладонь уже поглаживала левую ягодицу. Прекрати. Губы были отвратительными, язык и его слюна тоже. Илью пробирало до мурашек, когда он понял, что Павел удовлетворял себя засчёт него, издавая стоны прямо ему в рот. Хватит, пожалуйста. Ради Евы… Пожалуйста… Это продолжалось. Муромов не знал точно сколько, но Моисеев просто дëргал одной своей рукой туда-сюда где-то внизу, а другой облапывал Муромова, который боялся отпихнуть от себя мужчину, уже даже не сопротивляясь. В мыслях крутилось желание быстрее закончить это и пойти в душ. Чтобы смыть с себя это? Чтобы натирать свой язык щëткой до дыры? Я ничего не хочу. Это странная мысль крутилась в голове. Он зачем-то твердил себе эти четыре слова на повторе. Я ничего не хочу. Я ничего не хочу. И снова, и снова, и вот опять. Ничего кроме этих слов не было в голове. Лоб опалило жаром и ноги подкосились, когда на футболке Ильи оказалась та белая жидкость, что была на полу до этого. Она намочила футболку насквозь, касаясь живота парня. Илья громко вздохнул, когда почувствовал это соприкосновение кожи и спермы. Дыхание замедлилось. Зубы прикусили язык. Рука захотела вмазать по свиному рылу Павла, а сам Илья будто отделился от своего тела. Муромов зажмурился, останавливая поток слëз. До него домогались? До Евы тоже? Что если бы всё зашло слишком далеко? В комнате было также темно, сестра мирно спала, ничего не замечая вокруг. Довольный Павел ушёл, оставляя Муромова одного, скатывающегося по стене. Вскоре мужчина зачем-то вернулся в комнату с тряпкой, видимо, убрать всё это недоразумение. Пару минут, и его уже нет. Это… Что это было… Нет, как же отвратительно… Муромов захотел в душ, и одновременно с этим с его губ слетали неразборчивые слова: — Я ничего не хочу. Ничего не хочу. Ничего. Я… Не хочу, просто нет. Илья медленно поднялся с пола, борясь с желанием, чтобы не свернуться калачиком и не уснуть в коридоре. Он прошёл мимо ванны. Просто хотелось спать. Кое-как добравшись до своей комнаты, Муромов тихо закрыл дверь. Закрыл на замок. Кровать встретила его, как раньше встречала бабушка, если его вновь как-то задевали одноклассники. Она обнимала его, прижимала к своей груди и гладила по голове, успокаивая. Сон пришёл быстро, и Илья очень благодарил его за это. Ему не хотелось думать о том, что произошло в комнате сестры. Кошмаров на эту тему не снилось. Мозг Ильи будто уже и забыл обо всём. Но на утро, когда Павел преподносил Муромову подарок на его день рождения и поздравлял своих девочек с женским праздником, он показывал парню картинки всего ужаса ночи. Илья улыбался через силу. Илье было больно. Невыносимо так, что он хотел заплакать, сидя в этом дурацком колпаке и с испачканным в торте лицом. Моисеев повёл всех в парк, а Илья захотел остаться дома. Он сидел в душе около часа, смотря в одну точку. Что ему делать?.. Вышел из душа. Пошёл в свою комнату, не видя ничего вокруг себя. Голова налилась болью, и Муромов лёг на кровать. Просто уснул и хотел никогда не просыпаться, лишь бы того инцидента не повторилось. Никогда. *** Когда Яна выходила из машины в своих обтягивающих джинсах, от которых чëтко выделялись черты её пятой точки, когда мужчина целовал её в щëку с громким чмоком, когда гладил по колену на прощание, подмигивал, а она, послав ему воздушный поцелуйчик, упорхала в свой серый офис — тогда у Павла появлялось возбуждение точно не от лица своей любимой женщины, а от образа в его голове оранжевого сынка Муромовой, который боялся мыться в душе, не закрыв дверь на замок. Когда Павел был дома и даже когда не был. Он боялся мужчину, когда засыпал на кровати, отвернувшись от двери в другую сторону, к незашторенному окну. Мозг Ильи уверял, что на его затылок смотрят зелëные глаза Моисеева, его руки сложены на груди, а губы изображают гадкую ухмылку. Всё, как в ту злосчастную ночь, когда эти самые губы касались невинных губ Муромова. Те же чувства тревоги, те же ощущения слишком устрашающей близости. Но лишь одно радует его — Павел зациклен только на Илье. Про оголëнное тело Евы и то, что Моисеев мог с ним сделать, было забыто насовсем. То, как он по-доброму смотрел на Еву, как улыбался ей и подвозил до школы, по-отцовски гладил плечо, а когда она не понимала задачу по математике или получала двойку по предмету, то Павел всегда успокаивал её и объяснял, что ей было непонятно — всё это мëдом обволакивало сердце Ильи, и его язык не смог произнести матери то, чего теперь боялся больше всего. Еве он стал отцом, а Муромову — долбаным маньяком. Илья видел, как Ева отдавалась ему полностью. Она растворялась в нём, рассказывала о самом тайном, которым бы не поделилась даже с мамой или братом. Муромову было так радостно смотреть, как они дурачатся, как смеются, размазывают мороженое по лицам друг друга и катаются на карусели на спор, кого стошнит быстрее, тот покупает пиццу. Конечно, даже если проигрывала Ева — а это было всегда — Моисеев всё равно водил Илью и сестру поесть пиццы. А Еве, как настоящему бойцу, что выдержал такие пытки, брал двойную порцию мороженого с шоколадным сиропом. Тогда-то, в свободную для Павла пятницу, Ева назвала его папой. Просто сорвалось, но девочка даже этого не заметила, а Моисеев и Илья были поражены. Только иногда парень задумывался: может, всё это притворство и Мосиеев всё так же желал маленькую девочку? Муромов сам признавался себе: Паша — мужик хороший. Он правда так считал, пока не случилось то, от чего Илья специально вызывал рвоту, сидя в ванной под струями воды и, смотря мëртвым взглядом на свои ноги, размазывал по губам вспененное мыло. Зачем? Зачем он всё испортил. Каждое последующее утро Моисеев жадно посматривал на мальчика за семейным завтраком, аккуратно касался своим коленом его и, отводя взгляд, мило щебетал со своей девушкой. В то утро, когда мужчина, пока никто не видит, рукой прошëлся по бедру рыжика, Илья решил для себя всё ясно: он никогда не променяет свою родную фамилию на фамилию этого поганого извращенца. Как Моисеев цеплялся взглядом за зад Муромова, как прижимался своим боком к боку Ильи в лифте, как после всех гадостей обнимал радостную Еву, что встречала его, громко называя папой, как его грязный язык предательски оповещал Яну, что подвезëт детей до школы, и всю дорогу смотрел на парня в зеркале, пока Ева что-то энергично рассказывала, смеясь. Как всё это происходило — Илья помнил и запоминал, каждый раз сжимая глаза, потому что всё, что могло крутиться вокруг имя Павла — его руки на бëдрах Муромова и влажный язык в чужом рту, тот хриплый голос и поцелуй в лоб сестры, мокрая футболка и подрагивающие ноги. Почему Илья молчал? Муромов каждый раз возвращался к воспоминаниям о том злосчастном Новом годе и его неожиданному началу. Но, когда он смотрел на счастливых маму и сестру за пару часов до первого января «новой жизни», фоткающихся у ëлки для новой аватарки Яны во ВКонтакте, и на Павла, что делал эти фото, сердце Ильи кричало от радости и зашивало рот толстым швом, а мозг, видимо, отключало. Муромов не хотел, чтобы тот праздник, превратившийся в траур, повторился дважды. Уход Павла из семьи Муромовых был бы фатальным. Яна бы не смогла натягивать такую яркую улыбку вновь, Илья бы сжимал челюсти при виде такой опустошëнной матери и вскоре сдался, а Ева всё так же бы ждала мать со сказкой про Белоснежку, которая никогда бы не была рассказана. *** Воскресенье. Конец апреля. Лëгкий ветер и зеленеющие почки. Весений вечер. Прекрасное время, когда ты фотографируешь всё на фоне заката, а по ноздрям бъëт запах шашлыка. Свобода. Илья проводил это время дома, лениво откидываясь на спинку стула и разглядывая веселящихся людей в окне. Начавшаяся подготовка к экзаменам, которые будут только в следующем году, занимала большую часть времени у Муромова. Парень потянулся, зевая, а потом услышал чьи-то шаги, движущиеся в сторону двери его комнаты. Она тихонько открылась. Моисеев появился в дверном проёме с бутылкой вина и бокалом. Пил? Нет: была закрыта. Илья покосился на мужчину, улыбчиво осматривающего комнату Муромова. Павел аккуратно прошëлся пальцами по стене. Илья глянул в окно, за которым всё ещё было светло и свежо, и мысль, что надо было сейчас находиться там, как это планировалось изначально, просто вдалбливалась в мозг парня. Он мог думать только об этом. Какой же он идиот, что остался дома. — Чего хотел? — Муромов попытался забыть о панике, хотя со всей силы втянул носом воздух и до боли закусил нижнюю губу. Что делать?! — Чего тухнешь тут один? — Павел, сделавший вид, что не услышал в голосе рыжика тревоги, шагнул через порог, на что Илья с силой сжал подлокотник стула и откатился к самому окну. Ну почему Евы с Яной нет именно сейчас. Моисеев был трезв как стëклышко. Муромов уже сомневался, что мог соображать без ряби в глазах и подрагивающих ладоней. — Ты пьëшь-то вообще? Ну давай, чего опять уроки учишь, посидим, поболтаем. Мужчина закрыл дверь. Всё. Понимал ли Муромов, что хотел сделать с ним Моисеев, когда дома они были одни и никто ему бы не помешал? Да. Определëнно понимал и сжимался под довольным взглядом отчима. Его лицо было невинным, будто его помысли тоже были таковыми. Как бы не так. А, возможно, Илья уже просто сошёл с ума и видит в чëм-то то, чего на самом деле нет? Это же просто его фантазия, да? Моисеев же не пытался его споить и воспользоваться? Бутылка красного вина притягивала Илью и его усталое тело, которое спало всего лишь пару часов. Муромов, слегка расслабившись и отпустив мысль о грязных намерениях Моисеева, которые Муромов напридумал себе сам, смог произнести: — Пил, почему нет. Павел широко улыбнулся, закидывая голову назад и громко смеясь. А что смешного? — Эм… что-то не так? — осторожно поинтересовался рыжик, не отводя взгляд от алкоголя. Хотелось. — Нет, просто ты не выглядишь как человек, умеющий пить или хоть раз пытавшийся. — Вновь смешок изо рта Моисеева. — А ты не выглядишь как неумеющий пить человек. — Муромов не понял, зачем это сказал, но Павел улыбнулся. Илья вдруг замер, вспомнив, что никогда не видел, чтобы Моисеев хоть раз употреблял спиртное, даже на праздники. Так почему сейчас вдруг решил? Неужели всё-таки?.. — Где ты там постоянно витаешь? — Павел подошёл к парню слишком близко, щëлкнув пальцами перед лицом. Муромов вышел из своих раздумий вовсе не от щелчка, а от зелëных глаз отчима, смотрящих прямо в его. — Бедное дитя, всё об этих экзаменах волнуешься. Не парься, сдашь. Моисеев говорил очень спокойно, вовсе на его лице не отражалось какого-то желания, зверского желания. Илье показалось странным, что сегодня Павел был таким… уважающим его личное пространство? Муромов сам не знал, что и думать. Пришёл к нему с вином, не пытался облапать, ещё и поддержал насчёт экзаменов. Что-то не так. Но почему Муромов так привык к тому, что парень, а, возможно, и будущий муж Яны приставал к нему, флиртовал и даже целовал силой? То, что сейчас Моисеев никак не нарушал личные границы рыжика и не прижимал его к стене, и есть нормальное поведение человека, а Илья поражается этому?! Это и должно быть между ними, а не то, что происходит в самом деле. Муромов слишком далеко зашёл. Нужно было обо всëм рассказать маме изначально. — Что с тобой сегодня? — Со мной? — удивился Павел. — Вроде всё в порядке, а вот что с тобой, я так и не могу понять. Ты какой-то шуганный, кто-то в школе обижает? Ты только скажи. «Ага, в школе, а может, ты!» — хотел съязвить Илья, но сжал губы, чтобы случайно не вырвалось. — Да нет, — отмахнулся. — Никому нет до меня дела. Павел на это ничего не ответил, а лишь уселся на кровать парня, для чего-то слегка попрыгав на ней своей пятой точкой. Муромов не заметил этого действия, потому что пристально высматривал что-то в окне. А стоило бы. Хотя… что бы это дало? — Так ты пить будешь? — Буду. И стоило тогда Муромову отказаться, стоило попроситься выйти в туалет и аккуратно убежать из квартиры, стоило сделать всё, что угодно, но только не пить. Стоило не сомневаться в своих мыслях, а уж тем более в Павле и его такой понятной затее, что поблëскивала в его зеленых глазищах. *** Прошёл всего час, а Илья уже был в достаточно опьянëнном состоянии. Этому способствовало два фактора: мало сна и ни одного кусочка еды за весь день. Илья пил очень-очень редко, обычно бокал-два шампанского в праздники, но и прежде чем выпить их, он всегда плотно ел, потому что знал, что его сильно развезëт, если будет употреблять алкоголь натощак. Но пошатывающиеся нервы и перенагруженное тело, лишь увидев бутылку вина, решили всё за разум Ильи, который чëтко произносил одно слово по буквам: «Н. Е. Т.» Илья улыбался в открытое окно, бурча что-то себе под нос. На другой стороне кровати сидел Павел до чего-то очень тихий, но такой же довольный. Моисеев был трезв, рыжик пьян. Оба молчали и улыбались. Один от алкоголя, другой — от выполненной задачи. Муромов точно не знал, сколько было времени, но уже стемнело. Наверное, часов восемь, может, девять. Илья до этого снял носки, чтобы голыми пятками чувствовать пол. Холодно, но приятно. — Спасибо за компанию, можешь идти, — совершенно серьëзно произнёс Илья, выпрямляя сгорбленную спину и с этим глубоко вдыхая, пытаясь уловить аромат с улицы. Но его почему-то не было. Стало и вправду слишком холодно. — Можешь ещё закрыть окно, пожалуйста. Павел, закатив глаза, тихо фыркнул на вновь хмурого Илью и сделал, что его попросили: закрыл окно. Уходить же Моисеев явно не собирался. Всё обхаживал перед оконной рамой со сложенными в замочек за спиной руками. — Ты чего? — Илья икнул и помотал головой на вдруг поднявшуюся рвоту, которую пришлось сглотнуть и лишь тихо ругнуться. — Ну спи здесь, я в зал пойду. Прошлый час, как и сейчас, они и вовсе не разговаривали. Сидели по разным сторонам кровати да передавали бутыль с вином друг другу. Вот только Моисеев не пил. А Илья вновь оказался облапошенным по всем пунктам. Рыжик, как и сказал ранее, встал с кровати, чтобы пойти спать в гостиную, но мужская рука схватила его за запястье и с силой сжала. Муромов зашипел, пытаясь отцепить от себя Павла. Моисеев тяжело и громко дышал, стискивая челюсти и пальцы на коже Ильи. — Куда собрался? — Слишком резко, но очень тихо, у самого уха. Те глаза Муромов помнил. Как и в тот день, они говорили об одном лишь животном желании мужчины. Только в прошлый раз он заигрывал с парнем, а сейчас — никаких прелюдий. Только они вдвоём в пустой квартире, только один выход из комнаты, который отрезал своим телом Павел, и пару презервативов в кармане мужчины. — Думал, я так долго буду ходить вокруг да около, а? Илья первый раз за всё время — когда к его телу хоть как-то прикасался Моисеев — ощутил в груди жаркое, почти страстное чувство гнева, а не какой-то беспомощности, и первый раз он оскалился, зашипел так, что слюни попали на подбородок Павла, и он сам непроизвольно придвинулся к часто вздымающийся груди мужчины. — Ты думаешь, что всё это сойдёт тебе с рук? — Ярость разрывала всё тело Муромова от понимания, что он в самом деле в полной заднице и что он никому ничего не сможет рассказать. Ссыкун! — Сойдёт, ещё как сойдёт. — Это пошлое дыхание и его вдруг смягчившийся голос заставил Илью замереть, а его злоба тут же сменилась на страх. — И сойдёт лишь по твоей воле. Всё так и будет. Илья резко отпрянул от Моисеева, будто вышел из транса, мотая головой и пытаясь вырваться из хватки его собственного маньяка. Маньяка, которого он сам поощрял. Павел на удивление спокойно отпустил свои ранее сцепленные руки на других холодных и так по-хамски плюхнулся на кровать, так дерзко хлопнул своей ладонью по светлой простыни, приглашая Муромова присоединиться. Ехидно смотря на метавшийся по комнате взгляд парня, мужчина не смог сдержать своей саркастичной улыбки. — Хм, а ведь минутой ранее ты хотел сравнять меня с землёй, но стоило мне сказать правду, ты тут же осëкся и начал искать путь отхода, — специально подначивал. Было интересно узнать, что сделает или скажет рыжик. А Илья молчал. Молчал и чувствовал ужасную тревогу. Это конец. Муромов кинул на него свой встревоженный взгляд, после чего перевëл всё такой же на дверь. Бежать. Илья сорвался со всех ног к выходу, на что Моисеев лишь грубо цокнул и уже не такой весëлый двинулся в сторону отчаявшегося. Муромов же вспешке, будто теряясь в пространстве, вовсе не чувствуя своих пальцев и не слыша собственного стука сердца, пытался повернуть замок на дверной ручке. Шаги сзади были медленными, уверенными, мужчина знал, что бежать-то парню и некуда. Просто игрался. Пара секунд и дверь отворена. Слава богу… Илья в ужасе с силой толкнул её, да так, что она ударилась о стену — осмотрел родной коридор и понял, что Павел лишь в двух от него шагах. Беги. Илья рванул на выход, цепляясь за стену, словно без неё он рухнул бы на пол и не смог больше встать. Входная дверь. Стоило преодолеть совсем немного. Какой-то жалкий коридор, что, по меркам Ильи, казался в тот момент целой бесконечностью. Моисеев тоже перешёл на бег. Теперь и для него всё перестало быть шуткой: один неверный его шаг, или уж слишком проворный мальчишка могли испоганить все его планы на вечер. Муромов не понял, что произошло: то ли мысли о двери, как единственное спасение, то ли невыветренный алкоголь, приливающий в мозг, то ли просто какое-то стечение обстоятельств, подкинутое судьбой явно не в пользу рыжика, выбило Илью из колеи, и он уже лежал плашмя на ковре, устроившись подбородком на своих кроссовках. Павел громко засмеялся и с силой схватил парня за щиколотки, таща его в комнату. Илья бил ладонями по полу, извивался, кричал, срывая голос так, что завтра он вряд ли сможет что-то сказать, и молился, лишь бы всё это не произошло. Ногти просто впивались в твëрдый никчëмный пол, стало слишком душно, слишком липко от пота, слишком страшно и мучительно долго. — Нет, нет, нет… Паша, не надо, не надо, пожалуйста… — Муромова заволокли в ту же самую комнату, закрывая дверь поплотнее. Парня подняли и без всяких слов повалили на кровать, нависая сверху. — Паша, уйди! — Заткнись нахуй. — Его терпение кончилось. — Я больше не тот добрый дядя, понял? Ты думаешь, я не вижу, как ты со мной заигрываешь, соблазняешь? — Соблазняю, ты в своём уме?! Нет, уйди! — Его трясущиеся руки расположились на потной груди Моисеева. Разум не мог соображать, взгляд не мог зацепиться за что-то конкретное, всё метался по разозлëнному и бессовестному лицу насильника. Тот молчал. Молчал и грубо тряс парня за плечи в попытках стянуть с него футболку. — Нет, пожалуйста, не надо! Не трогай меня! Мама, мама, забери меня, прошу! — Заткнись! — Мужчина влепил тому пощëчину, а после зажал рот рукой. Илья пытался бороться, пытался справиться, но мужчина над ним был гораздо тяжелее и просто вдавливался в бедные рëбра Муромова, заставляя того только закусывать губу от тяжести как физической, так и моральной. Моральной, потому что его сейчас изнасилуют. Просто-напросто изнасилуют… Муромов резко смолк от понимания. — Вот и молодец. Если будешь тихо себя вести, то я буду с тобой нежным. Мужчина, чего не заметил Илья, вдруг стянул с него штаны и игриво укусил за бедро. Перед глазами всё плыло, руки рыжика были сцеплены где-то сверху, над его головой, с губ сорвалось тихое «Мама» и «Хватит». Муромов больше и не сопротивлялся. Не было сил продолжать брыкаться, кусаться, горланить во всю и просить о помощи маму, которая в это время отдыхала у подруги. Алкоголь, видимо, сделал своё дело. Тело парня обмякло и стало простой тряпичной куклой в руках Павла. На душе всё ещё оставался такой паршивый осадок отвращения и беспомощности, всё тело и его органы расслабили Илью, готовя к самому жуткому, когда мозг яро кричал, пытался вразумить всех и в том числе Муромова, но всё было решено. Он просто сдался. «Сам виноват, нечего было столько пить. Будет мне уроком». — Самая глупая мысль из всех мыслей парня в тот момент. Одежды уже не осталось ни на ком. Состояние апатии пришло к Илье, когда Павел тëрся своим пахом о пах рыжика. Пусть делает, что хочет. На лице не было никаких эмоций, в голове такая же тупая пустота, головная боль, которую Илья не замечал, и приливающий ко всему телу слишком яркий жар. Муромов весь раскраснелся и без особого энтузиазма поддавался ласкам мужчины. В голове, как и в ту ночь, крутилась мысль о горячем душе и, может, чашке кофе. Резкий болезненный толчок, и теперь Моисеев уже внутри Муромова. Боль была адская, на лбу выступили испарины, глаза вдруг наполнились влажностью. Илья заëрзал по простыне, но грубые ладони Павла обхватили его талию, пресекая все попытки сбежать. — Мне больно, — прохрипел Муромов, морщась от боли как в саднящем горле, так и ниже пояса. — Потерпи, — отрезал сухо, без какой-либо поддержки или его слащавого голоска. Ему всё равно, как сейчас его жертве, главное, чтобы самому было очень хорошо. И рыжик просто терпел. Из последних сил сжимал простынь, закусывал губу, отстранённо мотал головой, разбрасывая спутанные локоны по подушке, тихонько мычал о том, что ему становится ещё больнее, но на большее его сил не хватало. Слëзы скатывались по щекам, и взгляд был устремлëн на белый потолок. «Какой ты жалкий, Илья. Впрочем, как всегда». — Мысль пронзила всё тело, когда Моисеев с неимоверной силой вдалбливал парня в кровать, громко охая, произнося имя Муромова и гладя того по голове. А Илье уже всё равно. Павел трахал рыжика, не скрывая своего блаженства. Голова Ильи вдруг закружилась, в глазах начало расплываться, и всë разом померкло. Обморок. Муромову же тогда показалось, что он умирал. На самом деле после всего произошедшего хотелось именно этого или хотя бы укрыться мягким пледом, чтобы никогда оттуда не вылезать. Это была точка невозврата. Теперь он всегда будет молчать перед матерью и правосудием.