Догорающий лёд поцелуя

Мысль, вошедшая в голову голосом Алексея, едва ощутимо встряхивает пепел силы в солнечном сплетении. Куда сильнее — мечущийся разум. Мои губы… Поцелуй… Спасение… Что это значит? Кажется бредом сознания телепата, затухающего в смертельной агонии. Или последним желанием безумца, страстно жаждущего получить хотя бы перед гибелью то, чем был одержим. Его мысль, скользнувшая в моей голове, будто бы разлетелась на болезненные ошмётки. Уже моё безумное озарение ударяет по вискам следом: Алексей, раздиравший на части разумы других людей, сам погиб от разрыва мозга паразитом. Но откуда я могу это знать? Да и сейчас не сильно волнует смерть Алексея. Скорее, шокирует до дрожи до сих пор звучащими отзвуками криков где-то в мозгу. Но теперь важно лишь, как сохранить наши с Коннором жизни. Удастся ли нам преодолеть живое преграждение из извивающихся тварей? Мы стоим в плотном кольце, казалось бы, примитивных паразитов, однако они своими усиками как бы считывают каждый наш импульс, каждое движение, издавая в ответ хищное шипение. Непонятно только, почему до сих пор не нападают. И вдруг в голове находится место для глупой мечущейся мысли. А каким станет моё последнее желание? Поцелуй? Нет, рядом не тот Коннор, чьи губы я бы хотела ощутить на своих. Однако, не понимая происходящее внутри и природу странных всполохов, то и дело проскакивающих в центре живота, в страхе прижимаюсь пусть и не к своему Коннору. Его тело сотрясает внутренний враг, отмеряющий каждым рывком вверх срок жизни хозяина. В моих объятиях Коннор вздрагивает и резким рывком запрокидывает голову назад. Затем прижимает подбородок к груди и, кажется, не дышит. Это… конец? Слёзы безысходности не дают ясно смотреть, но через дрожащую пелену вижу — веки Коннора открываются и его зрачки вспыхивают ярко-синим цветом. Сверкающий лёд в серых радужках моментально замораживает до основания. Но онемевшие ладони машинально прижимаются к солнечному сплетению Коннора. В другом теле я — лишённая связи и сил — каким-то неведомым чувством ясно ощущаю силу своего… любимого. Нет-нет-нет, не может быть… — Коннор? Это… Теперь это ты? Но как… И почему? С трудом выдавливаю слова. Подгоняемые вновь разрастающимся ужасом, градом стучат мысли. Как и зачем Коннор пришёл сюда? Неужели я очередным глупым желанием проложила новые координаты, сейчас для него?! Да нет, я точно брежу, сошла с ума от страха или от желания оказаться именно с ним рядом. Проклятие, но как же найти выход отсюда и для наших душ, и для тел, временно ставших подобием сосудов? Коннор молчит и выглядит так странно. Будто долго спал и не до конца проснулся. Глаза заражённого тела затянуты мутной поволокой, но через неё мой Коннор смотрит отрешённо, словно всё происходит не с ним, не по-настоящему. Хмурится, часто моргая. Чувствую, как его мышцы снова напрягаются, но в этот раз чтобы подхватить меня и переставить в другое место. Движения чёткие, правильные. Он пытается защитить от твари, делающей короткие рывки в нашу сторону. Твари, чья пасть обагрена кровью Алексея. Растерянно глядя по сторонам, Коннор с трудом сглатывает, вытирает рукавом сочащуюся из уголков рта слизь и прижимается теснее. А я могу лишь беспомощно смотреть на него, крепче цепляясь за ворот свитера. — Кон… нор, не знаю, как нас спасти. У меня здесь нет способностей. Или… — Могу только жалко лепетать. — Барьеры их и тут держат. Не могу их сломать. Мы в ловушке… Прости. Опять хочу, чтобы всё происходящее оказалось страшным сном. И не желаю быть бабочкой, которая сама угодила в паутину, не спасла другого Коннора, ещё и, кажется, приманила своего. Можно попытаться прорваться вперёд, но силы предательски оставляют… Нельзя сдаваться! Но что же делать?! — Посмотри на меня… — Голос любимого заставляет поднять взгляд и заметить, как мелко подрагивают мышцы лица, когда Коннор вдруг изо всех сил пытается улыбнуться. Пальцами он касается моего подбородка. — Я люблю тебя… Не успеваю опомниться, как на губах вспыхивает поцелуй. Рефлексы заставляют отдёрнуться ото рта, недавно наполненного жёлтой субстанцией, но Коннор крепко держит. И я чуть не вскрикиваю, когда улавливаю тонкие нити холода, ползущего и пробуждающего от сна внутренний огонь… Родной лёд силы, за которым в один миг поднимается моё пламя. Кажется, понимаю… Тело Коннора сгорает от температуры, горячая оболочка изо всех сил пытается не выпустить энергетический холод, что рвётся изнутри. Но прерывистое дыхание уже пробирается в меня, будто бы наполняя колючими кристаллами. Коннор, невероятными усилиями удерживая извивающуюся внутри тварь, не позволяет едкой слизи просочиться в соединение губ. Но теперь мне плевать. В поцелуе только капли его ледяного шторма, который подчиняет вырывающийся напалм моей внезапно забурлившей силы. Он не даёт ей сокрушительно и бесконтрольно ударить, сжечь и уничтожить… Моя стихия пока не слушается меня, но она подчиняется ему… И миллионы наших красных и синих нитей переплетаются в один сгусток энергии. Так легко поддаться, увлечься. Но разум пульсирует, словно отдельно. Обезумевшая от непонимания, так хочу пойти следом за спасительным штормом. В безопасность, в свой мир. Не сомневаюсь, он ведёт туда. Замёрзшие искры пеплом оседают внутри, но с каждой секундой леденеющий непослушный огонь начинает подчиняться лучше. Меня рвёт на части, и я пытаюсь сохранить память ускользающего существования… Чтобы не забыть себя… И его… Сознание увлекается за призывом, но… Тела Коннора и Адрианы, ставшие временным пристанищем для наших душ — не могу оставить их тут, в кольце тварей. Нужно перенести. Куда же? Я должна спасти… «Иди же за мной!» Лёд снова приказывает огню следовать за ним… И я сдаюсь… Разум падает в холодную пропасть, где у моих сполохов нет никакого шанса возродиться. Теряю временный сосуд… Чтобы обрести… свой? В кромешной темноте не существует больше ничего… Испугаться не успеваю. Грозный рык оглушает на миг, но звучит как самая долгожданная музыка для ушей, обмазывающая заодно и душу возрождающим бальзамом. — Ей-богу, Питер, если она не очнётся через пять минут, я и без всякой машины времени телепортирую тебя в такую задницу мира, что без карты не разберёшься, как вернуться назад! А если через десять, то сразу на тот свет! Я и забыла, насколько угрожающе может звучать его бархатный голос, которым он в последнее время разговаривает со мной. — Да не делал я ничего, пойми! — восклицает Питер. — Прибор не может работать сам по себе без привязки к программному оборудованию в лаборатории. Он пока не настолько самостоятельный. Я не понимаю, как твоя дочь… — Заткнись немедленно, Эксон! И не смей сюда ещё мою дочь приплетать! — Яростью горит каждый звук в слове. — Почему Адриана не просыпается? — Теперь голос звучит с надрывом отчаяния. А лба касается горячая ладонь. — Адриана? Слышишь? Вернись… «Вернись ко мне! Сейчас!» — эхо его голосом дополняет фразу, и я наконец нахожу путь к свету. Не сразу понимаю, что лежу на полу в объятиях Коннора. Мои глаза встречаются с обеспокоенными серыми. Мы оба застываем и смотрим без слов. Коннор дотрагивается кончиком пальца до моей щеки. А я изо всех сил пытаюсь подавить одно сильнейшее желание. Гляжу на Питера — последний барьер, сдерживающий подступающие слёзы. Агент Де Марко, ну ты же не собираешься рыдать, вцепившись в рубашку Коннора, на виду у его подчинённых? Пусть и бережные касания сильных рук заставляют дрожать всё сильнее. — Тише… — срывается с губ Коннора. Короткое слово тараном прошибает плотину, и рыдания вырываются из груди. Обхватываю Коннора за шею и крепко прижимаюсь, уткнувшись носом в воротник пиджака. Вдыхаю запах одеколона. Рядом, Коннор рядом… И его сердце под тонкой рубашкой начинает колотиться так же быстро, как и моё. Оба словно проламывают грудные клетки навстречу друг другу. Одной рукой Коннор гладит меня по спине, вторую запускает в волосы. — Просто… Просто… — стуча зубами, еле выдавливаю я и чуть отстраняюсь, хочу опять поймать успокаивающий взгляд. — Побудь со мной. Не уходи… А сознание орёт: «Не уходи, родной, никогда и никуда… И меня не отпускай». — Да не сказать, что я собирался. — Он усмехается, дёрнув одной стороной рта, и сильнее прижимает к себе. Осторожно касается губами моего виска. — Всё хорошо. Я с тобой… Я ему верю. Но… Я здесь. И он здесь. А где мы… те другие мы оказались там? Получилось перенести их прочь с завода? Как же я хочу знать… Но сейчас всё же важнее, что я вернулась к своему Коннору. И, чёрт возьми, мне начинает нравиться так называть его про себя. Мой… — Я всё время была без сознания? То есть лежала здесь? — Пора собирать себя по частям и задавать вопросы. — Да, — быстро произносит Питер. — Учитывая, что ты попала в поле действия прибора, — под взглядом Коннора он вжимает голову в плечи и говорит уже чуть менее уверенно, — мы решили тебя никуда не переносить, чтобы критично не менять координаты положения тела в пространстве. Пусть луч… — Как ты? — перебивает Коннор и всё ещё приглаживает мои волосы. Выражение его глаз моментально меняется на тёплое и ласковое, когда он смотрит на меня. Но если переводит взгляд на Питера — серая нежная дымка в радужках моментально превращается в грозовую воронку. И тут меня пробивает, как током. — Никки! — Хороша тётя Адриана, наконец сообразила, что племянницы рядом нет. — Она с Колин, одной из наших работниц. У неё сын такого же возраста почти, как Николь, ей можно доверить ребёнка. — Коннор скашивает тяжёлый взгляд на пунцового Питера. — Так, Питер. — Всё же становится стыдно за свои бурные реакции. Вытирая слёзы, поднимаюсь на ноги и хлопаю его по плечу. — Изобретения — хорошо, но всё же к их демонстрации нужно подходить более осторожно. — Вот именно, — сквозь зубы цедит Коннор. — Нельзя выносить плохо испытанные приборы за пределы специальной лаборатории и тем более давать их в руки детям! — Последнее слово звучит слишком резко и громко. Коннор всего на секунду теряет самообладание, но быстро берёт себя в руки и более спокойно чеканит: — В понедельник в восемь я тебе напомню инструкцию по технической безопасности. И не вздумай опоздать! Тон звучит так, что даже я бы не рискнула опоздать на ковёр к такому разгневанному шефу, раздувающему ноздри и метающему молнии глазами. Надо всё же остудить этого громовержца, тем более, меня интересует… — Что со мной было… здесь? И только спустя секунд десять доходит — охлаждать пыл Коннора я невольно решила весьма своеобразно. Встав, прильнула к нему, поднявшемуся с корточек. Но и он тут же одной рукой обнял меня за плечи, прижав к себе. Такой близкий контакт ощущается как нечто естественное, привычное. Будто мы уже десятки раз так до этого стояли, но ведь в первый! И с одной стороны, неловко. Я как испуганная девочка, впечатавшаяся в грудь своего большого мальчика. С другой — так хорошо и спокойно. Еле сдерживаюсь, чтобы вновь не уткнуться ему в шею носом и не начать глубоко вдыхать запах одеколона, пока сердце не перестанет вырываться. Мой шторм… И одновременно персональный проводник в тихую обитель, рядом с которым я в безопасности. Щекой невольно трусь о его плечо, а ладонью касаюсь живота. Слышу, как в ответ на моё касание Коннор громко клацает зубами и задерживает дыхание. Я зашла слишком далеко в стремлении быть ещё ближе? Но нет, Коннор не даёт отстраниться. Одной рукой притягивает сильнее к себе, вторую кладёт поверх моей, обхватывая широко растопыренными пальцами. То чуть сжимает их, то разжимает, вдавливая в себя левее солнечного сплетения. И теперь можно подумать, он и сам хотел, чтобы моя ладонь оказалась там… — Ты была без сознания примерно минут двадцать, — быстро отвечает Питер, с тревогой поглядывая на Коннора. — Я звал тебя, кричал, обрызгал водой. Но и от нашатыря ты не очнулась. Позвал Дойла, и ты быстро пришла в себя. — Снова бросив неуверенный взгляд на Коннора, Питер спрашивает: — Адриана, что ты видела? Ну, скажи, ты попала куда-то или просто оказалась в темноте? Всё же делаю шаг в сторону от Коннора, неотрывно глядя на него. Он неохотно выпускает мою руку из захвата. Но вижу — выжидающе смотрит. Наверное, ему тоже интересно услышать, с чем же я столкнулась в другом измерении. Минут двадцать, да? Если прикинуть, то я действительно провела в том мире треть часа. Увиденные образы дрожат в памяти, как тени сна. Не как воспоминание, а только как приснившийся кошмар, размываемый лучами рассвета. Так действительно ли это была иная реальность или я просто потеряла сознание? Банально ушиблась головой? Неужели пластиковая машина времени, похожая на пульт от телевизора, в самом деле перенесла в тело другой меня? — Я была в Архангельске, — произношу неуверенно. — В феврале девяносто седьмого. С вами… Будто бы членом вашей команды, главным аналитиком. Точнее, нет, конечно, не вашей… Другой похожей, существующей в альтернативной вселенной. Мужчины одновременно вытягивают шеи вперёд и наклоняют головы, приподняв брови и приоткрыв рты. — Я оказалась в моменте, когда Клэр и Антон укладывали на носилки раненого мужчину. Купера же?.. — Да, точно! Вспомнила наконец его фамилию. — Коннор сказал, чтобы я и Питер позаботились о сохранности команды, развернулся и хотел уходить вниз, в технический отсек, чтобы открыть двери… — Замолкаю, вижу, как их глаза расширяются. Челюсть Коннора начинает отвисать всё сильнее, а Питер свою даже не пытается подобрать. Да и выглядит так, словно потерял дар речи. — Что было дальше? — просевшим голосом спрашивает Коннор. — Дойл приказал уходить вместе с ними, но я ослушалась, пошла за ним. — В горле резко пересыхает. От нежелания продолжать? Мне сложно проходить коридоры памяти, не представляю, каково Коннору. Но вижу в его взгляде желание услышать историю дальше. — Я быстро поняла, что он заражён. И почему-то не сомневалась: и в том мире Коннор Дойл захочет подорвать завод вместе с собой. — Он позволил тебе идти с ним? — На последнем слове голос Коннора надрывается. — Не позволял, приказывал уйти, но я не могла отпустить его одного. — Всё меньше хочется говорить об увиденном. Мой Коннор, судя по всему, был здесь, никуда не переносился, мне реально привиделось его пробуждение в другой оболочке… — Что было дальше? — задаёт вопрос Питер. — Почему ты не ушла? — звучит одновременно с ним и другой от Коннора. — Потому что я бы никогда не оставила там ни тебя, ни другого Коннора! — сама от себя не ожидая, с раздражением выпаливаю я. Неужели ему непонятны такие очевидные истины? — А я ещё и оказалась в теле Адрианы, которая несколько месяцев встречалась с Коннором, и… — Прикусываю кончик языка, когда слёзы от слов опять подкатывают к глазам. — Да иди ты! — Дар речи возвращается к Питеру. И снова покидает, когда Коннор медленно поворачивает голову в его сторону и кидает тяжёлый взгляд исподлобья. Но и без того бледная кожа Коннора от моих слов становится почти прозрачной, на лбу выступает испарина. — Я больше не хочу ничего говорить. Где Никки? — Не дожидаясь ответа, стремительной походкой иду к дверям. Оборачиваюсь, видя, что Коннор не сдвинулся с места. — Мы же спешили на встречу со святым отцом, помнишь? — Уже опоздали. Не проблема, я перенесу на завтра. Он делает несколько шагов ко мне, касается руки. Мой взгляд вонзается во взмокшие посеребрённые виски. И память накладывает образ из недавно увиденного не моего прошлого, соединяя двух Конноров, отчего невольно вздрагиваю. И вдруг задаюсь вопросом. Если я перенеслась в момент всего за четверть часа до того, как Коннор оказался в компрессорной, куда же другая я, влюблённая в своего профессора, смотрела раньше? Почему и я не увидела настолько очевидное? Судя по его выражению лица, когда я говорила про заражение, Коннор услышал эту догадку в первый раз. Чёрт возьми, так я тоже в одной команде со слепыми? Как же так? Нет сил думать, слёзы вновь прорывают наспех отстроенную плотину. Прямо сейчас мне нужно найти Николь. Дальше всё как в тумане. Улыбающаяся женщина с моей малышкой на руках, коридор, ступеньки, Коннор, едва успевающий за мной, но ни слова не проронивший по дороге… Только выйдя из здания с Николь, обнявшей меня за шею, чувствую призрачную ясность и хоть какой-то намёк на расслабление. Но недолго. Николь опять хнычет, правда, менее требовательно и тревожно. Коннор неуверенно косится в нашу сторону и с нерешительностью садится за руль. — Погоди, я её успокою, — произношу быстро, но сама улавливаю — банальная фраза звучит слишком ворчливо. — Потом посажу в детское кресло. Моё внимание приковано к капризной малышке. Но мельком всё же поглядываю на задумавшегося, отчуждённого Коннора, который смотрит куда-то вдаль. Будто не его дочь плачет и активно дёргает меня за выбившиеся из-под заколки пряди. — Милая, я не понимаю, — шепчу я, не оставляя надежды тоном успокоить её. Наконец Коннор оживает. Забирает дочь себе на колени и нежно улыбается. Но она смотрит и ему в глаза, как бы умоляя что-то понять. — Всё будет хорошо, доченька. — Коннор гладит Николь по голове, целует в лоб, но она дует губы и недовольно воркует с ним. Он продолжает тихо шептать ей ласковые слова, и она успокаивается. Правда, всё равно выглядит обиженной из-за того, что мы оба, кажется, так и не поняли её желания. Хотя по выражению лица Коннора можно подумать — он всё же понял, но дочь его на что-то не уговорила. Коннор отрывает взгляд от Николь и смотрит на меня. — Ты сказала, там мы были парой. Поясни. Его реплика сбивает с толку. — Тебе нужны объяснения, что значит, когда мужчина и женщина состоят в отношениях? — удивлённо спрашиваю я. — Я не о том, — произносит он со странной печалью в голосе. — Как ты поняла или узнала, что мы… то есть они пара? — Он сам сказал об этом, — внимательно рассматриваю Коннора, — почти признался… — И резко замолкаю. — О чём конкретно он сказал? — напирает Коннор. — Я не дала ему закончить. Я ведь не та, для кого предназначались эти слова. А он… — Ком вовремя тормозит слова, чуть не вылетевшие изо рта в безумном порыве. Но прозвучавшего оказалось достаточно, чтоб произвести на Коннора впечатление. Его бровь дёргается вверх, а по губам проходит дрожь. Вижу бурю или даже сражение ангелов и демонов в серых омутах. Коннор такой… иногда абсолютно безэмоциональный, и только глаза выдают, что у него на душе… Жаль, не буквами, чтобы я могла наверняка прочитать. Интересно, рассмотрит ли он сейчас в моих прописными буквами «бешенство»? Лавина ярости вдруг сжигает изнутри ком в горле и высушивает слёзы. Да какая разница, что было там? И в каких отношениях состояли мы в другом мире? Я вернулась оттуда, и теперь нужно разобраться в происходящем здесь. Что за битву вижу я в горящих радужках моего Коннора? Какие демоны тянут его в пекло? И шепчут ли ему ангелы о любви? Что он, чёрт бы его побрал, ко мне чувствует? Скажи, Коннор… Скажи… Я приму любую правду, любые слова, но невыносимо тонуть в безызвестности. Молчит, только желваками играет, сильнее стискивая зубы. Нет, я точно ударилась головой и ничего не было… Или даже если было, то только показалось, что я ощутила моего Коннора в теле того другого… Разве мог вот этот режущий безмолвием человек признаться в любви где-то в другой вселенной, куда он невероятным образом перенёсся? Сказал три заветных слова на границе миров, а в своём сидит, будто язык проглотил. И вот смотрит уже куда угодно, лишь бы не в мою сторону. Да посмотри же на меня, профессор-испытатель нервной системы! — Да и какой смысл обсуждать это? — Злость придаёт всё же сил и просачивается мимо воли в интонацию. — Всего лишь альтернативная реальность или… вовсе галлюцинация. В любом случае, я видела что-то такое, что с нами уже не случится. И то, чего никогда не будет… — Ты так в этом уверена? Коннор всё-таки поворачивает лицо ко мне. Надо же, мысленный призыв сработал? Щурится, дёргает кадыком и снова играет желваками. Моментально понимаю — нервничает. И хочу знать, что скажет дальше. Но он надолго замолкает, а меня словно стальным колом прибивает к сиденью. И тоже отшибает способность говорить. Пусть Коннор молчит, но взгляд… Точь-в-точь, который я видела в кошмаре… С губ Коннора не срывается признание, но я, обмирая, отчётливо вижу его в глазах. Победили ли демоны или ангелы, однако больше ни намёка на былое сражение, только… Нет. Может, лишь кажется, что я сейчас могу без всяких символов и звуков понять их выражение? Соотнести с услышанными недавно словами, до сих пор звучащими в голове? «Посмотри на меня. Я люблю тебя» Я смотрю на него! Смотрю и вижу… Кажется, опять брежу. Да почему же Коннор не хочет произнести хоть какие слова? Или ждёт чего-то? И та тихая обитель, в которую он совсем недавно меня провёл, позволив почувствовать себя спокойно, вновь омывается ледяным штормом. Родным, любимым, неуловимым и, главное, таким непонятным. Память охотливо напоминает — я уже не раз за последний месяц видела такой проникновенный взгляд, но раньше не понимала, что он значит. Боялась даже догадываться… Теперь хочется то ли нервно засмеяться, то ли разрыдаться, вспомнив кое-что. Однажды Коннор обмолвился о желании на пенсии издать книгу. А я уже готова умолять, чтобы он написал толстый справочник «Пошаговое руководство по пониманию профессора Коннора Дойла». И на титульном листе оставил мне не только автограф, но и по дружбе секретные комбинации горячих клавиш, позволяющих вывести его из проклятого молчания и зависания! Опаляющая злость закипает и рвётся наружу. Пока лава кипит внутри, но до внешнего взрыва остался лишь миг, и тогда выпущу наружу истерзавшие вопросы. В эту секунду останавливает только успокоившаяся Николь, прижавшаяся щекой к груди отца. Одной рукой Коннор гладит её по голове, второй трёт свою переносицу. Украдкой смотрит на меня, затем закрывает глаза и начинает тяжело дышать. Кусает губы и будто бы борется с собой, но ведь вижу — сам хочет сказать, что его точит… — Могу я тебя кое о чём попросить? — И в момент, когда раздаётся глухой вопрос, я, кажется, наконец-то начинаю догадываться, что с ним происходит. — Конечно. Сильнее всматриваюсь в выражение лица и прислушиваюсь к его учащающемуся дыханию, вылетающему через приоткрытый рот. Бисеринки пота, то и дело проступающие на лице, кричат — а ему точно только жарко? Чёрт… — Когда мы приедем домой, не могла бы ты помочь приготовить мне вяжущий бульон? — Просьбу Коннор произносит полушёпотом. — Сегодня, кажется, я буду есть только его. Следом за колом меня словно сверху ледяной водой обливают. Или цементом, моментально превращающим в каменное изваяние. Только услышанное до сих пор, как колючим войлоком, щекочет изнутри. Да я и вправду слепая идиотка! Зачем размышлять о другой версии себя, если я до сих пор делаю упорные ошибки в расшифровке своего сложносочинённого фолианта по имени Коннор Дойл? Могла же раньше догадаться, видя, как он отводит взгляд в сторону и как мелко, по-предательски подрагивают мышцы его бледного отнюдь не от испуга лица. Но даже не это главное. Давно ведь связала две ниточки: Коннор начинает тяжело дышать ртом, когда у него болит живот. Как же порой ослепляют собственные чувства… Настолько, что не замечаешь переживания и состояние другого… — Тебе плохо… — то ли спрашиваю, то ли утверждаю. — Нехорошо, — сквозь зубы выдавливает Коннор, сильнее отворачиваясь. — Ничего критичного, скоро пройдёт. Только не волнуйся. Тёплая еда должна помочь. А ещё… — снова смотрит с надеждой, — выпьем, как вчера, на кухне ромашковый чай за какой-нибудь приятной беседой? Тогда напряжение внутри точно ослабится… — Конечно! Но сколько это нехорошо уже длится? И из-за чего? — Как же я стараюсь, чтобы мой голос звучал располагающе к откровениям. — С момента, как увидел тебя на полу в лаборатории. Я… Коннор проводит пальцами по лбу, жмурится и качает головой, прижимая Николь к себе сильнее. А она молчит… Пока я смотрела только на него, даже подумала, что малышка уснула на руках отца. Но нет, она не спит, внимательно слушает… — Я испугался, что ты не очнёшься. Питер сбивчиво объяснил произошедшее. Признаюсь, я не особо верил, что из его игрушки может получиться какой-то серьёзный прибор, хотя и понимал: если кто-то и способен сотворить подобное, то только Эксон. Может, и хорошо, что он не смотрит на меня сейчас. А то я сижу с открытым ртом, не моргая. И… уже ничего не понимаю. — В те минуты, когда ты лежала на полу… Я слишком испугался за твою жизнь, запаниковал, а теперь это… Ну в общем, последствия сильного волнения, и больше ничего. Коннор с усилием сглатывает и кривится. И я сама не замечаю, как моментально оттаиваю и кладу свою ладонь поверх руки, которой Коннор прижимает к себе Николь. Он вздрагивает, вонзает растерянный взгляд в меня, затем смотрит на мои пальцы и тяжело вздыхает. — Знаешь, я весь день хотел с тобой поделиться кое-чем ещё. Чтобы ты знала, почему я отдёрнулся, когда ты передавала мне кейс сегодня. Хочу пояснить… Вчера днём я видел кошмар. Только помню, мы оба были в Архангельске. Но не горели там. Было какое-то странное условие, о котором я вспомнил, когда увидел тебя без сознания: чтобы ты не погибла сегодня, нужно было что-то сделать вчера. А в момент, когда ты коснулась меня утром, перед глазами пронеслись образы из того и из какого-то другого сна. Я припомнил свои морщинистые руки, и они лежали на могильном камне с твоим именем. Невольно вздрагиваю от его слов и того, насколько проникновенно говорит Коннор. — Там была выбита и дата смерти — семнадцатое февраля девяносто седьмого. День, когда я подорвал завод. — Трясёт головой и опять кривит рот, вроде уже жалея, что рассказал. — Может, зря я это говорю. Просто… запомнил непонимающий взгляд утром, не хочу, чтобы такие недопонимания множились. Но, похоже, я тебя напугал. Прости за утро, и сейчас тоже извини… Сам не знаю, что несу. — Нет, ты правильно сделал, рассказав. Всё обошлось, Коннор. Я в порядке. Это всего лишь сон. И где бы я ни побывала сегодня, теперь я здесь… С тобой и Николь. Пытаюсь убедить его, что всё хорошо, но сама обмираю. Не напугал, но… Нет, не сходи с ума, Адриана, думай логически. Коннор — обычный человек. Но даже если моя энергия сотворила из него Посвящённого, всё же самостоятельные путешествия по реальностям ему не под силу. Да и как он мог повлиять на моё сегодня из вчера? Есть, конечно, в «Наследии» своего рода сказки и мифы о странниках, проходящих через время и пространство в иные измерения, но я в них никогда не верила и даже не старалась вникать в подробности. И то, что я вдруг почувствовала энергию Коннора в другой вселенной, скорее всего, мои собственные домыслы из-за безумного страха и желания быть в миг смерти рядом с Коннором. Однако как объяснить появление Алексея? И ещё более жутко становится от брошенной в руки карусельки… Не хочу в эту минуту думать, могли ли я, Коннор, Алексей и улетевшая полмесяца назад игрушка встретиться в одном моменте в иной реальности. Ведь только я попала в луч действия машины времени… Или всё же какого-то особого дара Николь? Голова раскалывается… Нет, с этим я буду позже тщательно разбираться с отцом и Дереком… Однако сердце продолжает терзать другой вопрос. Как повлияли мои пробудившиеся способности в той оболочке? Удалось ли мне перенести себя другую и того Коннора прочь с завода? Вернулась ли та Адриана, на месте которой я побывала? И… где она была то время, пока в её теле была я? От слов Коннора о надгробном камне делается дурно. Припоминаю и фразы Питера: «Есть вероятность, что в этот момент произойдёт обмен сознаниями, и в теле здешней тебя проснётся другая Адриана». Не проснулась же… Если я оказалась в её мире, можно ли допустить — она перенеслась в мой? В какое время? Она могла очнуться в моём теле сейчас? Или когда-то давно? Припомнить бы, что я делала в феврале девяносто седьмого, где была семнадцатого числа… Но могильная плита… Трепыхающаяся интуиция до дрожи рук пытается убедить — это не только образ во сне, нечто большее, и есть какая-то взаимосвязь со случившимся со мной. Может, Коннор всё-таки как-то смог увидеть итог моей попытки переноса, теперь увековеченный датой на камне? Наше будущее снова только в наших руках, но не забрала ли я своими будущее у других нас? Да ну, ведь ерунда какая-то, опять себя накручиваю… И отчаянно хочу верить, что связь между его сновидением и моим путешествием — лишь игра разума, вызванная страхами. — Адриана, мне важно, чтобы с тобой всё было хорошо. — Коннор всецело возвращает моё внимание к себе. — Важна твоя безопасность и отсутствие всяких рисков. Ещё сильнее волнует и заботит, чтобы я не стал причиной того, что может навредить тебе. Будь то машина времени, которую сделал мой коллега, будь то… что-то другое. Я не хочу беспокоить тебя, не хочу, чтобы ты тревожилась. Но и молчание… вижу, как оно разрушает доверие. Он резко выдыхает, с шумом втягивает раздутыми ноздрями воздух и вновь качает головой, прикрыв веки. Подозреваю, тяжело ему далось каждое сказанное слово. Такого откровенного тона я точно никогда не слышала. Как и взгляда, наполненного одновременно и силой, и слабостью, вызванной плохим самочувствием. Слабостью, которую он впервые хочет показать открыто и доверить мне. — Не нужно молчать. Коннор, я всегда готова тебя выслушать… Я тоже не хочу, чтобы между нами были недомолвки. И что бы тебя ни терзало, что бы ни мучило, я всегда постараюсь понять и прийти на помощь. По тому, как на миг, словно от испуга, распахиваются его глаза и дёргаются губы, понимаю — сказала, кажется, не то, что он хотел услышать. Но в следующее мгновение он, сглотнув, успокаивающе улыбается, поглаживая мою ладонь. И его мимолётная улыбка срывает с души тяжёлый груз. Даже неловко как-то от внезапно накрывшего с головой чувства лёгкости. Неправильно, что на душе становится хорошо, когда плохо Коннору. У него поди живот не от порхающих бабочек разболелся, как у меня иногда. И ведь выходит — всё-таки я виновата в его нынешнем состоянии?.. Точнее, Коннору стало нехорошо из-за волнения за мою жизнь. Так почему, чёрт возьми, я не чувствую угнетения от такой новости?! По глазам вижу — вряд ли сейчас он чувствует неприязнь ко мне или винит в том, что с ним происходит. И хоть ему сделалось дурно из-за тревоги, теперь замечаю — он не хочет отдаляться, он желает приблизиться и неловко пытается поделиться причинами плохого самочувствия. А я ведь так хотела получить другое признание, но внезапно оно больше не нужно. В юности я страстно желала услышать нечто такое, что произносили в романах рыцари принцессам… Больше не нужны никакие рыцари с пафосными речами о любви, а годы превратили меня саму в дракона, с которым часто приходят воевать. Мне так важен только этот сидящий передо мной профессор, наконец сделавший шаг и признавшийся… В чём? Может, я сама себе надумала, но в словах, с трудом собранных во фразы, я услышала своеобразное изъявление чувств, которое люди обычно вкладывают в «Я тебя люблю». Но в них отразилось не только «Я» Коннора, а ценность меня в его жизни. Того, насколько для него значимо, что чувствую и переживаю я, а не просто собственное отношение ко мне. Вот только что теперь с этим делать? Как реагировать? Всегда думала, как важно услышать от него первого слова, что я ему нужна… И они сейчас прозвучали, пусть и по-другому. В ответ невероятно сильным импульсом бьётся желание броситься ему на шею и впиться в губы… Останавливает лишь бледность и подрагивание этих губ. И установка, вероятно, звучащая в унисон с его… Для меня настолько важно здоровье, самочувствие и настроение Коннора, что в приоритете не мои желания. — Поедем домой? — мягко произношу я, вновь сжимая похолодевшую руку Коннора. Его опущенные уголки губ неуверенно приподнимаются. — У нас проблема… — шепчет он. — Кажется, Николь уснула. Она действительно спит, прижавшись всем тельцем к животу и груди Коннора. И я даже немного по-глупому ей завидую. Как бы я хотела оказаться на её месте, обнять его, ласково погладить там, где болит… — Думаю, дочь не простит тебе, если ты переложишь её в кресло и сядешь за руль, снова отдалившись от неё, — тихо говорю я. — Слишком соскучилась по папочке за целый день. Поэтому садись с ней рядом на заднее сиденье, а машину поведу я. Ни единого протеста, только кивок и уже более уверенная улыбка. Но в радужках то и дело промелькивают искры мучающего его пожара, а дыхание сбивается. И я опять задумываюсь. Сегодня я прикоснулась к событиям, которые выжигающими кострами до сих пор полыхают в голове и теле моего Коннора. И он ещё летом, когда мы были не так близки, отчаянно пытался не пустить в накрывающую агонию памяти, не пропитать своей болью, не разделить её со мной. Что, если сейчас он только сильнее не хочет делиться терзающим изнутри прошлым, но не из-за того, что винит меня или боится моего дара? А мне ведь тоже часто снится один и тот же пугающий сон, пробуждаясь от которого, я глохну от собственного крика… Вхожу в квартиру Коннора, но его нигде нет. Нет там и Адама, нет Николь. Я обхожу комнаты, заглядываю в ванную. И нахожу Коннора там. Он с мертвенно-бледным лицом лежит на холодном кафеле, свернувшись калачиком, и еле дышит. Болевой шок выдаёт почти прозрачная мраморная кожа, испарина на лице и расширившиеся зрачки… В которых я вижу… Нет, не обвинение. Мольбу о помощи. Ужас… Паника… Бесполезные попытки помочь… Коннора тошнит, он задыхается от рвоты и кашля, сжимаясь от боли в комок всё сильнее. Обнимаю, целую, глажу по лицу, животу… Хочу если не унять, то облегчить боль. Но лучше Коннору не становится. Он задыхается в моих объятиях от сковавших всё тело спазмов. Абсолютно молча, без единого слова и стона. В серых бездонных глазах трепыхается надежда… на избавление. И вера, что я помогу. Но я бессильна. Моё нутро в клочья раздирает душевная боль. И я умираю вместе с Коннором. Нет, живу. Ровно до момента, пока внутренний огонь бесконтрольно не выжигает мои слабость и беспомощность. Но он не обращается в силу. Только в смерть. В прах превращаются губы, секунду назад слившиеся в поцелуе… И наши сердца… После кошмаров всё, что я могу повторять до самого утра, не уснув больше: «Пусть такая боль никогда не терзает тебя наяву, любимый…» Вот чего я боюсь на самом деле… Не хочу даже мысли допускать, что с ним может что-то подобное происходить… Но что, если… происходит? Что, если сегодня я вижу только лишь один неяркий внутренний всполох? А иногда он точно так же превращается в напалм? И что, если поэтому Коннор отстраняется и закрывается от меня? Что, если из-за того, что чувствует, насколько я слаба и уязвима сейчас? Ведь моё спящее пламя охотно отзовётся на испепеляющую Коннора боль, и тогда фатальным смерчем уничтожит меня, его и Николь. Хотелось бы сказать фразу: «Чувства делают меня сильнее», которую иногда произносят в романах влюблённые героини. В моих есть сила, но так же и убивающая слабость… Попытка направить их потоком силы может обернуться гибелью, и одна только мысль об этом делает ещё более немощной. Ещё бесконечно уничтожаю себя желанием услышать правду от Коннора. Верю, смогу стойко принять её. Однако не дура ли я, занимающаяся никому не нужным самообманом? Можно сколько угодно злиться на Коннора, что он молчит, но, может, я сама где-то в глубине души не готова к его откровениям? Как тошно от такой мысли… Но надо иметь силу хотя бы признать — да, я боюсь… Переживаю за него, за Николь, за себя. Настолько ли я несокрушимо смелая, чтобы столкнуться с чем угодно? Я уже желала увидеть Коннора в Архангельске. Но когда увидела, не смогла на него смотреть… Меня разрывало на клетки от боли, которую испытывал другой Коннор. Смогу ли я удержать бушующее пламя, если вдруг увижу, как страдает мой Коннор и когда ему не просто нехорошо, а невыносимо больно? В моих руках нет исцеляющих белых нитей, зато в солнечном сплетении тикает бомба замедленного действия. За месяц я чертовски много раз чуть не привела её в действие, мимо воли выпуская спящий дар, призванный обратить нас в пепел. Я почти полыхнула, когда узнала о совсем некритичной боли в спине Коннора, к которой вовсе не имею отношения. Очевидно же — мне не хватит сил сдержать лавину ответных чувств, пробуждающую смертельный огонь, если я столкнусь с серьёзным недомоганием любимого человека… Да я бы даже вряд ли смогла хладнокровно принять правду, которую ещё пару часов так хотела услышать от Коннора в ответ на мой вопрос: «Испытываешь ли ты боль, Коннор? Винишь ли ты меня в ней?» И если бы он сказал: «Да», я бы не выдержала, сломалась, взорвалась изнутри, погубив всех нас. Крайне глупо говорить о готовности гореть с возлюбленным в любом огне. Красивая, но дурацкая метафора о никому не нужной жертвенности. Пламя не исцелит, оно убьёт нас… И я не буду сгорать за Коннора, с ним или вместо него. Не для этого я отчаянно стучусь в его жизнь. Я не хочу оставлять Коннора одного с тем пережитым ужасом, который он хранит внутри себя. Но я должна укротить врождённый огонь, как феникс, использовать на благо, ради возрождения… Сначала собственного. Я должна не дать в первую очередь себе рухнуть в полыхающую бездну. А потом приложить все силы, чтобы другие искры — моей любви — не опалили Коннора, а лишь выжгли его полыхающие воспоминания дотла. И после того, как это случится, хочу погасить сполохи внутри него и окончательно вытащить из-под тяжести бетона пережитого. Могу ли я помочь ему навсегда оставить память о прошлом в стенах рухнувшего завода? Или это слишком наивно? Самонадеянно? Коннор горел живьём, я же горю душою… Так могу ли я стать не убийцей с пламенем в солнечном сплетении, а огненной птицей, дарующей перерождение не только себе? В раздумьях выхожу из машины одновременно с Коннором, чтобы поменяться местами. Проходя мимо багажника, вспоминаю, какой предмет увидела там сегодня, решив поставить пакеты с продуктами. И когда Коннор, усадив Николь в детское кресло, возвращается в салон, задаю вопрос: — А зачем ты возишь с собой гитару? — Поворачиваюсь к Коннору, севшему на заднее сиденье рядом с Никки. Коннор откидывает назад голову и открывает рот, словно хочет протянуть «А», но затем прикрывает рукой заигравшую на губах усмешку. — Ну… Как недавно выяснилось, Николь очень нравится музыка, особенно звук гитары… Пока она слышала его только на пластинках, посмотрим, как отреагирует на звучание реального инструмента. — Ты играешь на гитаре? — Даже не знаю, почему так сильно удивляет этот факт. — Играл… У нас с товарищем была своя группа, которая просуществовала какое-то время после университета. Хочу теперь вспомнить давно забытый навык. — Может, ещё и поешь? — Вообще вокалисткой в нашем коллективе была девушка. — Коннор пожимает плечами, продолжая призрачно улыбаться. — Но потом мой друг создал с ней другую группу, семейную, и вместе они отправились в так называемый тур на постоянное место жительства в Монреаль. Так что… Я не пою, но может, нашей маленькой принцессе так повезёт, что она услышит песни в твоём исполнении? — Моём? Шутишь? — Твой отец говорил — ты пела в школьном хоре. — Коннор прищуривает один глаз. — Интересно, когда это он успел поделиться с тобой фактами из моего детства? — А вот мой прищур почему-то заставляет Коннора растянуть губы шире. — Кажется, он до сих пор гордится твоими призовыми местами по вокальному мастерству… — Знаете что? — еле сдерживаю внезапно прорывающийся смех, закрывая рот рукой. — Это провокация! — Может… — Он ничуть не виновато морщит нос. — Ого, профессор Дойл, да вы открываетесь с неожиданных сторон! — Неужели больше не кажусь занудой, помешанным только на работе, и чистоплюем? — Он, забавно нахмурив брови, скрещивает руки на груди. — На человеческие качества можно смотреть с разных сторон, Коннор… Кто-то может считать тебя таким, как ты сказал. Но для меня ты внимательный к деталям, аккуратный и ответственный… Веселье вдруг уступает место откровенности, бьющейся в сердце, а от груди к горлу бегут мурашки, стоит произнести эти слова. И накрывшая с головой близость в моменте, возможно, поможет сделать ещё один шаг вперёд. — Ладно, давай так? Завтра посмотрим, насколько хороша группа «Для Николь». А сегодня наш гитарист поделится более подробной информацией о своём самочувствии и позволит заняться им? Мы с Николь очень хотим, чтобы ему поскорее стало лучше. Услышав вопрос, Коннор шумно сглатывает и неуверенно улыбается уголком рта. Но всё-таки кивает и смотрит на меня будто бы с надеждой, что я действительно смогу ему помочь. Мы оба проходим путь возрождения… Но кажется, Коннор по привычке решил всё взвалить только на свои плечи. Уверенный, что разберётся сам… И исцелится. Такое знакомое желание… Но ведь я впервые понимаю, насколько хочу идти по жизненной дороге рядом с другим человеком, и насколько мне важно, чтобы именно Коннор был со мной. Я готова шагать с ним, даже если под ногами будет пепел или осколки стекла. Однако если ему бывает в десятки раз хуже, я больше не могу просто сидеть и ждать, пока барьеры безопасно падут, обозначив своим разрушением моё окончательное восстановление… Чтобы побыстрее залатать оставшиеся бреши, не навредить Коннору и Николь, я должна найти ресурс. Ради себя. И ради них. Сегодня же нужно поискать иные пути помощи и быть ещё более внимательной. Уж не знаю, какой я «лекарь» в традиционном смысле, но сделаю всё, чтобы Коннору не стало больнее. Из-за еды, нервов… или из-за меня. Глядя на посветлевшее лицо Коннора, так легко почувствовать наполнение не только надеждой, промелькнувшей чуть раньше в его глазах, но и другой силой… Особой для Посвящённой — человеческой. Могут ли два сломанных человека, до сих пор собирающие себя по кускам, когда-нибудь совпасть острыми гранями, стать единым, несокрушимым целым? И тем самым завершить возрождение из пепла, настоящего и внутреннего? Верю — что бы нас ни терзало, в один из следующих дней мы оставим во вчера все наши былые страхи и шагнём в новое завтра вместе… Каким бы оно ни было. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…