«и у нас всё будет хорошо, потому что мы вместе!»
Света сидела ровно там, откуда они уходили вместе, где его руки нежно, заботливо и бережно обхватили её плечи, где он шептал ей, охваченной странной тревогой, что была у неё впервые, о том, что всё будет хорошо… А тревога, что Света не успевает что-то очень важное, что сейчас какой-то особый миг, никак не хотела проходить. Свете казалось тогда, что нужно всё сделать именно сейчас; именно сейчас сказать, показать, прочесть…
«Не разлучай нас!
Я лишь только этого боюсь.»
Медленно закрываются веки и вновь кажется, что Ваня всё ещё сидит здесь, всё также держит в своей крепкой руке её, похолодевшую от тревоги ладонь. Вновь она видит его глаза — бесконечно глубокие, мудрые и полные самой нежной любви. А голос его, ровный, спокойный и уверенный, обволакивает с ног до головы. Спокойный, уверенный голос, каким был и он сам… Какой он есть и сам…Потому что мы вместе…
мы вместе…
мы…
вместе…
А порой Свете казалось, что всё то, что произошло в эти часы — это просто-напросто ужасный сон. Бред. Кошмарная фантазия в ночи. Дурацкая шутка её воображения. Сейчас Света проснётся, откроет глаза, а Ваня будет как всегда здесь, рядом с ней, он будет мягко обнимать и целовать её… Ей всё это лишь приснилось. И не желающие сдаваться немцы, и эти мрачные развалины, этот бой среди городских руин… Его застывший взгляд в небо… Алая кровь на руках… Это всё был сон, дурацкий и бредовый. Но потом Света оборачивала взгляд внутрь комнаты — пустой, холодной, лишившейся красок и казавшейся уже совершенно ей чужой… Отсюда они ушли вместе. В полночь он как всегда закрыл дверь квартиры, протянул ей ключ, как обычно он это делал. Казалось, всё будет обычно… Он закрывал вместе с ней, а открывала она. Одна. Без него… Он теперь был где-то далеко. Не здесь… Не с ней. Вновь катилась из-под ресниц слеза, скользила лезвием по щеке. Пальцы беспомощно, с холодной дрожью сжимали янтарь — последний подарок Ивана. Свете очень хотелось вдохнуть как можно глубже, но внутри всё сжимало с такой силой, что вдох этот делался рваным, судорожным, скомканным. Без Вани ей не хватало воздуха. Казалось, ещё немного и задохнётся. Но нет… Всё ещё продолжала дышать холодным воздухом Кёнигсберга. Осторожно скрипнула дверь. Света мгновенно обернулась на этот тонкий скрип в одинокой квартире. «Это Ваня!» — само, бесконтрольно, пронеслось в голове, ведь сколько раз она это повторяла уже, когда Ваня возвращался. — Позволите, Светлана Петровна? — тихо и робко спросила вошедшая Афина. Света опустилась обратно ничего не ответив вошедшей. Нет, это был не Ваня… А раз так, то Свете было всё равно, кто теперь зайдёт. Вновь взгляд продолжил стирать точку за окном, а все мысли сходились вокруг единственного человека. «Он больше не вернётся» — нашёптывал изредка разум. «Он должен!.. Он мне обещал!» — горячо отвечало ему сердце. Света упрямо отказывалась верить в то, что Вани больше нет. Что он больше не вернётся. Никогда. Что он ушёл навсегда… «Я не верю! Нет!» — из раза в раз повторяла она в своей голове, когда калейдоскопом прыгали солнечные воспоминания о нём, о самом дорогом и любимом человеке на всём земном шаре. Не мог Ваня так уйти! Он же обещал ей всегда возвращаться!«Не уходи, слышишь?..»
Афина с той же робостью прошла дальше в комнату, взглянула на Свету — она всё также в плаще, в обуви. Было видно, она ничего не снимала со вчерашнего вечера, не сходила с места всю ночь. Афина стала выкладывать на столе немного из того, что принесла для Светланы Петровны, суетилась вокруг стола с белоснежной кружевной скатертью. А Света всё также сидела. Она ничего не хотела делать — ни есть, ни пить, не даже просто вставать отсюда. Даже жить уже не хотелось. А все эти люди… Зачем они приходят к ней? Зачем собой напоминают о нём? — Светлана Петровна, может, покушаете? Ну хоть немного? — осторожно спросила Афина, подойдя к Свете. — Не хочу… Оставьте меня… Пожалуйста… — голос глухой, он был тише самой этой мёртвой тишины в комнате. Афина опустилась за стол и с печалью вдохнула. Она конечно ожидала этого, готовилась к тому, что откажется… Но… — Ну хоть немного… Светлана Петровна… — последняя попытка. В ответ слабое движение головы. Нет. Она не будет. Она не хочет. Она больше не понимает, зачем ей теперь всё это нужно. Зачем ей в себе поддерживать жизнь. Ради кого? — Прошу вас… оставьте меня здесь одну, — дрожал воздух голосом Светы. Афина ничего не сказала и уж конечно никуда не ушла. Она осталась также сидеть за столом. Украдкой смахивались платком слёзы. Страшно смотреть на то, как минута за минутой в душе умирал человек, хоть внешне он ещё казался живым. Солнце било в окно всё ярче, а лицо Светы делалось всё бледнее и бледнее. А взгляд оставался таким же неподвижным, что иногда и впрямь казалось, что он уже лишён жизни.***
Света не помнила, когда настал полдень. Она вообще больше не следила за временем. Ведь для неё оно замерло. Было только прошлое, где она неспешно бродила, по этим тихим и тенистым аллеям воспоминаний. Гуляла здесь, по Кенигсбергу, гуляла по Одессе, Киеву, Интстербургу, Харькову и еще множеству других городков, поселков, деревень и просек. Ведь всюду в этих местах был он — его смех, объятия, руки, прикосновения, глаза. Был он. И там было так хорошо, тепло и спокойно, в этой тишине памяти. Свете хотелось оставаться там, жить там, растворится в ней. Там ведь, в этой тиши, так хорошо ей! Она там вдвоём с ним… Вновь застревает где-то между сердцем и голосом полюбившееся за короткие годы «Ваня!»… И ещё слёзы. Хотелось зарыдать, вновь, как можно сильнее, до удушья. Но слёз словно бы больше не осталось. Лишь от боли дрожали пересохшие губы, которые целовали его в последний раз, дрожали ослабевшие руки, которые совсем недавно крепко обнимали его, нежно, на прощание, в последний раз держали его руку. Света не слышала, как в комнату вошёл теперь и Григорий Иванович. Федоренко увидел всю ту же картину, что и Афина — полумрак квартиры и тихий уголок комнаты со Светой, безжизненно смотрящей куда-то то ли за окно, то ли в своё прошлое. По нетронутой еде на столе Григорий Иванович понял — Светлана Петровна ничего не ела. Взглядом он спросил об этом у Афины. Она взглядом ответила «нет». Федоренко тяжко по стариковски вздохнул. Не мог он спокойно на такое смотреть, как Светлана Петровна тает и намеренно изводит себя. Он и сам сейчас тоже еле держался, он тоже вот так, как она, всю ночь просидел дома за столом перед стаканом, полным горькой водки. Но то был он, человек очень многое переживший… А то она, беззащитная и слабая женщина, оставшаяся теперь совсем одна. В голове никак не хотело укладываться — Иван Григорьевич, человек, который не погиб в войну, погиб в мирное время, да так нелепо!.. От пули своего же солдата… Совершенно не хотелось в это верить, допускать того, что это была правда. Федоренко набрал в кружку из кувшина молока, парного, он утром достал у одной пожилой немки за банку тушёнки. Григорий Иванович медленно шагнул к Свете и опустился рядом. — Светлана Петровна, может, молочка? — как можно мягче заговорил Григорий Иванович протягивая кружку, — Надо ведь уже и пообедать… Светлана Петровна? Света медленно обернулась к Федоренко. — Я не хочу, — зашептали её губы, — Не надо… — Надо, Светлана Петровна, надо, — Федоренко только ближе протянул кружку к её рукам, но она быстро прижала их к себе и обратно отвернулась, Света не могла долго смотрел на Григория Ивановича, он сразу напоминал ей об Иване. — Я не хочу, — повторила она стараясь сделать свой голос твёрже. — Ну ведь доведёте так себя, Светлана Петровна… — Прошу вас… Григорий Иванович, оставьте меня одну… Я прошу… Оставьте, — Света продолжала настаивать на своём — она хочет остаться здесь одна, наедине с собой, она не хочет лишних напоминаний, их и так предостаточно вокруг неё. Федоренко вновь вдохнул, отставил кружку, а затем положил свою руку на её плечо, чтобы хоть немного успокоить, утешить Светлану Петровну. Куда же он от неё уйдёт, когда она в таком состоянии! Но вышло совершенно наоборот. От ощущения тяжести на своём плече, да ещё там, где не так давно сидел Ваня, внутри у Светы всё схватило и сжало до боли со страшной силой — показалось, что это вновь Ванина рука коснулась её плеча. Губы задрожали, искривились в слезах. Протяжный всхлип и… Света вновь обернулась к Федоренко, вжавшись в его плечо. Её душевная рана вновь больно кровоточила горькими солёными слезами. От них же тряслось и тело. Несколько минут Света пробыла в полузабытье слёз. Она рыдала и рыдала. Потому что боли внутри было слишком много. Слишком на неё одну. Прошло ещё сколько-то времени, стало тише, а потом её ладонь, что так крепко держала бусы, немного разжалась. Федоренко сразу понял — только что Света смогла уснуть. Она успокоилась и крепко заснула, уткнувшись в его рубаху. Кружка стояла рядом на трюмо, а Григорий Иванович не сходил с места, он не смел сделать ни единого движения. Ведь сон сейчас был лучшим лекарством для Светы, сон поможет облегчить хоть немного нестерпимую, рвущую её боль. В три часа Афина отправилась домой, там её ждал Павлик. Теперь, когда Григорий Иванович был здесь, она могла спокойно уйти. А Федоренко всё сидел и сидел. Он сам тоже бродил по коридорам собственной памяти. И вместе задавал один и тот же вопрос: «Почему именно он не вернулся из боя?»