Telaraña

- Просто вставить? - Мгм, - мычаще ответили с позиции сидя. Иллуми проморгался, будто нырял в морскую воду с открытыми глазами и теперь белки немного пощипывало. Моргание - базовый рефлекс, но в случае старшего Золдика, даже подобные, учащенные биологические позывы воспринимались как сорванный куш. Губы сами расползлись в стороны, выуживая чужое еле слышное цоканье. - Я закончил. Зашумела вода, брюнет принялся вспенивать мыло. Перетирать между своими аристократично тонкими пальцами, вдавливать большой в раскрытую ладонь, как делают хирурги, дабы обеспечить максимальную стерильность. Удивительно, что тот снял перчатки. Обычно за тонким слоем черной кожи их было невозможно увидеть. Никаких следов. Словно наемный убийца, сменивший черный трикотаж на хлопковую тройку. Спокойно закапывающий уже дряхлую гончую на заднем дворе, стоя в яме по колено. Невозмутимый и спокойный, хотя еще вчера чесал ее за ухом. Отцовская школа жизни, не терпящая проявлений слабости даже у 12-летнего ребенка. Чужие лопатки немного сходятся, сминая ткань в продолговатые складки. Спина распрямляется и руки принимаются вытирать влажность небольшим полотенцем. Растирают спиртовой санитайзер и тут же оказываются сложенными на груди. - Можешь приступать к работе. - Ммм, - Хисока ворочает языком, гоняя штангу туда-сюда. Соленый привкус проглатывается вместе со слюной. Забавно думать, что он попробовал чужие руки. Мороу довольно причмокивает и поднимается, укладывая пальцы на ремень. - С верхним - да, а с нижним подсобишь? - Нет. Мужчина зачесывает ярко-рыжие волосы назад, нарочито тоскливо пожимая плечами. - Тогда придется попросить Киллуа. Вот она. Едва заметная и тут же соскальзывающая с лица, словно шелковое покрывало. Такая потрясающая и такая редкая, как амурские тигры. Хрупкая эмоция, прокатившаяся по линии тонких бровей.

Чистейшее раздражение

Ну, конечно. Он даже помыслить в подобном ключе не может. Он неизменно прикопал бы его рядом с отцовской псиной, если б узнал, как тот хозяйничал во рту его обожаемого брата по бурной юности. Он твердо шагает вперед, продолжая сверлить глазами. Словно промозглая глыба льда, которую не страшит даже глобальное потепление. Внутри скручивает от предвкушения. И дело даже не в том, что тот принял его оскорбительное предложение, лишь бы уберечь от подобной работы свою белоснежную копию. А в том, что сосредоточившись на чувстве трепетного родства, не помыслил о самом простом. В зарплате Хисоки приятное множество нолей. Тот легко позволил бы себе визит к профессионалу. Чужая ладонь рывком вынимает ремень из пряжки, распускает и дергает пуговицу, клацая язычком молнии. Колени едва слышно соприкасаются с полом, шурша краем штанин. Он стоически безразличен. Он чертовски зол где-то глубоко внутри. Нестерпимо зол, ведь так ненавидит кого-то рядом с братом. Кого-то, кто отнимает его. Отдаляет от семьи и мнимой безопасности. Он снова моргает, ухватываясь за резинку белья. Хисока дуреет от непомерной радости. - Я бы не стал его просить. Гон от меня мокрого места не оставит. Но я был и останусь на их стороне. - Я знаю. - Тогда почему не уволил? Его руки такие холодные. Словно у покойника. От них вся кожа идет мурашками и член покалывает так, будто им отдирали наледь с лобового стекла. Улыбка становится шире. Он ловит его удушающий взгляд и смешливо высовывает язык, тут же бряцнувший о зубы металлической заглушкой. Иллуми вдавливает палец, царапая место прокола. - Так сказал отец. Он по-прежнему без перчаток. Киллуа ожидал самого худшего. Слежки, судебных приставов или пробитых шин на рабочем авто Гона. Он не раз подрывался посреди ночи, когда в общем коридоре раздавался топот увесистых ботинок, но обессиленно падал обратно под весом горячо похлопывающей руки. Злополучный глок сначала лежал в груде белья, затем под кроватью, теперь прямо под подушкой. Киллуа сжимал ладонь, обхватившую поперек груди на манер ремня безопасности, затем нащупывал стальные засечки, обводил пальцами и повторял про себя, уже трижды проговорив, доверенным и осведомленным в таких вопросах, людям. Записал серийный номер и для Гона, но история пистолета оказалась кристально чиста, хоть и принадлежала явно иностранному производителю. Сомнений это, однако, не убавило ни на грамм, ведь пушка пересекла океан на частном борту. Наверняка ее уже использовали. Они использовали. И бог знает, в чью сторону виляло дуло... Он старался не брать ее в руки, будто опасаясь, что та неизменно обожжет ему ладони. Но и избавиться не смог, уже привычно вжимаясь в незаряженный ствол щекой. Даже через мягкую набивку он чувствовал его. Казалось, будто без него уже уснуть не сможет, если Гон уходил на ночные смены. Хисока, неизменно остающийся в такие дни вместе с ним, отпускал горсть шуточек сексуального характера. "Без ствола и жизнь не та". Пробивал на смех и нагло рылся в холодильнике. Золдик вглядывался в чужой силуэт, наполовину скрытый белой дверцей и улыбка медленно стекала с лица. Ничего не случилось. Никто не пришел и, кажется, не придет к ним, тыча судебным постановлением прямо в лицо. Мороу сказал, что отцу сейчас не до этого, ведь за них взялась налоговая. Темных делишек в фирме хватало, как и везде, но ведь они работали так десятилетиями. Как своевременно. Так не бывает. Не с подвязками отца. Об этом позаботились, учтиво предупредив еще в больничной палате. Сказали, что им ничего не угрожает и угрожать не может, по крайней мере пока эта задница просиживает губернаторское кресло причинным местом. Его запястье осторожно обшаривают, легко барабанят, будто первые капли по крыше и тут же втискиваются между пальцами, плотно смыкая ладонь. Киллуа пропустил половину серии, но это кажется совсем не важным. На самом деле он пялился бы и в голую стену, пока Фрикс сидит рядом. Гон наклоняется к лицу, бодает носом, целует в тонкую кожу чуть повыше щеки и снова по-хозяйски устраивает его висок к себе на плечо. Спрашивает, не устал ли тот и Золдик вредно мотает головой, пробивая на короткий смешок. На самом деле он устал почти смертельно, хотя не делал ровным счетом ничего, кроме тоскливого ожидания. Кое-как помыл пол, сделал салат, который изрядно пересолил, неудачно опрокинув соломку прямо в переполненную миску. Затем почти поджарил спагетти в кастрюле. Гон сказал, что все равно вышло вкусно. Что в их первый совместный вечер они были такими же. Золдик шлепнул себя по лбу, разочарованно мыча. - Боже... Так, получается, за 8 лет ничего не изменилось... Готовка - совсем не мое.... - Не правда, - Фрикс хмурится, но его губы расползаются в предательской улыбке, ловит слегка почерневший на одной стороне томат и довольно жует, подпирая щеку. - Мне вкусно. И я чертовски люблю наблюдать за тем, как ты готовишь. - Жена из меня не очень... - Ты мой муж и отлично справляешься с этой ролью. Хочу еще, - он хохочет, шлепая тарелкой об стол. Киллуа почесывает затылок, перекидывая полотенце через плечо, перенимает, чтобы положить еще порцию гастрономического кошмара и стучит по грудной клетке. Сердце шалит. Оно, вдруг, стало таким тяжелым, будто намеревалось продырявить и его, и соседский потолок. Будто сам Золдик - просто горсть ниток, вымоченных в клее, наспех намотанных поверх тяжелого органа. Какой-то нескладный и хлипкий. Готовый упасть и смяться, если на него надавить сверху. Он снова растирает лицо. Плечи немного дрожат. Позади поднимаются, скрипя стулом, обнимают со спины и утыкаются в макушку, принимаясь тихо мычать до боли знакомую мелодию. В груди заметно легчает. Киллуа сонно моргает, когда его тюкают в макушку, поправляя край сползшего одеяла. Еще борется со сном какое-то время, но тело предательски обмякает, смешивая мысли в вязкий кисель. Снятся пучки травы между брусчаткой, божьи коровки, облепившие лист с обратной стороны. Собственные руки, с испугом откинувшие его подальше. Белые кроссовки с непослушными скользкими шнурками, хотя остальные всегда хрустели липучками, пока они собирались на прогулку в детском саду. Ступени, так и норовившие ухватить за край подошвы, ручка двери, которую невозможно было открыть из-за задвижки далеко наверху. Аквариум с рыбками. Одна из них стала белеть. Остальные шутили, что она так готовится к зиме, но однажды всплыла брюхом вверх и все столпились, чтобы посмотреть, оставляя на стекле жирные отпечатки. Киллуа не смеялся, молча втягивая проступившую из носа влажность. Он непременно прослыл бы нытиком и нюней, если бы не отвешивал знатных тумаков всем, кто осмеливался обозвать его. Рука нырнула в карманах и стала шарить, намереваясь ухватить кусок старой клячки, подаренной на уроке рисования за старание и усидчивость. Он мял ее и дома, даже не догадываясь, что использует, как антистресс. Дети продолжали мельтешить смеющимся калейдоскопом. Брюхо рыбы раздулось словно мыльный пузырь. И сама она колыхалась на поверхности воды, иногда ударяясь выпученным глазом прямо в пластиковое кольцо, куда насыпали корм. Поглядывала на шумных зрителей побелевшим зрачком, будто корила за смех. Воспитатель немного растолкала их и пригрозила пальцем, заявив, что рыбка просто спит. Выудила несчастное водоплавающее и завернула в салфетку, хотя мокрый хвост все равно прорвал ее сбоку. Киллуа проводил ее взглядом до двери в уборную. Ложь во благо. Отец говорил об этом. Говорил, что иногда это жизненная необходимость, но Киллуа никогда не должен лгать ему и матери. Никогда, ведь это бесчестно и неблагодарно по отношению к ним. Бесчестно. Но Киллуа должен был врать остальным. Врать о том, как провел выходные, ведь отец брал их в лес пострелять по птицам. Врать, что загрубевшие пятна на бедрах, результат неудачного катания на велосипеде, а не последствия выверенных ударов увесистой линейкой. Врать во благо, ведь Киллуа благоразумный и уже взрослый мальчик, поэтому не должен отказываться от предложения немного пригубить из бокала на очередном банкете. Клячка забивается под ногти. Мать неизменно обстрижет их под корень, ведь он снова раздирает руки. Дети стали обсуждать, куда могли бы уложить рыбку на сон: в чашку, или же в блюдце. Что у нее вместо подушки. Кто-то выкрикнул: камень! Дети захохотали, обоюдно согласившись, что на нем не уснешь. Подушка Киллуа была набита кокосовой стружкой. Он так любил этот запах, но часто мучился от бессонницы. После семейных застолий раскалывалась голова. Дети, вдруг, стихли и озадаченно обернулись к нему, выкладывающему идеальную башню из деревянных брусков. - Киллуа, а ты как думаешь? Как она спит? - Никак. Она умерла, - как умирали отцовские псы. Дикие коты, случайно забредшие на их частную территорию. Лесные птицы, с глухим шумом падающие с деревьев. Плечо предательски ринулось вверх, рука задрожала и он удержал ее второй рукой, опуская новый брусок. Дети пораженно замерли и тут же рассыпались в стороны визжащим квартетом. Ухватили воспитательницу за край вельветовой юбки, рыдая и тыча в сторону Киллуа. - Ты врешь! Врешь! Тетя Анна сказала, что она просто спит! Просто спит! Слишком молодая, по сравнению с остальным почтенно-древним персоналом, девушка сухо разомкнула губы и немного съежилась. Киллуа виновато посмотрел на нее из-под челки. Стало невозможно стыдно, ведь ей пришлось успокаивать ревущую мелюзгу. Кто-то из носящихся по группе налетел сбоку, запнувшись об ковер, снес его башню и тут же загоготал, заходя на очередной сумасшедший круг. Дети выли до самой прогулки. Они так и не поверили ему. Гордо ткнув в очевидно новую рыбу, ведь та снова была ярко золотой. Долго прилипали к стеклу и перешептывались, неопределенно поглядывая на Киллуа. Киллуа снова взялся за клячку. Смерть. Им не рассказали об этом. Видимо, посчитали слишком маленькими, а потому продолжают заливать уши теплыми слюнями. Продолжают покупать обувь с липучками, хотя в сентябре они пойдут в первый класс. Надевают пестрые футболки и черные шорты, даже не замечая новых пятен. Киллуа разглаживает свои пепельно-белые брюки. Повезло, что гувернантка перестала обшаривать его карманы на наличие разного мусора. За грязный комок он бы точно схлопотал по заднице. Мать сказала, что задница - некрасивое слово. Отец хрипло хохотнул, что мальчишек, не понимающих цену брендовым вещам стоит пороть именно по ней. Киллуа попытался выменять черные бриджи на пачку немецких лакриц, но мальчуган лишь почесал сморщенный нос. - Да я те и так дам. Не хочу я эти... шнуры. - Это сладкое. Попробуй, - Киллуа разорвал пачку, протягивая лаковый жгут. Правило: непременно платить за услугу он впитал еще с пеленок. Миллуки молчал за пароль от вай-фая. Золдик без труда запоминал новые комбинации чисел, лишь взглянув на них мельком. Малец пугливо надкусил самый край, пожевал мгновение и сплюнул в ладонь, тут же утирая об ковер. - Феее... это ж не конфеты вовсе! И ты это ешь?! Золдико неловко кивнул. Ему разрешали лишь это и мятные леденцы, горой лежавшие в вазе на трюмо. Мальчишка щербато улыбнулся, полез в карман и вытянул белую обертку с кучей крошек внутри, вложил в его ладонь и весело качнулся, вытягивая ноги. - У мамки слямзил! Вкуснотища! Только в кармане поломалась, сорян. Когда будешь есть, просто высыпь в рот. Вот! Он показательно раскрыл собственный с перемазанным черными разводами языком. Киллуа стал шарить по карманам, чтобы отплатить за внезапный подарок. Таких конфет он в глаза не видел, хотя их отцу дарили тоннами. Мальчишка втянул зеленую соплю и гоготнул, шлепая (слава богу) чистой рукой по плечу. - Угощаю! Они играли на улице. Дети весело обсыпались песком. Анна сидела, обессиленно подперев лицо. Киллуа шмыгнул за веранду и достал фантик. Белоснежный, с красной лентой прямо по середине. Такой манящий и неизведанный. Пальцы потянули за рифленый край, надорвали сбоку и воздух тут же наполнился запахом кокосовой стружки. Шея заныла, но рот тут же наполнился вязкой слюной. Золдик осторожно оглянулся через плечо. Анна никогда не отбирала сладкое, но его могли заметить дети, тогда уж точно не отстали, пока он не выдал бы каждому горланящему по крошечному кусочку. Киллуа охотно делился художественными маркерами, чтобы те размалевывали напечатанных зайцев и собственные руки во все цвета радуги. Но этим поделиться не мог. Спрятал оторванный край в карман и одним движением опрокинул содержимое в рот. Зажмурился и замер, сцепив на упаковке пальцы. На язык попала кокосовая стружка, затем захрустела вафля, сливочный крем и, наконец, миндаль. Солнце вдруг сделалось теплее, трава зеленее, воздух слаще. Киллуа вжался в обертку носом, потоптался и вернулся к детям, ведь воспитательница уже привстала, выискивая единственную кремовую панамку среди цветастого множества. Уже у двери, когда они возвращались пыльные и потные (все, кроме него, ведь светлая одежда не перенесла бы подобных экспериментов), Золдик снова поймал того мальчишку за руку, выдавая хриплый шепот, вместо полноценной речи. - А что... что это за конфета? - Понравилась? - Очень... Мальчишка почесал чумазую щеку, крепко обхватывая его ладонь своей, серой по локоть, с забившейся под ногти землей, ведь тот всю прогулку копал домики муравьям. А лопату сломал еще в самом начале об чужую башку, так и норовившую затоптать его детище. Киллуа ответно сжал, уже не припоминая, чтобы кто-то вот так брал его за руку в этой новой группе. - Я завтра еще принесу! - Ты ведь у мамы забрал... - Ничего! У нее их много! Спизжу еще парочку! Спизж... Золдик моргнул и тут же тихо засмеялся. Бранился этот парень, как сапожник. - Я был бы рад... а как... как все-таки она называется? Он широко улыбнулся. - Рафаэлка! Уже вечером, когда они буднично провожали отца в командировку, обещавшую минимум неделю относительного спокойствия, Киллуа коротко вдохнул, когда тот поддел его под руки, легко отрывая от земли. - Что тебе привезти, сынок? Сегодня лечу в Неаполь. Снова книжку про кошек? Осилишь на итальянском с переводчиком? На немецком же осилил... Хоть и понял, даже со словарем чуть больше половины написанного. Все страницы были исписаны крошечными буквами, облегчая последующее чтение. А читать про кошек Киллуа просто обожал. Он помялся, коротко кусая себя за язык. Но не мог не рискнуть, ведь тот пребывал в на редкость хорошем расположении духа. - Ну? Или новый портфель? Из кожи питона! Загляденье! Мелкие бестолочи точно оценят! Озвученное отцом всплыло в голове форменным безумием. Живой питон, на молнии и с застежками, а внутри теплые внутренности, между которыми придется пристраивать канцелярские принадлежности. Золдик мотнул головой, будто слыша чужое слабо бьющееся сердце в собственных ушах. - Нет, спасибо. Я... я могу попросить конфет?.. - Еще лакрицы? - он весело подкинул его, выходя на крыльцо, пока коренастая служанка поднимала увесистый чемодан с легкостью тяжелоатлета. Киллуа глотнул ночного воздуха, заметно съеживаясь. - Н... нет... Раф... Рафаэлки... Отец замер посреди подъездной, поднял его на вытянутый руках, словно спелую грушу и нахмурился. - Это какие? Импортные? Первый раз слышу. Киллуа быстро кивнул. - Да. Итальянские. С миндалем внутри. Секунда показалась вечностью. Мурашки пробежались по спине. Отец хмыкнул и снова усадил его на предплечье. - Вкус у тебя явно отцовский, не то, что низкопробная бурда, которую заказал Миллуки. Хорошо, будут тебе конфеты. Уже через неделю он получил заветную коробку. Миллуки - тубы лоснящихся чипсов Pringles. Иллуми - кожаные перчатки. Если подумать, все началось с них. С этих конфет. По крайней мере, так ему казалось. Затем он тайком попробовал шоколад, светло-молочный и пористый, будто сладкие мыльные пузыри. Пончики с джемом, мармеладных динозавров, которым дети любили откусывать сначала хвосты, но Киллуа кусал с головы, чтобы те не мучились. Спустя годы выбил право носить темные брюки в дождливую погоду. Тайком купил скейт и в 12 уже покуривал одну сигарету на четверых, когда они прятались от учителей за пристройкой школы. Такие холеные и воспитанные, радующиеся белому свертку, неизменно заставлявшему поминутно сплевывать себе под ноги. А затем появился Хисока. Беззаботный раздолбай, любивший сначала наполнить пакет собственной мочой, а потом швырнуть его с балкона под оглушительный крик: "ДЖЕРОНИМООО!!!" Киллуа хохотал, как умалишенный. Даже не верится, что в первую встречу они поразбивали друг другу носы. Жизнь с Хисокой забила ключом, мутила голову теплым пивом и сигаретными пачками. Новыми лицами и крышами заброшек, где тот неизменно прогуливался по самому краю, будто вот-вот хотел полететь вниз. Ночью мял его ладонь, признаваясь, что до их встречи действительно подумывал сброситься. Им было 15-ть. Киллуа повернулся на бок, понимая, что Анна снова гладит его по голове. Ткнулся в подушку и подобрал ноги. Она склонилась, легко заправляя его прядь за ухо. Другим воспитателям он голову трогать не разрешал. Только ей. Только она будто понимала его, а потому никогда не ругала. Подарила клячку и пару раз даже спорила с матерью о том, что ребенку этого возраста больше подойдут цветные вещи, которые не жалко было бы испортить. Стойко выдержала ее визги и долго терла подоконник с явным остервенением. В тот день она подсела к нему в последний раз. - Киллуа... - ее голос немного задрожал. Золдик съежился. Он решил, что все же расстроил ее тем, что накричал на мальчишку, патологически мажущему мимо туалетной сидушки. А Киллуа ведь садился на нее, приученный справлять нужду непременно сидя. - Киллуа... следы у тебя на ногах... это ведь не велосипед, да?.. Сердце замерло и застучало мелкой дробью. Она снова зашептала. - Расскажи мне. Они не проходят. На остальных только синяки. И то на коленях, а у тебя... Глаза защипало. Он зарылся в одеяло. Медленно вдохнул и также неторопливо выдохнул. Это она научила его правильно дышать, чтобы успокоиться. Она рассказала про кошек и часто указывала на пробегающих мимо забора. Золдик подскакивал к сетке и восхищенно дышал. Ложь во благо. Ложь для нее. Ведь она такая неуместно тихая, по сравнению с остальным, периодически грязно выругивающимся персоналом. - Я.... я часто падаю... - Киллуа, твои колени целы. Только бедра и кисти в этих полосках. Тебя... тебя так наказывают дома?.. Судорожный вздох почти вырвался наружу, но он остановил его, мотнув головой. - Меня никогда не били. - Киллуа... я не сказала "били"... Она всхлипнула. Его щеку обожгло собственными слезами. Дети храпели, довольно причмокивая во сне. Кто-то скрипел зубами, стирая в пыль. А она плакала. Плакала из-за него, хотя так устает от проделок остальных. Иногда настолько, что под конец смены едва стоит на ногах. Она склонилась, утирая глаза сгибом руки, медленно вдохнула и обвела спящих мутноватым взглядом. - Я здесь временно, просто после учебы пришлось. Просто я... никуда больше не смогла поступить. Мне... мне не очень нравится работать с детьми. Я их не понимаю и... с трудом выдерживаю чужие капризы... Но это ведь дети... Они часто творят невесть что... но... Киллуа, пока я еще здесь. Я хочу помочь. Детей нельзя бить. Тебя нельзя бить. Никогда. Ни за что. Я не понимаю твоих родителей... ведь... ты такой хороший. За что?.. Она откинула его одеяло по плечо, но так, чтобы никто не увидел. Мазнула пальцем по щеке, утирая мокрую дорожку, опустилась на пол и вжалась в лоб губами. Киллуа зашептал, пожираемый подступающей истерикой. - А если... если отец... если он купит в группу новых игрушек... вы останетесь?.. Она улыбнулась и слезы собрались в уголках, превращая глаза в стеклянную рябь воды. - Киллуа, дело не в деньгах. Мне... мне здесь просто не место... Работу нужно любить. А я... Киллуа, поговори со мной. Пожалуйста. Я так хочу помочь тебе. Я все сделаю для этого, соберу совет профилактики и... Накопившаяся боль хлынула наружу и он затрясся, тихо задыхаясь от слез. Она обняла, осторожно, будто он хрупкая пушинка, а затем сжала сильнее, сипя от обиды. - Поговори со мной... Пожалуйста... Мне плевать на увольнение... Я хочу защитить тебя... Но он только продолжал рыдать. Мать отчитала за красные пятна вокруг глаз, немного брезгливо обвела такую же заплаканную Анну и потащила его к двери. В голове мутилось. Он отказался от еды. Он поднялся посреди ночи и медленно пошел вдоль стены, прощупывая каждую половицу носком. Залез в отцовский стол и вытащил увесистый конверт, который завтрашним утром должен был перекочевать в руки очередного полезного приятеля. Плевать. Он отдаст его Анне. Не чтобы удержать, ведь догадывался об этом и раньше, разглядывая ее ссутуленный силуэт на детской скамейке. Но чтобы отблагодарить за все, что она сделала для него. Чтобы смогла, возможно, пойти учиться на кого-то другого. Он затолкал его глубоко в портфель, взмолился, чтобы Миллуки не полез в него, обезумев от прописанной диеты. Тот часто рылся в его вещах, выискивая сладкое. Киллуа ценные вещи прятал так, что даже псы не унюхали бы. Киллуа почти перелетел через последние ступени под недовольный выкрик гувернантки, ввалился в группу, задыхаясь от бега. Но в дверях стояла уже другая женщина. Киллуа моргнул, ткнувшись в плечо. Понял, что его немного подкинули и хрипло вдохнул, ощущая поцелуй на переносице. - Несу тебя, соню, в кровать, - Гон хохотнул, немного путаясь в сползшем одеяле. - Я даже сразу не понял, что спишь, только когда бормотать начал. Золдик неловко смеется, обхватывая за шею. Скрипит пружинами, растягиваясь на кровати и тут же закидывает ногу на улегшегося рядом мужчину. Обнимает поперек и замирает, когда губы вжимаются в лоб. - Куда завтра пойдем? - В парк, - Киллуа зевает, выводя на груди легкие завитки. - И в магазин... сладкое закончилось... - Кстати об этом, - он приподнимается, шуршит в сумке мгновение и ложится обратно, протягивая белую коробку. - Ты прошлую съел и я... Золдик смущенно мнется, перенимая картон, раздумывает мгновение и усаживается на кровати. Гон разглядывает его горящие щеки с непомерно широкой улыбкой. За годы он купил их сотнями. Покупал для него. - Гон... а... чего бы тебе хотелось? Я куплю. - Нуууу... - он задумчиво чешет шею, затем втискивает руки под его собственные и тянет на себя. - Кое-что. - Что? Улыбка становится шире. Волна тепла пробегает по позвоночнику вслед за горячими пальцами. Киллуа выгибается словно кошка, повинуясь им. Верно, уже почти месяц прошел. Гон свято мял перед сном и стоически засыпал, не претендуя на что-то большее. Золдик блестит зубами, тут же усаживаясь сверху. Он и сам хотел, но не думал, что это уместно в свете последних событий. Выходит, они оба ходили кругами как смущенные школьники. Кольца звякнули друг об друга, переплетаясь пальцами. Золдик задрал футболку второй рукой и выдохнул неприкрыто весело. - Блять... давай! Я сам хочу до усрачки! - Обожаю твои фразочки, - Фрикс проглатывает смешок, помогая выпутаться из горловины, снова заваливает на себя и с упоением вжимается в шею. - Знаешь, малыш... - М... ммм?.. Губы сменяются языком. Ему не нужно быть провидцем, чтобы знать, в каком часу они поднимутся завтра. Чужой пах вдавливается в его собственный, словно деталька пазла. Ладони тут же ухватывают чуть пониже спины и Фрикс обожающе тычется в рот. - Ты пахнешь... как эти конфеты... Я только сейчас понял... Потрясающе... Смешок переходит в довольный стон, а затем в почти жалобное хныканье, когда под белье ныряют с очевидной сноровкой. И это совсем не то, о чем стоит думать, когда твои бедра разводят, обшаривая языком. Но Киллуа, вдруг, понимает, что все сделал правильно. Что это чистая удача. Счастливое стечение обстоятельств, хоть их жизнь и похожа на откровенный дурдом. Что не может представить кого-то кроме Гона. И кого-то рядом с ним кроме себя. И это такой собственнический порыв. И так горячит кровь, что он наматывает темные пряди, с хитрой улыбкой прикусывая губу. Вглядывается в такой же убийственно влюбленный взгляд и прикусывает кулак. Терпит, пока жадно мнут и откровенно разваливается на кровати, когда ловят в плотное кольцо. Ухватывается за челку и пытается удержать ноги на месте. В розовых пятнах на потолке мерещатся божьи коровки, вспухшая рыба и звук оружейного хлопка. Затем кривые звери на фасаде детского дома, турник и запах больничного отделения. Теннисная ракетка, обрезанный карабин, тело под простыней и мотылек без глаза. Военная форма, испорченное мясо на шампурах, дуло пистолета... И все проносится мимо, будто дьявольская карусель, чтобы схлопнуться на одном моменте, выгнуть дугой и подкинуть голос до предельно высокой ноты. Все проходит и остается только счастливое лицо, быстро утираемое рукой. Склонившееся в трепетно нежном жесте, чтобы чмокнуть в распахнувшиеся губы и тут же улечься на грудь, поражаясь скорости чужого сердца. Гон явно удерживает вес на локтях, ведь точно придавил бы его. Золдик давит на чужие плечи, окончательно укладывая на себя. - Я тяжелый... - Ты идеальный. - Идеальный ты! - он хрипловато смеется, всматривается в его абсолютно размазанную улыбку и подбирается ближе, снова привставая. - Киллуа, чем ты хотел бы заниматься дальше? - Этим же, но с твоим перетеканием в горизонтальную плоскость. - Хах, обязательно. Но... я про работу. Ты мог бы не работать вовсе, знаешь, я ведь... Фрикс впечатывается в чужой палец губами, раздумывает мгновение и тут же пробует зубами. Золдик бодает его бедром. - Я бы вернулся в кондитерский. - Серьезно?! - Ага. Если подумать, мне там нравилось. Я, кажется, повзрослел достаточно, чтобы это понять. Адвокатура - не совсем мое... Это больше отцовское, а я... Просто пошел, куда сказали. Я справлялся отлично, но будто не мог отмыться после очередного клиента. Будто обслуживал не только головой, но и телом. Весьма поганое чувство. - Что... ты об этом думаешь?.. - Мне нравится! - Гон согласно кивает, тут же шлепаясь обратно на грудь, елозит щекой и довольно вдыхает. - Но если ты, вдруг, передумаешь, то всегда... Киллуа... - Ммм?.. - Я забыл сказать тебе. Честно говоря, я и сам узнал пару дней назад. Тетя позвонила. - Мито?.. Как они там? Мы виделись года 2 назад. Пора бы навестить их снова. - Да, было бы здорово. Но... слушай. На мое имя зарегистрирован счет и он... Его открыла тетя, он полностью официальный и я почти уверен в том, что деньги лежащие на нем не были добыты под свистом пуль... Они оба несдержанно дернулись при одной этой мысли. - Мито такая Мито... - Хах, да. На нем почти 10 миллионов. Слюна сворачивается поперек горла. Сначала приходится проглотить ее, а уже потом просипеть в ответ. - С... сколько?! Это... это с нефти такая отдача?! - Да, и... часть от отца. Тетя эти деньги приняла, хотя до сих пор плюет через плечо, вспоминая о Джине. Она решила, что они мне пригодятся, чтобы, ну... Ты не думал открыть свою кофейню? Ох, слишком много всего за один присест. Золдик столько не осилит. Золдик глубоко вдыхает, чтобы медленно выдохнуть в чужую макушку. - Солнышко... я нихера в этом не понимаю... - Курапика нам поможет! Я уже попросил его! Он только за! И Паладинайт тоже! - Ты... о... ооо... что-то я пить хочу... - Конечно, сейчас! Гон подскакивает, как заведенный, протискивает ладонь под его бедро, затем под лопатки и поднимает, легко подкидывая в воздухе. Киллуа немного клацает зубами, хмурится и шлепает по плечам. - Надорвешься! - Ты совсем легкий! Как пушинка! - Гооон. Фрикс морщится, когда его щиплют за нос, виновато поджимает губы и опускает на пороге кухни. Золдик разглядывает свет потолочной лампы, запутавшийся в его взъерошенной челке. Сам ведь ее растрепал до форменного безумия 10 минут назад. Такого милого... - Знаешь... ты стал настоящим взрослым, - Киллуа вздрагивает, не успев притормозить поток хлынувших мыслей. Растирает чужие плечи и говорит тише. - То есть... Ты вырос в замечательного человека... то есть... эм... как плохо звучит... - Отлично звучит, - Гон улыбается, опутывая руками, ухватывает за талию и довольно щурится. - Я очень хотел вырасти именно таким. - Высоким?.. - И не только, - их лбы соприкасаются. Глаза Гона закрыты, но ресницы немного дрожат. - Вырасти, чтобы стать для тебя опорой. И нет! Никаких шуток про старую избу! - Киллуа недовольно бубнит, смыкая губы. - Я имею ввиду, что хотел стать мужчиной, на которого ты бы мог положиться. Чтобы всегда чувствовал себя... В безопасности. Киллуа накрывает чужие порозовевшие щеки пальцами, звонко припечатывает в нос и стыдливо смеется, разглядывая стыки между плитками. - Ты и в детстве так говорил... ой, блять... так, что-то меня не туда понесло... - он сдавленно смеется в кулак. Глаза Гона будто впитали свет от люстры. - Говорил. Говорю и буду говорить. Я - твоя охрана, Киллуа. - Дурень... - Я очень тебя люблю. - Я тебя тоже... Очень... Их губы соприкасаются с чмокающим звуком. Золдик почти мертв от стыда. Пока опрокидывает кувшин с водой все-равно разглядывает чужой золотистый копчик, кокетливо выглядывающий из-под резинки сползших боксеров. Он бы смотрел туда вечно, но Гон разгибается, шлепая пакет винограда на стол. Киллуа отворачивается к чашке, чешет голень и неловко шепчет. - Он без косточек, да?.. - Да. Я проверил. - Извини... я порой веду себя как ребенок... - Ты можешь вести себя, как угодно, - Гон задорно пожимает плечами, настраивая напор воды. Вглядывается в кран, начинающий гулко выть и открывает шкафчик, усаживаясь на корточки с видом знатока. - Зайка. - Ммм? - Принеси мне, пожалуйста, гаечный ключ. С синей ручкой. Киллуа так благодарен за эту озвученную деталь, ведь точно приволок бы ему отвертку или весь чемодан целиком... Черт, у Гона даже был этот чемодан, наполненный трубками, лентами, винтиками и прочей звонкой радостью. Киллуа опускается, передавая инструмент, Фрикс закручивает воду, принимаясь копаться в трубе. Золдик наблюдает, едва удерживая восхищенные вздохи при себе. Гон и машину чинил сам. Черт побери, из них двоих именно он был настоящим взрослым. Всегда им был, ведь даже в 16 мог поменять спущенное колесо с помощью домкрата, пока Золдик крутился на обочине словно испуганная белка. Когда тот поднимается, вытирая руки об тряпку, Киллуа снова ощущает этот жгучий узел внутри, разгибается следом и застенчиво трет руки. - Спасибо, - темная бровь немного скользит наверх. Все в этой квартире хоть раз ремонтировалось его руками. Если учесть новую информацию, с трудом обрабатываемую, подправленным виртуозным минетом, мозгом, Гон являлся крайне рукастым миллионером. Киллуа все же настоит, чтобы тот потратил подарок тети на свои нужды. Гон ведь... боже... Добрый, это мало сказано... Золдик подшагивает ближе. Щеки снова нагреваются с астрономической скоростью. - Спасибо, что выбрал меня. Есть что-то соблазнительное в правительственных домах. В их высоких потолках и вычурно помпезных колоннах. В шторах, вобравших тонны пыли и вылизанных до блеска полах. В громоздких люстрах, пожирающих тысячи киловатт при одном включении. В мраморных лестницах, камни для которой явно добывали чуть ли не голыми руками в странах третьего мира. Праздник безвкусия. Торжество бюрократии. Мнимая роскошь, лишь подчеркивающая ущербность тех, кто восторгается сочетанием информационных стендов и аляповатой лепнины. Паристон делает оборот на стуле, почти выуживая наружу довольный смех. Боже, и на это люди готовы променять собственную жизнь. На запах сырых карнизов и звон хрустальной посуды. На деньги, размеренно кочующие из рук в руки, уже покрывшиеся жирной пленкой, но такие же бесценные, ведь на них можно приобрести сырой дворец и восседать на керамическом троне с видом греческого бога. Они меняют свои дома, полные пятен и теплых воспоминаний. Стремятся купить побольше, такие, чтобы никогда не заглядывать в дальние комнаты, гордо сообщая гостям, что их по меньшей мере - 15-ть! Ого! Ну и чушь! Тот дом на берегу он променял бы на десяток таких, как эта громадная туша. Променял, доплатив в придачу и разглядывал бы недалекого покупателя, словно врач больного шизофренией. Ох, если бы не возможность, иногда покидать эту свалку человеческих душ, он давно бы поджег здесь все к чертям собачьим. Коридор отзывается гулким эхом шагов. Камеры мерно подмигивают красными лампочками, готовые начисто стереть даже прошлогоднюю запись, если их обладателю отстегнуть залапанную стопку полысевших Франклинов. Забавно все это, но не настолько, чтобы не желать пустить пулю в собственный портрет, чинно висящий прямо позади рабочего места. Очередная замшелая традиция. Паристон коротко улыбается мужчине, тут же вставшему возле двери, дергает ручку и зашагивает в кабинет. Ответно мнет чужую потную руку, затем добропорядочно пропускает мимо ушей 80 процентов бесполезного бреда, изрекаемого из обрюзгшей физиономии напротив. Складывает, так и норовившие забарабанить от скуки, пальцы на столе и все же двигает диалог в нужное русло. - Насчет того, что мы обсуждали ранее. Вы уверены, что хотите снять внегласное правило ввоза? Такая партия может наделать шума. Пресса нынче пронырливее ревнивых жен. Мужчина хохочет, обрушивая кулак на стол. - Да, уж! Моя вчера такое выбросила... Боже. - Хах, забавная она у вас. И все же. - Да, - он ковыряет ухо, весьма довольный этим односторонним рассказом. - Пусть увеличат партию. В конце концов, вскоре нам предстоит крупный банкет. Как прикажешь развлекать высокопоставленных гостей, науськанных на любые виды развлечений? О, вы могли бы рассказать им о своей 23-летней любовнице. Жена бы точно повеселилась от души, дырявя лысую башку серебряной вилкой. Весело и дико, как в настоящем колизее. А проигравшего утащили бы, привязанным к лошади. Впрочем, вас бы пришлось тянуть сразу двум. Паристон кивает, согласно улыбаясь. Ловит ответную улыбку с проредью золотых коронок и внутренне стонет, снова пожимая влажную ладонь. - Хорошо. Сделаем к назначенному числу. - Парри, ты золото! Заскакивай к нам на гольф, давненько мы не гоняли шары вместе, - он весело подмигивает. - Джонсон тебе такого расскажет! Уууууух! Как гонял шары у очередного перебравшего молодняка? Ох... Хорошо, что их сорванцы недосягаемо далеко от этих частных клубов блядюшников. Улыбка становится искреннее. - Конечно. Он уже дергает ручку двери, когда позади запоздало щелкают. Удивительно, что его маразм распространяется только на зацикленные истории. - Точно! Передавай привет жене! - Передам, - Хилл кивает, все же покидая прокуренный кабинет. Отпускает, мозолящих глаза, охранников на ланч и опускается в любимое кресло, по привычке вытянув ноги. В трубке растянутые гудки, затем шелест и сонное: "Але?.." Ох, когда он уже перестанет мариновать организм отсутствием сна. - Уже час дня, ты все еще спишь? - Мгм... - Ох, Джини, от кофе образуются язвы. Ты и так знатно перебарщиваешь с сигарами. - Ты... черт... Я в курсе. Я слежу за этим. Паристон все же цепляет ботинок носком и тот шлепает на паркет, куда следом тут же отправляется второй. - Конечно. - Не начинай... Ты сам то там оклемался? С дырявым плечом много не попишешь... - как на зло под бинтами тут же ноет, слегка нагревая воспаленную кожу. - Все еще болит?.. Обратишься к врачу или потерпишь до встречи? Я нашел дельного, глаз у мухи вынуть может, не то, что осколок от пули. - Потерплю. Тебе, кстати, привет передавали и... - Эта вшивая скотина?! Пусть в задницу меня поцелует! Недалек день, когда я пересчитаю ему все зубы. Соберу в металлический ящик и засуну прямо в... Паристон тихо смеется, подпирая лицо кулаком. На том конце разъяренно шипят, но все же вдыхают свободнее, снова срываясь в зевок. - Сколько на этот раз? Пусть сам присылает человека, я не стану лишний раз рисковать людьми. - Много, Джини. Больше, чем в последний. - Они там... утонуть в нем решили?.. Это на аукцион? - Нет. Просто вечеринка старперов. Стационарный телефон дребезжит на стойке. Хилл зажимает кнопку автоответчика, снова откидываясь в кресло. На том конце многообещающе рычат. - Ты... ты, блять, оттуда мне звонишь?! С кабинета?! Порохом мозги запудрило?! - Все в порядке. Я не выйду отсюда до вечера. Хотел позвонить сейчас. - Ты... - Придурок? - Да. Чокнутый придурок. Тебя вздернут как кильку, если попадешь на радары прослушки! - Ничего. Пальцы все же барабанят по колену. Фрикс остервенело ляпает ящиком стола. - Когда. Когда, блять, конец твоего срока? Сколько ты еще будешь трепать мне нервы своими выходками?! - До весны. Конец января. В феврале уже буду свободен. - Тогда побереги, черт побери, свою задницу до этого момента! - Джин. - Что?! - Ты тоже не встревай. - Там мои люди. Я не собираюсь смотреть, как их гоняют по переулкам словно мышей. - Я понимаю. Но все может пойти из рук вон плохо. Особенно там. Мне было спокойнее, когда ты мирно сидел на Кубе. - Мне было спокойнее, когда ты терся рядом, а не просиживал губернаторское кресло. Носки начинают бодать друг друга. - Я прилечу в понедельник. - Нет, не прилетишь. - Я не смогу потом. - Блять... лети в Гавану. Тебя встретит Дун. - Я прилечу туда, где в этот момент будешь находиться ты. - Ты не!.. - Я абсолютно точно узнаю, где ты находишься. - Говнюк. - Я тоже тебя люблю, - в дверь коротко стучат. Паристон цепляет ботинок, чтобы надеть обратно. Хмыкает в трубку и говорит громче. - Я надеюсь, что ты встретишь меня как полагается, в розовом пеньюаре и ничего больше. - Ага, и с бутылкой шампанского в зубах. - Шампанское не повредит, - он все же натягивает ботинок, спешно ухватывая откинутый второй. Поджимает губы и утыкается в стол лбом. - Будь осторожна. Я переживаю, когда мы далеко друг от друга. Джин вздыхает необычайно глубоко для человека с пробитым легким. - Я буду ждать в Гаване. Следом двинемся к врачу. - Я хочу домой. Хочу пеньюар и бутылочку Dom Pérignon. - Мгх... хоть 10. Вытащим осколок и делай, что вздумается. - Обещаешь?.. Он медлит мучительно долго. В дверь снова стучат. - Обещаю. Не отсвечивай. Журналюги поймут, что ты дырявый. - Как? - Жопой учуют. - Так только ты можешь. - Хах... Отзвонись мне вечером. - Хо-ро-шо, - дверь все же открывается, так что последнее удается протянуть с нескрываемо веселым хохотом. - Люююблююю тебяяяя. - Мгх... Фрикс сбрасывает. Явно же будет гневно бубнеть еще минут 30, расхаживая по дому в образе скалиозной горгульи. Как только сунулся с такой травмой в самое Колумбийское пекло... И Паристон то бесстрашный придурок? Ох... Его выходки - мелочь, по сравнению с чужими, иногда на грани откровенного суицида. Как дождаться понедельника и не заскочить в ближайший рейс?.. Хилл улыбается, опуская телефон в ящик стола. Придется развлекать себя всеми доступными методами. Чем там влюбленные чудики сейчас занимаются?~