Я принцесса, высеченная из мрамора, более гладкая, чем шторм. и шрамы, которые отмечают мое тело, они серебряные и золотые; моя кровь — это поток рубинов, драгоценных камней, она согревает мои вены, огонь находит во мне приют. (Ритм Жёлтого Мерцания, Лорд)
ФЕВРАЛЬ
Затем начинается замечательный период времени, когда жизнь Фрэнсиса настолько тесно переплетается с работой, что он ощущает, как его разум постоянно находится в действии, голова полнится мыслями, они сталкиваются друг с другом в постоянном творческом поиске, и он всё время думает о произведениях, которые представляет, стоит только закрыть глаза. Он думает о них днём и ночью, когда он у себя в студии, когда он в студии Фицджеймса, когда он дома. Он повсюду пишет заметки, чтобы не упустить ни одной даже маленькой идеи, он записывает себя, рассказывая об инсталляциях, которые он собирается создать, что всегда помогает ему визуализировать их; он делится ими с Джопсоном, который делает из них 3D-проекты, как всегда, очень полезные. Он продолжает видеться с Фицджеймсом каждые несколько дней, и это ещё больше укрепляет его душевное состояние: Фрэнсис чувствует, что не может перестать работать, и ему это нравится. Знакомое, но забытое чувство, которого ему так не хватало: прошло слишком много времени с тех пор, как он испытывал его в последний раз, и замечательно знать, что он по-прежнему способен с таким энтузиазмом относиться к своей работе. Это всё равно что заново открыть ту часть себя, которая, как он думал, умерла вместе с Джеймсом. Фицджеймс имеет к этому непосредственное отношение: его энтузиазм заразителен, его идеи остры и блестящи, его интерес к мнению Фрэнсиса искренен. Это усиливает его желание увидеть свои собственные работы в новом свете, заново открыть их для себя. Они продолжают встречаться довольно часто, как в студии Фицджеймса, так и у Фрэнсиса, что вызывает у него лёгкий шок: он, скорее, был готов увидеть Фицджеймса на его рабочем месте, чем в своём собственном пространстве. Это застаёт его врасплох. При том, что Фрэнсис не в первый раз приглашает кого-то к себе в студию: Джопсон — постоянный посетитель, иногда он также приводит с собой своего тихого, но очень вежливого бойфренда; Томас бывал здесь бессчётное число раз; София тоже, хоть и по понятным причинам достаточно давно. Так что Фрэнсис не ожидал, что станет придавать посещениям Фицджеймса такое значение. — У тебя так мило! — восклицает Фицджеймс, когда Фрэнсис впускает его в первый раз. Он старается не ёрзать, пока Фицджеймс осматривается. Он окидывает взглядом неиспользованные полотна Фрэнсиса, беспорядок старых проектов, сдвинутых в угол, его книжные полки с каталогами выставок, ненадёжно сложенными друг на друга. Наконец Фицджеймс поворачивается к нему. — Я почти ревную. — Прости? — Насчёт твоей студии, — поясняет он, — она действительно хороша. — Ах, да, — он пожимает плечами. - Я постарался как можно больше приблизить её к тому, что представлял в своём воображении. Наверное, мне она нравится больше, чем мой собственный дом. — То же самое можно сказать обо мне и моей студии, — говорит Фицджеймс, удивляя его. И тут Фрэнсиса осенила мысль. — Как выглядит твой дом, Фицджеймс? — Он спрашивает, чувствуя желание подразнить его. — Там полно зеркал, чтобы ты мог посмотреть на себя со всех сторон и проверить, по-прежнему ли идеальны твои волосы? — Ты опять, Фрэнсис? — Фицджеймс поддразнивает в ответ, не задумываясь ни на секунду. — Осторожнее с комплиментами, а то люди подумают, что ты меня больше не ненавидишь. Его лицо горит от стыда: — Я никогда… такого никогда не было. — Я шучу, — говорит Фицджеймс с извиняющейся улыбкой. Наступает короткая пауза, в ходе которой он пытается решить, нужно ли сказать больше или промолчать. Наконец он отваживается. — Ты не ненавидел меня? — Нет, — отвечает Фрэнсис. — Я думал, что ты эгоцентричный придурок, но я никогда не ненавидел тебя. Фицджеймс фыркает: — Ты больше не думаешь, что я эгоцентричный придурок? — Нет, — он качает головой, — ты каждый день одеваешься так, как на чёртовой Неделе моды в Нью-Йорке, но, в основном, это всё. Фицджеймс усмехается: — Рад, что ты заметил моё чувство стиля еще тогда. Фицджеймс комично кланяется, и Фрэнсис дружелюбно толкает его в плечо, как только он вновь выпрямляется. Он поражается лёгкости всего происходящего, поддразнивая Фицджеймса, позволяя ему делать то же самое и наслаждаясь этим, как если бы они были друзьями. Они друзья? Ответ всё ещё слишком расплывчат в его сознании, чтобы быть простым «да» или «нет»: он бы не возражал; ему бы это понравилось. Однако он не уверен, что знает, кто такой Фицджеймс на самом деле, поскольку они общаются всего несколько недель. Он решает дать себе больше времени, чтобы разобраться во всём. Он прокашливается, возвращаясь в действительность. — Чай, Фицджеймс? Кофе? — Кофе, пожалуйста. Чёрный, без сахара. — Чтобы подпитывать мрачные мысли для твоего искусства? — Шутит Фрэнсис. — Конечно, — он стоически кивает. — Не могу позволить себе слишком сильно наслаждаться жизнью, иначе моё искусство будет возмущено этим. У Фрэнсиса возникает странное, неприятное ощущение, что он не совсем шутит. — Ты уверен, что хочешь, чтобы он был чёрным? — Слышит он свой вопрос. Просто перепроверяет. В этом нет ничего странного. — Да, пожалуйста. Спасибо тебе, Фрэнсис, — говорит Фицджеймс, не замечая в вопросе ничего необычного. Фрэнсис наливает чёрный кофе, но его так и подмывает добавить в него что-нибудь сладкое, пока он не качает головой и не приказывает себе прекратить эту чушь.***
Они продолжают встречаться, даже если Фрэнсис знает, что в этом нет необходимости: та часть сотрудничества, которая требовала от них активной совместной работы, в основном выполнена, и они вполне могут вообще перестать видеться. Фицджеймс тоже должен знать это наверняка, но ни один из них не упоминает об этом и ничего не делает по этому поводу. По правде говоря, Фрэнсису нравится работать с Фицджеймсом. Ему нравится делиться своим творческим пространством с кем-то таким же творческим, как он, с кем-то, кто создаёт нечто совершенно иное, но так похожее на то, что делает Фрэнсис. Часто они даже не работают над своей общей выставкой: Фрэнсис обнаруживает, что отвечает на электронные письма и связывается с галереями для совершенно иных целей, он замечает, что Фицджеймс делает то же самое: иногда он замечает, что тот делает наброски и рисует пейзажи и фигуративные предметы, которые, как он знает, не имеют никакого отношения к их выставке; случается, Фицджеймс работает над своим выступлением, но затем проводит целую неделю, просматривая архив, сортируя его сверху донизу, с Фрэнсисом, работая над своими собственными вещами. Он никогда не просит Фрэнсиса уйти или пропустить одну или две недели, во всяком случае, кажется, что ему так же удобно и комфортно, как Фрэнсису, когда они работают бок о бок каждый день. Приятно находиться в офисе с коллегой, очень порядочным, умным, который не против поделиться с ним своим пространством, изысканным чаем и экзотическими закусками («Что это?» - Фрэнсис подозрительно оглядывает маленькие пирожные, которые однажды приносит Фицджеймс. "Маамулы. Ливанские сладости, похожие на песочное печенье, но с начинкой из фиников. Попробуй один. Ты можешь поблагодарить меня позже.» «Звучит очень мило, не уверен, конечно, что мне понравится… о Боже, это потрясающе!».) Фрэнсис просыпается в те дни, когда знает, что будет работать с Фицджеймсом, чувствуя себя полным энергии, какой он не ощущал в… Ну, годы, и прежде чем он это заметит, у них появится своя рутина. Они встречаются каждый понедельник и четверг, сначала во второй половине дня, но в конце концов начинают встречаться всё раньше и раньше, пока не заканчивают тем, что проводят вместе весь день. Чаще всего они заказывают обед в том ливанском заведении, еду откуда Фицджеймс заставил его попробовать (когда они в его студии), или идут в маленькое кафе на углу улицы, где готовят потрясающие тосты и рогалики (когда они у Фрэнсиса). Придя в студию Френсиса во второй раз, Фицджеймс приносит с собой маленький пластиковый контейнер, полный шоколадных кексов с орехами пекан, потому что: — Я всегда забываю, что я один, и в итоге пеку целую гору тортов и ещё много чего, зная, что в конечном итоге съем всё это самостоятельно, так что тебе придётся пожертвовать собой и принять это. — Ты пытаешься сказать, что испёк это для меня? — Поддевает его Фрэнсис, приподняв бровь. — Не говори глупостей. — Фицджеймс качает головой и суёт контейнер ему в руки. — Теперь попробуй один и скажи мне, что думаешь. Это приводит к тому, что в следующий раз, отправляясь в студию Фицджеймса,Фрэнсис покупает (потому что он не умеет печь), маленькую коробку со своими любимыми пирожными, просто из вежливости, поскольку нельзя не ответить взаимностью на услугу. (К тому же, эти пирожные такие вкусные, и он вроде как хочет увидеть лицо Фицджеймса, когда тот их попробует.) (Его лицо явственно выражает оргазм.) (Фрэнсис больше не приносит пирожных на их рабочие встречи.) После этого стало молчаливо принятым и взаимно согласованным правилом, что они будут приносить что-то на свои рабочие встречи, и дни в обеих студиях всегда заканчиваются тем, что там пахнет пряным чаем и каким-нибудь карамельным или апельсиновым лакомством. Обычно в понедельник это студия Фрэнсиса, а в четверг — Фицджеймса. Им хорошо работается. Действительно хорошо. Фрэнсис даже не осознавал, как сильно ему не хватало возможности делиться своим временем, пространством и мыслями с кем-то, кто так хорошо понимает его работу. Конечно, у него есть Джопсон, который всегда более чем готов выслушать его и узнать всё, что только можно, и он знает, что всегда может поговорить с Томасом на любые темы, но это не одно и то же: Фицджеймс понимает, о чём идёт речь, когда Фрэнсис говорит: — Я собираюсь использовать зеркало, потому что хочу, чтобы люди видели себя, но чего-то не хватает. И Фицджеймса отвечает: — Тогда сделай два зеркала. Фицджеймс всегда задаёт правильные вопросы: когда Фрэнсис говорит: «Я думаю о стопке бумаг. Официальные документы, никаких записей, никаких рисунков, ничего. Размещённая в углу пустой комнаты, без каких-либо указаний, кроме небольшой записки с текстом: «Возьмите столько, сколько хотите». Фицджеймс не спрашивает «Почему чистые листы бумаги?», как София, он не спрашивает «Какой должна быть бумага?», как Джопсон, но Фицджеймс спрашивает: «Ты кладёшь их на пол или на какую-то опору?» - и это правильный вопрос, потому что это заставляет Фрэнсиса понять, что стол в конечном итоге сделает её пугающим для публики, а размещение её на другой опоре сделает пространство более переполненным. — Думаю, на полу. — говорит Фрэнсис. Фитцджеймс кивает. — Отличный выбор, Фрэнсис.***
У них всегда есть перерыв на чай или кофе, обычно два, один во время работы, другой, когда они завершают её. Они продолжают говорить и говорить, прежде чем попрощаться, отодвигая этот момент всё дальше и дальше, потому что это так приятно, и Фрэнсис боится, что всё закончится, каждый понедельник и каждый четверг. Он хотел бы растянуть время еще больше, потому что даже когда они уже проводят пять, шесть часов в компании друг друга, ему всё равно хочется большего, всего на один час больше, он уверен, что этого будет достаточно, он уверен, что в конце концов ему хватит Фицджеймса. Но он никогда не насыщается, он всегда желает большего, охваченный этим горько-сладким ощущением, что у него был действительно хороший день, но не хватило времени, чтобы должным образом насладиться им. Он приказывает себе прекратить этот абсурд, но ощущение не проходит. Однажды утром в понедельник Фрэнсис понимает: что-то изменилось. Фицджеймс отвечает на звонок по интерфону, когда Фрэнсис приходит в студию, но не здоровается с ним у двери. — Фицджеймс? — Зовёт он, заглядывая в студию. — Входи. Фрэнсис находит его за письменным столом, склонившимся над одним из своих самых маленьких альбомов для рисования, яростно что-то записывающим. — Привет, — торопливо говорит Фицджеймс. Он даже не поднимает головы и не прекращает писать, крепко сжимая карандаш: — Я как раз заканчиваю это… Почти готово. — Не торопись, — Фрэнсис улыбается про себя, наблюдая, насколько глубоко он сосредоточен на том, что пишет, едва бормоча что-то в ответ. Он оставляет Фицджеймса наедине с его записями и совершает обычные действия: снимает куртку и рюкзак, затем идёт в туалет, чтобы вымыть руки, и на кухню, чтобы включить чайник. — Чай или кофе? — спрашивает он в сторону другой комнаты, ставя на стойку две кружки. — Чай, пожалуйста, — говорит Фицджеймс в ответ. - Тот, что с корицей. — Понял. Фрэнсис наливает пряный чай Фицджеймса в его кружку — белую с чёрной буквой «J», написанной элегантным курсивом, — и простой чёрный чай для себя в кружку, которую он всегда выбирает, — ту, на которой нарисована ужасно китчевая карта Лондона, потому что ему нравится видеть, как Фицджеймс съёживается от этого, — когда его внезапно поражает осознание того, что теперь он знает наизусть, как это сделать: он знает, как двигаться в студии Фицджеймса, он знает, где найти кружки и разные чайные смеси, он знает, как Фицджеймс воспринимает его чай и какая у него любимая кружка. На мгновение он просто замирает с чайником в руке, застывает на месте, ошеломлённый осознанием. Он даже не заметил, как это произошло, но в какой-то момент между тем, как впервые увидел студию Фицджеймса и впустил его в свою собственную, Фрэнсис узнал, какой чай Фицджеймс любит больше всего, какая у него любимая выпечка и почему его любимая кружка белая. (Потому что она шире, чем другие, что заставляет чай быстрее остывать, а это ему нравится, потому что у него не хватает терпения ждать, и в противном случае он обжёг бы язык.) Последним человеком, о котором Фрэнсис знал такие вещи, была София, хотя он до сих пор понятия не имеет, какая у неё любимая кружка и есть ли она вообще. Нервный смешок срывается с его губ, и он пытается замаскировать его кашлем, говоря себе, что это ничего не значит, нет причин для беспокойства. Это просто совпадение. Фицджеймс, вероятно, даже не заметил его. Всё в порядке. Он делает глубокий вдох и возвращается в другую комнату, принося с собой дымящиеся кружки. Он оставляет кружку Фицджеймса на столе, ничего не говоря, чтобы не прерывать ход мыслей, которые тот лихорадочно фиксирует. Фицджеймс продолжает писать, но бормочет «спасибо» и одаривает его улыбкой, хотя и быстрой — Ещё секунду. Я почти закончил. — Не спеши, — говорит Фрэнсис, кладя руку ему на плечо, даже не думая об этом. Фицджеймс делает быстрый глоток чая с довольным урчанием и возобновляет свою писанину. Фрэнсис потягивает свой чай и продолжает повторять себе, что это ничего не значит.***
— Итак, как у вас дела с мистером Фицджеймсом, сэр? — Спрашивает Джопсон через несколько недель после начала их сотрудничества. Фрэнсис открывает рот, чтобы ответить, но обнаруживает, что не может найти подходящих слов. Как у него дела с Джеймсом Фицджеймсом? Его так и подмывает сказать, что у него всё хорошо. Его так и подмывает сказать, что это намного лучше, чем то, чего он боялся вначале, что работа с кем-то, кто уважает его идеи и не боится делиться своими, вдохновляет. Это прекрасно. Его так и подмывает сказать, что он боится того, как сильно ему всё это нравится. — Знаешь, — начинает он, стараясь, чтобы это звучало так, будто ему всё равно, — всё в порядке. — Это хорошо, — Джопсон говорит уклончиво, но внимательно наблюдает за ним. Фрэнсиса не обманывает его обтекаемый ответ: у Джопсона всегда наготове умные и проницательные суждения обо всём и обо всех, поэтому он ждёт продолжения, не забывая повторить в миллионный раз: — Я же говорил тебе, что нет нужды в столь официальном обращении. Ты можешь называть меня Фрэнсис. — Я знаю, мистер Крозье. Фрэнсис благосклонно качает головой. — Значит, мистер Фицджеймс не так плох, как казалось? — Джопсон слишком мил, чтобы сказать: «не так плох, как вы о нём думали». Фрэнсис пожимает плечами: — С ним всё в порядке. — Не такой уж… «Павлин», я думаю - так бы вы сказали? — Он одевается как павлин-гей, в чём я почти уверен, — говорит он, и Джопсон улыбается этому, забавляясь, потому что знает, что Фрэнсис не вкладывает в свои слова дурного смысла (поскольку он тоже павлин-гей, в конце концов. Ну, может быть, нечто менее жизнерадостное, чем павлин, например, пингвин, но это не относится к делу), — но это не так уж плохо, если не обращать внимания на его кислотно-жёлтые рубашки и виниловые красные ботинки. — Я так понимаю, он подходящий человек для работы, если отбросить моду? — Спрашивает Джопсон. Фрэнсис думает о том, как ему нравится работать с Фицджеймсом, каким взволнованным, почти нервным он становится каждый понедельник и четверг. — Подходящий, да, — говорит он. — И он может оказаться довольно интересным, — осторожно говорит Джопсон, — то есть, если ваше сотрудничество продлится. Наконец Фрэнсис полностью поворачивается к нему, чувствуя, что не улавливает сути. — Что ты имеешь в виду, Джопсон? Он одаривает Фрэнсиса своим самым ангельским, невинным взглядом, хлопает ресницами и прочее в том же духе. — Я просто говорю, что надеюсь - у вас двоих в конечном итоге сложатся хорошие рабочие отношения, мистер Крозье, поскольку вам, похоже, это так нравится. — Мы пытаемся выжить в обществе друг друга, если ты это имеешь в виду,— только тогда он замечает последнюю часть предложения Джопсона. — Подожди, что ты имеешь в виду, говоря, что мне это «нравится»? Боже, неужели это так очевидно? Неужели Фрэнсис ведёт себя настолько жалко? — Джопсон? — Он зовёт его обратно, но парень уже ретировался в другую комнату, делая вид, что не слышит его. Фрэнсис не в состоянии даже рассердиться на него, потому что Джопсон каким-то образом всегда умудряется быть вежливым.***
Он хочет узнать больше об искусстве и рабочем процессе Фицджеймса и ловит себя на мысли, что думает об этом чаще, чем хотелось бы. Он чувствует себя точно так же, как во времена, когда изучал того или иного художника ещё в университете: он так глубоко погружался в чужую жизнь и творчество, что, сколько бы ни узнавал о нём, ему всегда требовалось больше ответов, он горел желанием задавать им вопросы об их работах, и он бы многое отдал, чтобы поговорить с ними лично. Сейчас всё повторяется, за исключением того, что не имеет значения, сколько разговоров он ведёт с Фицджеймсом, сколько раз он готовит ему кофе, сколько раз Фицджеймс заваривает ему его любимый чай — он не будет говорить об этом. Фрэнсис так любопытен, ему нужно знать больше, и он не остановится, пока не получит хотя бы часть ответов, если не все. — С кем ты разговариваешь своими работами? — Спрашивает он однажды днём, как только они делают перерыв. — С публикой, очевидно, — уклончиво отвечает Фицджеймс. Он притворяется непонимающим. Что ж, тогда Фрэнсис подтолкнёт его. — Кто твоя публика? Лицо Фицджеймса напрягается, совсем чуть-чуть, но Фрэнсис уже научился распознавать многие его едва уловимые смены настроения. - Почему ты хочешь знать? — Переспрашивает Фицджеймс. — Потому что, несмотря ни на что, я думаю, что твоя работа интересна, но я ещё не до конца её понимаю. Если бы я понял, что ты говоришь, кому ты это говоришь тогда я смог бы оценить это в полной мере. Фицджеймс вертит в руках карандаш. Он закрывает альбом для рисования, над которым работал. — Это не всегда одни и те же люди, — говорит он, — иногда это моя мать. Фрэнсис подозревал это, но он хочет, чтобы Фицджеймс объяснил. — Вы были близки с ней? Лицо Фицджеймса расплывается в широкой меланхоличной улыбке. — Да, — просто говорит он. — Я уверен, она гордилась бы тобой. Фицджеймс заставляет себя улыбнуться. Это длится всего мгновение. — Но когда это не она, — продолжает Фрэнсис, зная, что рискует, давя на него, но уже не может остановиться и потерять эти крупицы информации теперь, когда Фицджеймс, по крайней мере, хоть что-то говорит, — с кем ты разговариваешь? — Художники — самовлюбленные сучки, Фрэнсис, как ты, наверное, знаешь, — ухмыляется Фицджеймс, — так что я уверен, ты можешь догадаться. — Ты только что сказал, что я самовлюбленная сука? — Спрашивает он, надеясь, что это заставит его чувствовать себя более непринуждённо, давая понять, что Фрэнсис его понимает. - Потому что в таком случае ты прав. Фицджеймс прикрывает рот ладонью, пряча смешок. — Ты всё равно не можешь быть хуже меня: я говорю сам с собой о себе, — отвечает он с самоуничижительной улыбкой. — Но в свою защиту скажу, что я делаю это в надежде, что кто-то ещё тоже что-то увидит. В противном случае я бы просто пошёл на терапию. — А ты когда-нибудь ходил на терапию? - Сразу спрашивает Фрэнсис. — О, да, в течение долгого времени. Я всё ещё делаю это, но теперь реже, — отвечает он, — Но это как… — размышляя, он бессознательно покусывает нижнюю губу. — Терапия — это первый шаг. Творчество — это следующее, решающее действие. Это то, что действительно придаёт всему смысл. Фрэнсис слишком хорошо это понимает: искусство предназначено для того, чтобы им делились, но оно в первую очередь создано для своего автора; это форма самовосстановления, способ понять самого себя. В прошлом люди часто сравнивали художников с шаманами, потому что они развивают более глубокие знания о том, кто они такие, что они делают, почему они это делают, но они просто люди, которые проводят много времени со своими собственными мыслями и чувствами. — А ты, — говорит Фицджеймс, глядя ему прямо в глаза, — говоришь с Джеймсом. — Это очевидно, — Фрэнсис пытается сменить тему. — Кроме того, сегодня мы говорим не обо мне, а о тебе. — Неужели? Я польщён, — говорит он, прикладывая руку к сердцу, словно играя, но выражение его лица становится напряжённым. Фрэнсис идёт дальше, сосредоточенный на своей цели. — Если ты разговариваешь со своей матерью и с самим собой, — говорит он, — почему ты так сильно вредишь себе в своих выступлениях? Фицджеймс слишком медленно, отворачивается, не успевая скрыть угасающую улыбку. — По-моему, Фрэнсис, слишком много вопросов сразу, — говорит он, возвращаясь к своей работе и завершая разговор, — И мне действительно нужно закончить это сегодня. Фрэнсис знает, что он близок к разгадке, к пониманию того, что на самом деле говорит Фицджеймс своими работами. Ему не хватает только одного ключевого элемента, который свяжет всё воедино. Если бы только Фицджеймс сказал ему, что это такое.***
— Итак, — небрежно говорит Фрэнсис однажды в середине февраля, — ты собираешься рассказать мне, что ты делаешь для своего выступления, или мне придётся тебя умолять? — Ты бы сделал это? — Фицджеймс с готовностью дразнит его, улыбаясь. — Умолял меня? — Мечтай дальше, — усмехается Фрэнсис, пытаясь остановить свои мысли бегущие не в том направлении. — Ну, — серьёзно говорит Фицджеймс, — я почти уверен, что буду работать с той идеей, о которой тебе говорил. Фрэнсис хмурится. — Ты мне ничего об этом не рассказывал, кроме того, что вынашивал это годами. — Да, сюрприз — это часть самого представления, — он улыбается, разводя руками. — Но в конце концов ты мне расскажешь. Верно? -Спрашивает Фрэнсис. — Перед премьерой. — Боюсь, я этого не сделаю, — к его чести, Фицджеймс действительно сожалеет об этом, но при этом выглядит на сто процентов уверенным в своём решении. — Я почти никогда ничего не предвосхищаю в своих произведениях до того, как исполню их, и на этот раз всё будет точно так же. Я скажу только Софии и Джейн, потому что это их галерея, и нам нужно пройти через все бюрократические процедуры. Но это всё. Фрэнсис солгал бы, если бы сказал, что не чувствует себя уязвлённым. Даже преданным: он рассказал Фицджеймсу всё о своих собственных работах и произведениях, показал их ему, поделился с ним, поэтому ожидал такого же отношения в ответ. — А как насчёт Ле Весконта? — Он не может не спросить. Фицджеймс удивлённо приподнимает бровь: — Насчет Данди? — Разве ты не скажешь ему? Он твой помощник. — И твой любовник, я подозреваю, но этого он не говорит. — Я постараюсь избежать этого, — отвечает Фицджеймс, — так будет лучше, и он это знает. Я не в первый раз буду скрывать это от него. Фрэнсис кивает, но уже думает о том, как бы ему что-то вытянуть из Софии. Но он этого не сделает: если так хочет Фицджеймс, он будет уважать его желание, даже если чувствует обиду. Он не доверяет мне даже после того, как я заставляю себя доверять ему. Фрэнсис будет терпеливо ждать - и всё. Это будет нетрудно. До премьеры осталось всего три с половиной месяца. Боже… Фрэнсис хочет знать. — Ты можешь хотя бы намекнуть мне? — Намёк… — повторяет Фицджеймс, обдумывая его слова. Он неосознанно подносит руку к волосам, играя с прядями, которые выбились из его обычной причёски и теперь обрамляют лицо. — Скажу так, это не потребует от меня слишком больших физических усилий, но в то же время это будет тяжело. — Это и есть намёк? — Спрашивает Фрэнсис. — Ты хуже, чем чёртов дельфийский оракул. — Если помнишь, его пророчества всегда оказывались понятными по намёкам, сразу после того, как они были разгаданы, — улыбается он, забавляясь, — Так что тебе остаётся только подождать. — Легко сказать, когда ты уже знаешь каждую вещь, которую я собираюсь показать, но я ничего не знаю о твоей. Фицджеймс при этом склоняет голову, имитируя понимание. — На самом деле, я могу сказать тебе ещё кое-что, — добавляет Фицджеймс. Фрэнсис выжидающе смотрит на него. — Я собираюсь исполнить свой перформанс только на премьере. До конца выставки у меня будет двадцать исполнителей, которых я собираюсь обучить и которые будут копировать ряд других моих работ. Фрэнсис хмурится. — Так ты собираешься пробыть там только первый день? — Да, — отвечает он, — но поверь мне, если всё сработает так, как я задумал, этого будет достаточно. В глазах Фицджеймса странный огонёк, почти лихорадочный. От этого по спине Фрэнсиса пробегает дрожь. — Ты же не собираешься сделать ничего безрассудного, не так ли? — Неуверенно спрашивает он, чувствуя себя нелепо из-за этого вопроса, но ему нужно знать. — Нет, — отвечает Фицджеймс чересчур уверенно. — Вовсе нет. Фрэнсис предпочитает верить ему. В конце концов, Фицджеймс не ребёнок. Он знает, что делает. По крайней мере, Фрэнсис на это надеется. — Думаю, в этом мне придётся довериться тебе. Фицджеймс улыбается. — Думаю, да. После этого атмосфера снова становится более непринуждённой. — В любом случае, кто эти двадцать человек, которых ты собираешься обучать?— Спрашивает Фрэнсис. — И как, чёрт возьми, ты собираешься это сделать? Глаза Фицджеймса горят энтузиазмом. - Вот что я хотел тебе сегодня сказать, — взволнованно говорит он. — Все они молодые перформеры, приехавшие со всей Европы и не только. Я собираюсь отвезти их в секретное место — нет, Фрэнсис, я ни за что не скажу тебе, где это находится, — в глушь, без телефона, без Интернета, без возможности связаться с кем-либо или отвлечься, в течение трёх недель, в конце марта. Вот для чего были все те звонки по Скайпу, которые я делал на прошлой неделе: получить все подтверждения и утрясти детали. — Три недели, — повторяет Фрэнсис, чувствуя себя физически неуютно из-за этого, как будто он только что потерял равновесие. — Я не знал, что ты учитель, — говорит он, сам не зная почему. Фицджеймс отмахивается: — На самом деле я не учитель. Я попрошу их сделать то, что я обычно делаю для своих собственных выступлений. Он осторожно поднимается на ноги, берёт со стола свой айфон и садится на диван рядом с Фрэнсисом. Он показывает ему файл Excel, действительно простую и короткую электронную таблицу с основными словами и действиями, такими как «сон», помещённый рядом с «5 часов», «медитировать» рядом с «2 часа», «не разговаривать» с «3 недели», «лежать на земле» с «5 часов», «дыхательные упражнения» с «4 часа» и так далее. — И это работает? — Спрашивает Фрэнсис, не в силах скрыть своего скептицизма. Это похоже на странную культовую вещь. Боже, а что, если Фицджеймс окажется просто ещё одним сумасшедшим маньяком, который воображает себя лидером своей собственной религии? — Это помогает, — говорит он, кладя свой iPhone на стол. — Наряду с этим нужно проделать ещё очень много работы. Фрэнсис наблюдает за ним, пытаясь понять, действительно ли он сумасшедший, или в том, что он говорит, есть какой-то смысл. Фицджеймс ни в малейшей степени не выглядит сумасшедшим или невменяемым: да, он кажется взволнованным, но точно так же, как Фрэнсис был взволнован своими собственными работами или новостью о том, что следующей выставкой MoMA будет ретроспектива Бойса. Это подлинный энтузиазм, тот самый, который Фрэнсис распознаёт в себе. — Всё это, — Фицджеймс смотрит на файл Excel, — помогает тебе подготовиться, расслабляя тело и разум, как если бы ты покрывал холст базовым тоном, прежде чем браться за цвета. Это почти одно и то же. Теперь Фрэнсис понимает его. — Это помогает сосредоточиться на том, что ты собираешься делать во время выступления, — добавляет Фицджеймс. — Хорошо, но ты хочешь сказать мне, что… — Фрэнсис заглядывает в его iPhone, — обнимание дерева в течение 30 минут помогает тебе пережить твои выступления? Он говорит это в шутку, чтобы подразнить его, как они теперь постоянно делают друг с другом, но Фицджеймс невероятно серьёзен, когда говорит: — Да, это так. И когда добавляет: — Ты когда-нибудь обнимал дерево в течение тридцати минут, Фрэнсис? — Я сомневаюсь, что это мне в чём-то поможет. — Ты никогда этого не делал, — констатирует Фицджеймс. Фрэнсис вздыхает. — Нет, я этого не делал. Я действительно раньше не думал о том, чтобы обниматься с деревом, Фицджеймс. Фицджеймс на мгновение замолкает, как будто собирается с мыслями, выстраивая их в правильном порядке, прежде чем заговорить. — Никто никогда не учит нас выходить на улицу и ложиться спиной на землю, чтобы смотреть на небо, чтобы чувствовать всё, что происходит вокруг нас, поэтому я тоже поначалу скептически относился к тому, чтобы делать нечто подобное, — проговаривает он, — Это понятно, мы не привыкли замедляться, мы всегда должны работать и что-то производить, а затем снова ещё немного работать. Но это действует. В любом случае, это не обязательно должно быть дерево. И тебе не нужно обнимать его. Достаточно просто сидеть под ним, пока ты прижимаешься к нему спиной и чувствуешь его. — Чувствую что? — Спрашивает Фрэнсис. — Ты знаешь, что говоришь как сумасшедший лидер секты, верно? Фицджеймс фыркает от смеха: — К сожалению, мне так говорили, но это действительно работает. Не волнуйся, я не собираюсь подталкивать тебя к чему-то подобному. Ты не один из моих учеников, — подмигивает ему Фицджеймс, — тебе повезло. Фрэнсис думает об этом, о Фицджеймсе находящемся Бог знает где, в окружении двадцати незнакомцев, все они в тишине обнимают деревья или медитируют вместе, делят еду и пространство в течение трёх недель подряд без перерыва. Он ловит себя на том, что странным образом завидует двадцати незнакомцам, которые будут радоваться тому, что Фицджеймс столько времени был рядом. Фрэнсис никогда не проводил с ним вместе столько времени и, скорее всего, никогда не будет. У них нет для этого причин, и Фрэнсис не хочет провести неделю в полной тишине, а следующую — медитировать, лежать на земле или обнимать деревья, даже если там будет Фицджеймс. Ну, он мог бы попытаться, но это не значит, что он скажет об этом Фицджеймсу. И всё же он ловит себя на том, что ревнует. С другой стороны, пройдёт всего три недели, а потом они вернутся к своей обычной рутине, только он и Фицджеймс. Три недели — это нормально.МАРТ
Три недели кажутся бесконечными. По ощущениям, они длятся три месяца. Первая неделя, в основном, проходит нормально. Фрэнсис пишет Фицджеймсу в день отъезда, так как это его последний шанс получить от него весточку в течение следующих двадцати одного дня. "Когда именно начинается правило «без телефона»?" Он задаётся вопросом, действительно ли Фицджеймс собирается придерживаться своего собственного правила, установленного им самим, всё это время. Он почти надеется, что подобного не случится, как бы эгоистично это ни было. Фицджеймс отвечает довольно быстро, через несколько минут. «Как только все будут здесь. Думаю, около 12 часов ночи.» “ Тогда это последнее общение с цивилизованным миром, прежде чем ты начнёшь обнимать деревья и целовать землю в течение 3 недель». «Я обязательно обниму дерево и своих учеников за тебя тоже, Фрэнсис». …Его учеников? Деревья — это одно. Студенты - совсем другое. Фицджеймс не упоминал о том, что собирается обнимать других людей, и в электронной таблице на его iPhone об этом тоже не сказано, и, кажется, Фрэнсиса это совершенно не касается. Фицджеймс может обниматься с кем угодно, чёрт возьми, с кем ему заблагорассудится, он всё равно уже делает это с Ле Весконтом, так что это ничего не изменит. Всё в порядке. (Двадцать человек! Что, если объятия с людьми длятся так же долго, как объятия с деревьями? Часы?) Фрэнсис возится со своим телефоном. «Следите за тем, чтобы не заблудиться в лесу в процессе. ” - пишет он. «Не говори мне, что ты будешь скучать по мне, если я это сделаю». «Продолжай мечтать об этом». «Знаешь что? Я думаю, что буду скучать по тебе.» У Фрэнсиса перехватывает дыхание, но затем он получает ещё одно сообщение «Подожди, ложная тревога. Я буду скучать по твоему кофе». Он ловит себя на том, что издаёт смешок, несмотря на всё ещё колотящееся сердце. «В эти недели я буду пить так много кофе, что ты даже не представляешь, — посылает он, — Вкусный, горячий кофе». «Ты жестокий человек, Фрэнсис Крозье». «Я приготовлю тебе кофе сразу же, как только ты вернёшься». «Уже лучше», - отвечает он. - «Хорошо, я должен пойти и подготовить всех. Пока, Фрэнсис, увидимся через три недели. Не забывай обо мне!» Фрэнсис подозревает, что не смог бы, даже если бы попытался. «Пока, Фицджеймс. Наслаждайся. Увидимся через три недели». Первая неделя проходит без особых проблем. Фрэнсис старается много работать, занимаясь как ответами на скучные электронные письма, так и более интересными вещами, так что к концу дня он устаёт, и у него хватает энергии только на то, чтобы рухнуть в постель и сразу заснуть. Но затем наступает вторая неделя, ставшая самой худшей: это уже не первая неделя, когда Фрэнсис всё ещё находил уловки, чтобы не думать о Фицджеймсе, но и не третья, когда он сможет сделать последнее усилие, зная, что конец его ожидания близок. Ещё не слишком рано; ещё недостаточно поздно. Фрэнсис оказывается в ловушке неопределённости, где время, кажется, замедляется, даже если он использует все свои лучшие уловки, чтобы не застрять в нём: он работает, работает и ещё раз работает, не ложится допоздна, изматывает себя, так что у него нет времени думать о том, как сильно он хочет, чтобы поскорее вернулись его рабочие дни с Фицджеймсом. Его пугает то, как остро он воспринимает его отсутствие. Он ожидал, что будет скучать по нему, так как они постоянно встречались по крайней мере два раза в неделю в течение последнего времени — Боже, уже почти два месяца, и они довольно часто переписывались и звонили друг другу, когда не были вместе. На данный момент можно даже сказать, что они друзья или что-то близкое к этому, так что Фрэнсис ожидал, что будет скучать по его громкому присутствию, его глубокому голосу, ярким штанам и рубашкам с немыслимыми принтами. Однако тупая боль, возникшая в груди Фрэнсиса, — совсем не то, чего он ожидал. Он не может не чувствовать беспокойства по этому поводу: вдруг что-то случится с Фицджеймсом, пока он там, у чёрта на куличках? Что, если он заболеет или каким-то образом навредит себе, и у него не будет возможности связаться с больницей или даже просто с врачом? Вдруг что-то пойдёт не так? Зная, как уважительно Фицджеймс относится к своим собственным правилам, Фрэнсис не удивился бы, если бы в конечном итоге он подвергнул себя реальной опасности во имя работы. Единственное утешение Фрэнсиса - Фицджеймс никогда не подвергнет опасности кого-то другого. Если кому-то из его людей будет грозить опасность, он обязательно обратится за помощью, чего бы это ни стоило. Но кто будет искать помощь для него самого? Третья неделя одновременно и самая лёгкая, и самая трудная: ожидание близится к концу, но кажется, что эти последние семь дней никогда не пройдут. Фрэнсис тратит своё время на работу и тренировки в надежде утомить себя как можно больше. Он использует любую возможность, чтобы делать то, что требует физических усилий, которые на некоторое время отключат его мозг: он делает все небольшие ремонтные работы по дому, которые откладывал месяцами; он приступает к самой жестокой программе тренировок, которую ему удается найти; он берёт Нептуна на долгие прогулки, утром и днём, бегая трусцой вместе с ним в своём выцветшем свитере Queen и шортах Adidas. В четверг, когда Фрэнсис замедляет бег, чтобы перевести дыхание и позволить Нептуну плескаться у одного из маленьких фонтанов в парке, он снова ловит себя на том, что считает дни. Фицджеймс вернётся в воскресенье. Фрэнсис скучает по нему и уже смирился с этим. Он скучает по их совместной рутине, скучает по тому, как встречи с Фицджеймсом по понедельникам и четвергам придавали времени смысл. Без их встреч он снова чувствует себя живущим в бесконечной неделе, где каждый день похож на другой, и на самом деле ничего не происходит. Когда Нептун заканчивает с фонтаном, Фрэнсис собирается снова пуститься бежать, но его взгляд внезапно падает на одно из самых больших деревьев в парке. Наверное, это дуб, думает он, с широким стволом и большими тёмно-зелёными листьями. Он не задаётся вопросом, что делает, и не останавливается, чтобы подумать над этим; он украдкой озирается вокруг, чувствуя себя вором, когда идёт к нему, благодарный, что уже довольно поздно и вокруг никого нет. Нептун радостно бежит за ним, с его морды и языка всё ещё капает вода. Вблизи дерево кажется ещё больше, должно быть, оно стояло здесь веками. Фрэнсис осторожно приближается к дереву, как будто оно может укусить в ответ или посмеяться над ним за то, что он собирается сделать. Он теребит поводок Нептуна, в последний раз оглядываясь вокруг, ещё раз проверяя, действительно ли он здесь один. Затем неловко раскидывает руки и обнимает дуб. Он почти разочарован, когда ничего не происходит. Сначала он чувствует себя таким глупым, мокрым от пота, его лицо и уши горят от неловкости (правильно ли он вообще это делает? Как вообще надо обнимать дерево?) и напряжения после пробежки, но он пытается не обращать на это внимания и помнить, что сказал Фицджеймс: цель не в том, чтобы обнять чёртово дерево, а в том, чтобы почувствовать его. Что именно надо чувствовать Фрэнсис ещё не уверен, но терять ему нечего, поэтому он закрывает глаза и сосредоточивается на том, чтобы замедлить дыхание, крепко сжимая поводок Нептуна. Сначала он почти ничего не чувствует: только шероховатость дерева на щеке да собственную футболку, раздражающе прилипшую к потной коже. Затем, когда его дыхание замедляется, он начинает чувствовать больше: сильный, землистый запах дерева; величественное живое существо, к которому он прижимается, будто держит в своих объятиях столетия жизни; грубую кору дерева, которой прикасается носом, щекой и ладонями; приятное тепло заходящего солнца на освещённой стороне лица; ритмичный шум листьев, колеблемых лёгким ветерком, и траву, и мир, обнимающий его. Дыхание ветерка на лице, в потных волосах. Низкий рокот его собственных глубоких вдохов; его сердце качает кровь и жизнь в теле, потому что он жив, он обнимает дерево, он никогда не делал этого раньше, и ещё так много вещей, которых он никогда раньше не делал, но у него есть шанс сделать это сейчас, и он сделает это, потому что с ним может случиться что угодно в любой момент, как это случилось с Джеймсом, и если это случится, Фрэнсис больше не сможет выйти на пробежку и обнять чёртово дерево, не сможет чувствовать, как горячие слезы катятся по его пылающим щекам, словно потоки лавы, вытекающие из глаз, и он не сможет почувствовать ни нелепые удушающие звуки, которые издает, когда рыдает, ни сильные удары сердца о грудную клетку и дерево, ни то, как Нептун настойчиво прижимает свой мокрый нос к его икре, взволнованно скуля, смущённый тем, почему Фрэнсис внезапно стал вести себя так странно. — Ш-ш-ш, — он гладит пса по голове, по-прежнему крепко держась за дерево. — Всё в порядке, прости. Прости, — шепчет он, даже не пытаясь остановить слёзы, но принимая их, позволяя им течь, позволяя своей боли существовать. — Мне так жаль. Он чешет Нептуна между ушами, что, кажется, немного успокаивает его, но пёс продолжает прижиматься головой к Фрэнсису, и Фрэнсис обнаруживает, что говорит ему, как ему жаль, признаётся, насколько он виноват во всём, что произошло, наслаждаясь вкусом долго скрываемого страдания во рту, словно он говорит Джеймсу, как он сожалеет о том, что с ним случилось, как жаль, что он не смог взять на себя его боль, и как он чувствует себя виноватым за это, каждую минуту каждого дня своей жизни. Он признаётся во всём дереву, всему миру. Он заставляет себя успокоиться поскорее: он даёт себе возможность почувствовать всё это, и, когда он плачет, а дерево словно осушает его слёзы, Фрэнсис ловит себя на том, что думает о Фицджеймсе: что бы он сказал об этом? Поздравит ли он Фрэнсиса? (С чем?) Будет ли он издеваться над ним? (Нет, он бы не стал) Стал бы он утешать его? (Он надеется, что так и будет) Отпустит ли он ему грехи? (Он отчаянно желает этого) Мысли о нём, оказывается, обладают успокаивающим действием, и Фрэнсис наконец прислоняется лбом к дереву, вдыхая его влажный запах. Боже,как он устал. Но это хорошая усталость: ему кажется, что он мог бы лечь на траву и проспать десять часов подряд, в объятиях неба и земли. — Чёрт возьми, — говорит он себе с неожиданной улыбкой, когда снова может нормально дышать. — Чёртов Фицджеймс. В ту ночь Нептун остаётся рядом с ним, как бы защищая его от всего плохого, что может причинить ему боль, и Фрэнсис в миллионный раз думает, что Джеймс полюбил бы его. «Сегодня я обнимал дерево. Это заставило меня расплакаться, как идиота. Очень буду рад рассказать об этом своему психотерапевту.» Он пишет Фицджеймсу, даже зная, что тот не сможет прочитать это до воскресенья «Это первый и последний раз, когда я следую одному из твоих предложений». Немного позже он добавляет «Я думаю, что мне это было нужно».***
Точно в срок, в воскресенье вечером, Фрэнсис получает сообщение. «Твой секрет со мной в безопасности. Никто не узнает о твоей новой страсти — обнимать деревья. P.S.: Я рад, что ты это сделал. Похоже, это сработало. P.P.S.: Увидимся завтра?» Фрэнсис печатает, не замечая улыбки на своих губах или того, как его сердце замирает при виде имени Фицджеймса на экране. «Завтра, в обычное время. Моя студия?» «Звучит идеально. ” А потом: «У меня есть кое-что для тебя». «У тебя есть для меня подарок?» «Не возлагай больших надежд. Я сказал, что у меня есть КОЕ-ЧТО для тебя. Это не подарок.» «Увидимся завтра, Фицджеймс. Не могу дождаться, когда увижу твой подарок.» «Увидимся завтра, Фрэнсис».АПРЕЛЬ
Он планировал сделать дразнящее замечание о том, как Фицджеймс наконец вернулся в общество или что-то в этом роде, но в тот момент, когда Фрэнсис видит его спустя три недели, он обнаруживает, что едва может дышать, не говоря уж о том, чтобы говорить или дразнить. - Фрэнсис. Фитцджеймс одаривает его одной из своих широких, тёплых улыбок, и, о Боже, он скучал по тому, как всё его лицо смягчается и светлеет от неё, словно кто-то внезапно включает свет в комнате. Мгновение они просто молча смотрят друг на друга, прямо там, на пороге студии Фрэнсиса, оба тихие и неподвижные, впитывающие присутствие друг друга. - Привет. Фрэнсис наконец-то вспоминает, как говорить, но с трудом. Глаза Фицджеймса всегда были такими тёмными и большими? А его плечи, были ли они такими широкими ещё три недели назад? Может быть, это просто длинное пальто с квадратными плечами, которое он носит? Да, наверное, так оно и есть. (У Фрэнсиса всё равно пересыхает в горле.) Он отводит взгляд, чтобы впустить его. - Как прошло твоё сумасшедшее отступление в дикую природу? - Так хорошо! - Восклицает он, искренне взволнованный. - Всё прошло прекрасно, все были идеальны и действительно понимали, чего я хотел от них — о, ты уже приготовил кофе. Его лицо светлеет. - Я обещал, не так ли? - Ты сделал это, - произносит он с очередной яркой улыбкой. Сердце Фрэнсиса сжимается, когда он смотрит, как Фицджеймс держит кружку обеими руками, делает глоток с закрытыми глазами, наслаждаясь этим. Он даже не снял пальто. Боже, как он скучал по возможности быть здесь, в этой студии, пить кофе, который Фрэнсис приготовил для него. - Спасибо, — говорит Фицджеймс, глядя на него поверх чашки. Фрэнсис неловко пожимает плечами. -Я же говорил тебе, что сделаю это. - Всё ещё, — тихо произносит Фитцджеймс. Это один из тех моментов, когда они просто смотрят друг на друга, и Фрэнсис так близок к тому, чтобы потерять себя в глазах Фитцджеймса. - Так что за подарок ты мне приготовил? Он говорит первое, что приходит ему на ум, в основном для того, чтобы уберечься от неловкости, выпалив что-нибудь нелепое, например: «Я скучал по тебе здесь». -Я же сказал тебе, что это не подарок, — говорит Фитцджеймс, но звучит так, будто он даже не пытается это отрицать. Он снимает с плеча сумку и достаёт из нее маленькую коробочку. - Вот твой не-подарок, — говорит он, протягивая его Фрэнсису.. Тот берёт коробочку у него из рук и осторожно разворачивает тёмно-коричневую ленту, крепко связывающую её. Он почти чувствует, как Фицджеймс ёрзает, и его голос звучит менее уверенно, чем обычно, когда он говорит: - Ты, наверное, будешь смеяться. Фрэнсис открывает маленькую коробочку. Внутри лежит маленький кусочек дерева, вырезанный в форме лодки. Она не идеальна, и на самом деле в ней не так много деталей, но он легко узнаёт предмет. Он вырезан очень примитивным способом: поверхность даже не отшлифована и не окрашена, и Фрэнсис легко видит каждый след, оставленный ножом. В этом нет ничего сногсшибательного, и он не совсем понимает, что это должно означать. - Где ты это взял? - Ну-у, — Фицджеймс прокашливается, — я сделал это. - О, — говорит Фрэнсис. В груди у него теплеет. Он осторожно вынимает его из коробки, проводит большим пальцем по неровной поверхности, представляя, как Фицджеймс вырезает его дюйм за дюймом. - Это одно из упражнений, которые я заставил нас выполнять, - объясняет Фитцджеймс. - Не специально вырезать лодку из ветки дерева, идея состояла в том, чтобы сделать что-то своими руками, не заботясь о конечном результате, — он тихонько смеётся, — что очевидно, поскольку это слишком далеко от идеала, как видишь. Он снова откашливается: - Важен сам процесс. Я всегда отдаю штуки, которые в конечном итоге создаю во время подобных занятий, а ты говорил, что служил на флоте, поэтому первое, что пришло мне в голову, был корабль, хоть я уверен, что ты плавал на гораздо больших и красивых кораблях, чем этот. Он издаёт ещё один странный натянутый смешок, и Фрэнсис с удивлением понимает, что Фицджеймс нервничает. Он смотрит на маленькую лодочку в своей руке: Фицджеймс думал о нём, пока работал Бог знает где; он думал о Фрэнсисе, когда они были не вместе; он вспомнил, что сказал ему Фрэнсис, и решил создать что-то на эту тему. - Ну, - говорит Фрэнсис, проглатывая комок в горле, — ты определенно отстой в скульптуре. Фицджеймс на мгновение замолкает, кажется, он даже перестал дышать. Затем Фрэнсис поднимает на него взгляд и ухмыляется, а Фицджеймс с облегчением разражается смехом. - У меня это ужасно получается, — соглашается он. — Я совершаю преступления против скульптуры. - Микеланджело наверняка переворачивается в гробу. - Этот бедняга, - Фицджеймс качает головой, продолжая улыбаться, теперь совершенно расслабленный. Через мгновение Фрэнсис снова заговаривает, желая дать ему понять, что он действительно ценит это, шутки в сторону. - Это прекрасно, - он кладёт коробку на стол и проводит кончиками пальцев по маленькому кораблю в своей руке. - Спасибо. - Конечно, - Фицджеймс пожимает плечами, пытаясь скрыть лёгкую счастливую улыбку. - Сколько времени у тебя на это ушло? - Я не могу быть уверен, у нас не было часов, чтобы определить время. Наверное, около четырёх часов. Три часа — ничто в великой схеме вещей и времени. Три часа — это всё. Фрэнсис ставит кораблик на книжную полку. - Я сохраню его здесь, чтобы все могли полюбоваться твоим подарком. Фитцджеймс стонет, закатывая глаза. -Это не подарок. - Конечно, - соглашается Фрэнсис. - Это не подарок. Щёки Фицджеймса сильно розовеют, когда он снова прячет взгляд в своей кружке. Фрэнсис решает сжалиться над ним и меняет тему. - Значит, они готовы? Твои двадцать художников? Фитцджеймс кивает: - Так и есть. - А как насчёт тебя? - Я - конечно, - говорит он уверенно. Боже, как Фрэнсис скучал по возбуждённому огоньку в его глазах, когда он говорил о своей работе. - Я продолжу работать над своим произведением до премьеры. - Над чем именно ты работаешь? - Он предвосхищает замечание Фицджеймса. - Ты не можешь сказать мне, я знаю, но ты, по крайней мере, можешь сказать мне, как готовишься? Фицджеймс кивает: - Я много медитирую. И еще много плаваю. -Плаваешь? Здесь замешана вода? - Стонет он. - Только не говори мне, что ты собираешься делать что-то вроде Гудини. Фицджеймс фыркает: - Никакого эскапизма, не волнуйся. Плавание полезно при повторяющихся движениях и сохранении концентрации во время физических усилий. - Это то, что ты собираешься сделать для своего выступления? - Спрашивает Фрэнсис. - Физическое усилие? - Что-то в этом роде. - Ты такой загадочный человек. При этих словах Фицджеймс поднимает кружку: -Я живу ради хорошего сюрприза. Фрэнсис посмеивается, чувствуя себя легко и, наконец, непринуждённо: ему это нравится. Они приступают к работе в уютной тишине. - Итак, ты готов? — Говорит Фрэнсис через некоторое время. Глаза Фицджеймса такие яркие, они так и сияют, когда он улыбается ему и говорит: -Да.