Трепещи, маленький львёнок, ты никогда не сведёшь ни одного из своих счетов; благородство, написанное на твоём лице, растрачено попусту; твоя смелость одиноко возвышается среди обломков. А теперь учись у своей матери, иначе проведёшь остаток дней, кусая себе локти. (Маленький Человек-Лев, Мамфорд и сыновья)
На следующий день Фрэнсис хватает свой ноутбук, жёсткий диск, телефон и записную книжку — он всё ещё любит писать что-то на бумаге — и выходит из дома, направляясь в студию Фицджеймса. Ему интересно, на что она похожа. Он понятия не имеет, что может понадобиться художнику-перформеру для работы, и даже если Фицджеймс упомянул, что по-прежнему любит рисовать, то он занимается этим в свободное время, так что вполне может не держать письменный стол у себя в студии. Возможно, это окажется просто огромная пустая комната, где он может свободно передвигаться, ведь его тело — единственное, что ему нужно для работы. Всего каких-то десять дней назад Фрэнсис был бы уверен, что студия Фицджеймса выглядит очень богемно: вычурно и экстравагантно, безо всякой практичности. Там был бы шезлонг или что-то столь же эксцентричное в углу, занавески посреди комнаты, чтобы разделить пространство, и тому подобное. Он вообразил бы себе помещение, которое служит сценой для самого Фицджеймса, где он мог бы вести себя, как властелин всего, вынуждая посетителя восхищаться и испытывать чувство собственной неполноценности. Но мнение Фрэнсиса о Фицджеймсе начало меняться в последние несколько дней: теперь, когда он провёл с ним некоторое время, ему кажется неправильным связывать такой образ с Фицджеймсом: теперь Фрэнсис ожидает чего-то элегантного, функционального и уникального; возможно, даже экстравагантного, но практичного. Нечто сложное, да, но предназначенное для того, чтобы приносить пользу. Ему так любопытно узнать, прав ли он. Кенсингтон — шикарный район, поэтому он не удивляется, оказавшись перед внушительным белым зданием в викторианском стиле. Он задаётся вопросом, на каком этаже находится студия Фицджеймса. Ему интересно, насколько она велика, занимает ли одну комнату или несколько. Он звонит по интерфону. — Алло? — приветствует его голос Фицджеймса. — Это Фрэнсис, — отвечает он, а затем смущенно добавляет — Крозье. — Фрэнсис! — радостно восклицает Фицджеймс — Я тебя впускаю. Третий этаж. В лифте он мысленно готовится к тому, что может принести ему их первый рабочий день. Он всеми фибрами души надеется, что Фицджеймс не окажется невыносимым коллегой. Как только он достигает третьего этажа, двери лифта распахиваются, выводя его из задумчивости и являя взору улыбающегося Фицджеймса. — Добро пожаловать туда, где совершается волшебство! — нараспев произносит Фицджеймс, приветствуя его. Фрэнсис понимает, что должен что-то сказать, но он так ошеломлён видом Фицджеймса, одетого в платье, что на мгновение теряет дар речи. К счастью, Фицджеймс, похоже, не обращает на это внимания: он берёт Фрэнсиса за локоть, чтобы вывести из лифта (поскольку Фрэнсис, кажется, потерял способность ходить вместе с умением говорить). Наконец ему удаётся неловко прохрипеть: — Привет. Где происходит волшебство . Волшебство может произойти в любой точке мира, если Фицджеймс наденет тёмно-зелёное платье, доходящее ему до лодыжек, из текучей лёгкой ткани, которая колышется при каждом его движении. Он дополнил его джемпером цвета охры с широкими рукавами, который выглядит таким мягким. Не то чтобы Фрэнсису хотелось прикоснуться к нему, но… Совершенно не подозревая о его внутреннем монологе, Фицджеймс осторожно ведёт его к лестнице, и Фрэнсис просто следует за ним, не спрашивая, почему они продолжают подниматься наверх, хотя уже находятся на третьем этаже. — Это старое здание. Представляешь, оно построено в 1843 году! — говорит Фицджеймс, сверкая глазами, перешагивая через две ступеньки за раз своими длинными ногами. — Разве это не фантастика? Иногда я думаю о том, что работаю и дышу здесь, где до меня прошли столетия истории, семьи и самые разные люди, и я почти чувствую их сквозь стены, понимаешь? — Он оглядывается на Фрэнсиса, который, стоя между лестницей и Фицджеймсом в платье, всё ещё одетый в пальто, потеет как сумасшедший. Он уверен, что его лицо жутко покраснело. Проклятый ирландский цвет лица! — Да? — Он застенчиво снимает шляпу, пытаясь пятернёй пригладить волосы поприличнее и, вероятно, у него не получается, судя по тому, как Фицджеймс следит за его движениями. Боже. — Я имею в виду, да, это красивое здание. Я думал, твоя студия на третьем? — Как я уже говорил, это старое здание, и лифт сюда не поднимается, — объясняет он, — четвёртый этаж. Там и находится моя студия. Поднявшись туда, Фицджеймс уверенно идёт по коридору к одной из немногих дверей. Затем засовывает руку за воротник своего джемпера и платья, отчего сердце Фрэнсиса замирает, потому что похоже, будто Фицджеймс собирается раздеться прямо здесь. К счастью, всё, что он делает, это достаёт длинное ожерелье и использует его кулон, чтобы открыть дверь. — Какого чёрта ты носишь ключ от студии на шее? Фицджеймс бросает на него взгляд через плечо: — Потому что у меня здесь всё, что мне дорого, и я не хочу это потерять. Фрэнсис делает шаг в комнату и забывает ответить, залюбовавшись пространством. Студия Фицджеймса похожа на то, что он представлял. Это широкая и просторная комната, залитая солнечным светом, льющимся из огромных окон, занимающих всю площадь двух стен. Пол покрыт светло-коричневым паркетом, который ещё больше расширяет пространство. Комната почти пуста, несколько предметов мебели расставлены вдоль стен: зеркало в полный рост, два широких минималистичных ящика, письменный стол со стулом. И ещё один сюрприз: Фрэнсис не ожидал увидеть рисунки, к тому же в таком количестве. Письменный стол, расположенный перед одним из окон, почти полностью завален ими, а также блокнотами и альбомами для рисования разных размеров и типов бумаги. Фрэнсис не задумываясь идёт туда, словно притянутый невидимой силой. Большинство альбомов для рисования аккуратно сложены сбоку, а в том, что сейчас открыт, Фрэнсис видит карандашный набросок пейзажа, похожего на уголок Гайд-парка. Это прекрасно: отрисовка безупречна, даже если рисунок ещё незакончен. Линии Фицджеймса чистые, плавные и невероятно точные. Фрэнсис восхищён тем, как он передал глубину пространства в таком крошечном рисунке. Сам Фрэнсис хорош в рисовании (или, вернее, был хорош до того, как совсем перестал рисовать), но он никогда не был лучшим, даже в университете, когда практиковался каждый божий день, чтобы овладеть правильной техникой, поэтому смотреть на кого-то, кто действительно преуспел в этом, всегда невероятно интересно для него. На остальной части стола есть ещё наброски, но другого рода: эти страницы покрыты заметками, написанными мелким изящным почерком, и рисунки там трудно расшифровать, они чем-то похожи на абстрактные скульптуры и стилистически не имеют ничего общего с предыдущим пейзажем. Вокруг них множество стрелок и линий, указывающих во всех направлениях. Фрэнсис понимает, что смотрит на заметки Фитцджеймса о его выступлениях. — Фрэнсис? Его выводит из задумчивости робкий голос, и он внезапно осознаёт, что подглядывал за чужой работой, даже не спросив разрешения. Боже милостивый, почему сегодня он кажется неспособным вести себя как взрослый? — Чёрт, извини, — он делает шаг назад, — я должен был спросить. Фицджеймс смотрит на него со странным выражением на лице, смесью удивления, любопытства и нервозности. — Не нужно, всё в порядке, — он улыбается. — Я только спросил, не хочешь ли ты чашечку чая? Чёрт, он даже не слышал его! Он мысленно ругает себя: игнорировать новоприобретённого коллегу после того, как тот открыл ему личное рабочее пространство, — не лучший способ начать сотрудничество. К счастью, Фицджеймса это только забавляет. Фрэнсис чувствует, как его уши предательски горят. — Я бы с удовольствием, — он кивает. — Спасибо. — Какой предпочитаешь? — Без сахара. Немного молока, если есть. — Понял, — говорит Фицджеймс, не делая ни малейшего намека на движение. Он кусает внутреннюю сторону щеки и кивает в сторону стола. — Ты смотрел на это? — Ах, да, — хихикает Фрэнсис, чувствуя себя ребёнком, пойманным за поеданием печенья до ужина. — Меня привлекают рисунки, как свет мотылька. Не смог устоять. — Он пожимает плечами, затем снова смотрит на него. — Это действительно хорошие работы. Лицо Фицджеймса тут же светлеет. — Ты так думаешь? Фрэнсис кивает. — Я имею в виду, они не просто милые. Они прекрасны. Ты отлично рисуешь. — Спасибо тебе, Фрэнсис, — он расплывается в широкой улыбке. - Мне до сих пор нравится рисовать, и иногда я занимаюсь этим, когда отдыхаю от работы. — Отдыхаешь от искусства с ещё большим искусством, — с улыбкой комментирует Фрэнсис. — Звучит абсурдно, но на самом деле это очень хорошо работает. — Фицджеймс подходит к столу и осторожно прикасается к краям одного из рисунков с выражением огромной нежности на лице, будто мать смотрящая на своего ребенка. По какой-то причине Фрэнсис находит это слишком интимным, чтобы пялиться, поэтому переводит взгляд на другую часть комнаты. Он замечает три больших белых комода, занимающих противоположную стену, в каждом из которых множество широких выдвижных ящиков. Он понимает, что они, вероятно, заполнены работами Фицджеймса, его архивом или, по крайней мере, его частью. Неожиданно именно эта деталь заставляет его понять, по-настоящему понять, что Фицджеймс — художник. В конце концов, у него многолетний опыт; он провёл множество перфомансов во многих галереях и музеях по всей Европе и за её пределами; он невероятно хорошо рисует, но никогда не упоминает об этом ни в одном интервью; он молод, да, он одевается как сияющий разноцветный павлин. Но зато его студия почти пуста, она светлая и минималистичная, а его представления полны напряжения и многослойных смыслов, которые Фрэнсису ещё предстоит уловить и разгадать, а это - дополнительное подтверждение того, что Фицджеймс действительно хорош в том, что он делает. Впервые Фрэнсис видит его в совершенно другом свете: не как молодого, поверхностного, безрассудного, неопытного, желающего стать звездой, а как человека, который является действительно мастером в своём деле. Трудно перестать смотреть на него сейчас, после того, как наконец-то мельком увидел великого художника, которого, кажется, все уже давно знают. Чтобы физически избавиться от этого ощущения, Фрэнсис сбрасывает пальто и оставляет его у двери, отойдя от Фицджеймса. Когда он возвращается, у него возникает неожиданное, но благословенное чувство - он оказался в нужном месте в нужное время; возможно, и с нужным человеком тоже. Он не уверен в этом, пока нет, но ему хочется выяснить, насколько он прав, поэтому Фрэнсис поворачивается к Фицджеймсу и произносит, трепеща каждой клеточкой своего тела: — Давай приступим к работе. Фицджеймс поднимает голову от своих рисунков и расплывается в светлой улыбке, углубляющей продольные морщины на его щеках. — Пойдём.***
Чай приятно согревает, когда он медленно потягивает его, удобно устроившись в маленькой комнате студии Фицджеймса. Сперва он даже не заметил её, войдя в основное помещение, слишком впечатлённый им, но оказалось, что есть такая же приятная комната, хотя и поменьше, которая работает как кухня-туалет-зона отдыха. Здесь нет шезлонга, как представлял Фрэнсис, но в углу имеется светло-зелёный бархатный диван с золотой отделкой: след Фицджеймса-человека в пространстве Фицджеймса-художника. Фрэнсис прячет улыбку в своей кружке. — По одному вопросу каждому? — Фицджеймс первым нарушает молчание, глядя на Фрэнсиса через плечо, когда заканчивает готовить свой чай; даже отсюда пахнет чем-то пряным. - По одному вопросу каждому, — Фрэнсис кивает, приятно удивлённый перспективой продолжения их «игры» с того места, где они остановились вчера. Удачный трюк: это облегчает разговор, как будто они обсуждают что-то вымышленное, нечто такое, что на самом деле не может их затронуть и, следовательно, причинить боль. — На этот раз начинай ты. Фицджеймс хмыкает в знак согласия. Он не садится за широкий стол с Фрэнсисом, а прислоняется спиной к кухонной стойке, держа чашку обеими руками. Он выглядит действительно комфортно в этом пространстве. В своём пространстве. Это заставляет и Фрэнсиса чувствовать себя легко, непринуждённо. https://i.imgur.com/JKMXZH4.png — На этот раз больше личных вопросов? — спрашивает Фицджеймс. — Почему бы и нет? Это занимает у него всего секунду: он смотрит Фрэнсису в глаза и спрашивает: — Ты всё ещё любишь его? Желудок Фрэнсиса неприятно скручивает. Он знал, что это произойдёт, но надеялся, что Фицджеймс воздержится, по крайней мере, в первом раунде вопросов. — Это личное, — возражает он, прекрасно зная, что Фицджеймс от него не отстанет, не теперь, когда вопрос задан и повис здесь, над их головами, заполняя пространство в комнате и будто выкачивая из неё кислород. Фицджеймс бесстрастно пожимает плечами: — Искусство — это не личное. Особенно твоё. — Он настаивает. — Ты всё ещё влюблён в него? Фрэнсис делает глубокий вдох, собираясь с силами. Он знает, что вопрос справедлив и что он обязан быть честным и ответить должным образом, ради их работы. — И да, и нет, — он тщательно подбирает слова, чтобы лучше объяснить. — Я всегда буду любить его, несмотря ни на что. То, что у нас было — единственная причина, по которой я смирился с тем, что его больше нет со мной. И она заключалась в том, что я понимал: то, что у нас было — бесценно, и мне посчастливилось прожить с ним все эти годы. Я также знаю, что сегодня я мог бы полюбить кого-то другого, но не думаю, что настанет время, когда я перестану любить его, нет. — Он чувствует, как его губы растягиваются в улыбке. — Кто знает, возможно, если бы он не умер так скоро, то мы бы каждый день ссорились и ненавидели друг друга по какой-то глупой причине, как это делают многие пары, и тогда я бы перестал любить его, — тихо произносит он, — Но этого не произошло. Фицджеймс пристально смотрит на него в абсолютной тишине, даже не прихлёбывает чай, не двигается. Фрэнсис продолжает: — То, что случилось с ним, изменило меня — что чертовски эгоистично звучит, потому что он умер, а это самая большая перемена из всех. — Он смеётся, чувствуя, как его кожа начинает отделяться от тела. Странное чувство, которое охватывает его, когда он говорит о Джеймсе и о том, что произошло. — Но это тоже изменило меня, и это слишком важно, чтобы забыть. Я не смогу забыть этого, даже если бы захотел. Фицджеймс говорит и его голос твёрд и полон уверенности: — Ты этого не забудешь. Никто этого не сделает, после того, что ты создал. Ты сделал его бессмертным своими работами. — Он подаётся вперёд, будто ему физически тяжело выдавливать слова из горла. — Это… Вот каким должно быть искусство. Что-то личное, простое и честное. Фрэнсис снова пожимает плечами, ведь что ещё он может сделать? — Я просто пытался не вернуться к пьянству и не умереть от этого. Фицджеймса это, похоже, не впечатлило. — Ты по-прежнему пьёшь? — Мгновенно спрашивает он. — А-а, не жульничай, — ругает его Фрэнсис с мрачной улыбкой, - теперь моя очередь. — Точно, — кивает Фицджеймс. Похоже, он одновременно готовится к тому, что грядёт, и пытается сдержать своё волнение. — Продолжай. Вопрос уже готов и вертится на кончике языка. Фрэнсис думает об этом уже несколько дней. — Почему ты так сильно хочешь причинить себе боль? Эффект такой, как если бы Крозье его ударил: Фицджеймс вздрагивает, его глаза расширяются, он то открывает, то закрывает рот, не издавая ни звука. Он ставит свою кружку на кухонную стойку и скрещивает руки на груди, но гордо поднимает подбородок. — Дело не в этом. — Тогда в чём же дело? Фицджеймс не избегает его взгляда, но очевидно, что ему очень хочется это сделать. — Мой способ контролировать это, — говорит он. — Контролировать что? Он пожимает плечами, пытаясь сделать так, чтобы это выглядело легко, но у него не получается: — Жизнь. Фрэнсис фыркает. — Ты не можешь контролировать жизнь, Фицджеймс. Ты не Бог. -Ты веришь в Бога? — Переспрашивает он сразу же. Фрэнсис знает - он пытается сменить тему, чтобы не пришлось отвечать. Он позволяет ему, на данный момент. — Не совсем, нет, — отвечает он. — Я верю в то, что люди могут многое, когда у них есть правильная мотивация, чтобы подтолкнуть их. Ты веришь в Бога? — Нет, — быстро говорит Фицджеймс, — я верю, что всё как-то связано, и если нам повезёт, мы можем время от времени мельком замечать это. Фрэнсис бросает на него скептический взгляд: -Ты хочешь сказать, что всё происходит по какой-то причине - вся эта чушь? — Не совсем так, — Фицджеймс в задумчивости прикусывает нижнюю губу. - Я думаю, что бы с нами ни случилось, это может либо уничтожить нас, либо заставить лучше понять самих себя. Многое случается, и если мы научимся это воспринимать, то каждый день узнаем немного больше о жизни. Фрэнсис думает об этом и его подмывает вернуть Фицджеймса к предыдущему вопросу: но не будет ли это слишком для их первого серьёзного разговора? Сбежит ли Фицджеймс от этого снова? Он решает попробовать. — Тебе следует сказать об этом, — говорит он, — о том, чего ты боишься. Фицджеймс пожимает плечами (Фрэнсис задаётся вопросом, так ли поступает каждый художник, когда пытается избежать разговоров о себе), явно испытывая дискомфорт от этой темы. Внезапно он начинает выглядеть намного моложе своего возраста, уставившись на Фрэнсиса большими глазами и плотно сжав челюсти. Он снова берёт кружку и прижимает её к груди, как это сделал бы ребёнок со своей плюшевой игрушкой, и его большой джемпер заключает его в объятия, которых он, кажется, жаждет. Фрэнсис почти сожалеет, что настоял на этом. Почти. — Да. Я знаю, — в конце концов говорит Фицджеймс. — И я действительно говорю об этом. В моих работах. — И тут же добавляет: — Легче говорить, когда не нужно использовать слова. — За такое мой психотерапевт оттаскал бы тебя за волосы, — усмехается Фрэнсис, пытаясь разрядить атмосферу. — К сожалению, использование слов часто является единственным способом по-настоящему исцелиться. Я испытал это на себе. Фицджеймс вздергивает подбородок. — Я уже говорил об этом. В прошлом, — говорит он, защищаясь. Он не произносит:я не собираюсь говорить об этом с тобой, но Фрэнсис всё равно это слышит. Он не винит его. В конце концов, они собирались побить друг друга всего несколько дней назад, и только сейчас у них начинают складываться профессиональные отношения. Они коллеги, и всё. Логично, если Фицджеймс не будет чувствовать себя комфортно, делясь с ним настолько личными проблемами. Но в конце концов ему придётся это сделать, или, по крайней мере, Фрэнсис надеется, что он это сделает, потому что это было бы полезно для их сотрудничества. Так он говорит себе. По правде говоря, Фрэнсису невероятно любопытно узнать побольше, о том, чего именно боится Фицджеймс. Что это может быть? Что же такое пережил Фицджеймс и что оказало на него такое глубокое влияние? Фрэнсис точно знает, что Фицджеймс испытал это на собственной шкуре, потому что не всё в вашей жизни заканчивается искусством, но всё ваше искусство исходит из вашего жизненного опыта. Он уверен в этом так же, как уверен в том, что дождь мокрый, а солнце — палящее. Надеясь, что сможет немного подтолкнуть Фицджеймса, он решает предложить ему лучшую помощь, которую только может оказать: свой собственный опыт. Ему требуется некоторое время, чтобы решить, что он хочет сказать и как собирается это сделать. А ещё стоит встать, потому что он не сможет ничего вымолвить, когда Фицджеймс смотрит на него тёмными, пронзительными глазами. Фрэнсис берёт с собой кружку не потому, что хочет попить чаю, а чтобы чем-то занять руки. Он прислоняется спиной к стойке рядом с Фицджеймсом так, что ему не нужно смотреть на него, когда он наконец начинает говорить. — Джеймс был большим сладкоежкой… Его слова падают в тишину комнаты, словно маленькие камешки в пруд на краю света. Фицджеймс настолько тих, что кажется, будто Фрэнсис — единственный человек в комнате, так ему легче продолжать разговор. — Поэтому я часто использую конфеты в своих инсталляциях. — Я не знал, — говорит Фицджеймс чуть громче шёпота, будто боясь вспугнуть его. — Я никогда нигде об этом не читал. — А я никогда никому и не рассказывал, — говорит Фрэнсис. Он ловит себя на том, что улыбается, несмотря ни на что, думая о прошлом, о своём прошлом. — Сладости не могли храниться долго, когда он был рядом. — Перед мысленным взором он видит Джеймса таким, каким тот был до болезни: молодым, красивым и сияющим, почти как драгоценный камень, его волосы пылают, а глаза ясны, как океан, который они впервые увидели вместе. Он растворяется в этом образе, закутываясь в него, как в тёплое одеяло, защищающее от того холода, что случился позже. — Первые пару раз, когда он проходил химиотерапию, я приносил ему в награду его любимое печенье, — он качает головой, думая о том, каким глупым был, полагая, что печенье могло бы укрепить его терпение. — Я делал это всего несколько раз. Вскоре его тошнило так сильно, что он не мог выносить даже вида еды. Приёмы пищи превратились в тяжёлую работу. Мы так намучились с этим. — Он безрадостно усмехается. — Смотреть, как кто-то голодает, когда он уже ужасно болен, — это последнее, что ты хочешь видеть. Поэтому делаешь всё, что в твоих силах, чтобы помочь, даже если знаешь, что это бесполезно. Его голос, кажется, резонирует в комнате, которая внезапно кажется слишком большой и слишком маленькой одновременно. — Каково это, — осторожно спрашивает Фицджеймс, — наблюдать, как умирает тот, кого ты любишь? На мгновение, всего на одно мгновение, Фрэнсиса охватывает искушение прижать его к стене и ударить кулаком по этому идеальному лицу; он хочет встряхнуть его, разбудить, крича, кем, чёрт возьми, он себя возомнил, расхаживая вокруг и задавая подобные вопросы людям, которых едва знает?! Затем он вспоминает, что это работа, просто работа, а не неуважение Фицджеймса, вспоминает, как Силна, его психотерапевт, внушала ему своим спокойным, но авторитарным голосом, что он должен говорить о том, что пережил, по той простой причине, что никто другой не знает, как это было, потому что он единственный человек во всём мире, который испытал определённые вещи в тот конкретный период времени. — Самое худшее, — осторожно начинает он, взвешивая каждое слово, — это то, что в конечном итоге тебя пожирает ненависть. Кажется, между ними повисает молчание, и Фрэнсис знает, что его долг — заполнить его. Он понимает это, но ему всё равно тяжело. — После того, как боль и гнев проходят, ненависть поглощает тебя. Поглощает целиком. — Его голос звучит ровно. — Ты начинаешь ненавидеть себя, потому что ты старше его, но такой здоровый, каким должен быть он. Почему его тело так предало его, когда ты был рядом, готовый пройти через это вместо него? Тогда ты в конечном итоге возненавидишь его, потому что - как он посмел оставить тебя здесь, когда обещал, что останется с тобой, несмотря ни на что? — Его горло сжимается, но он упрямо продолжает. — И тогда ты начинаешь ненавидеть врачей, медсестёр и онкологов, которых ты встречаешь, всех их, потому что они приносят только плохие новости, всегда плохие новости, одна хуже другой, даже когда кажется, что не может быть ничего хуже того, что ты уже знаешь, и тогда ты ненавидишь себя ещё больше за одну эту мысль, потому что он там, на больничной койке, он едва может двигаться, едва может дышать самостоятельно, так что, конечно, есть кое-что похуже того, что ты чувствуешь, прямо у тебя под носом, весь день, изо дня в день… Он закрывает глаза. Качает головой, чтобы отогнать этот образ. Он делает прерывистый вдох, затем более глубокий. Вдох, выдох. Повтори это. Всё в порядке. Он исчез. Тебе не нужно переживать это снова. Теперь это тебя не касается. Он заставляет себя открыть глаза, чтобы взглянуть на комнату, на каждый бессмысленный предмет вокруг него: бархатистый зелёный диван; тёмно-коричневый стол, придвинутый к стене; деревянный стул рядом с ним; белая кружка, которую он всё ещё держит дрожащей рукой; кружка Фицджеймса, светло-голубая с белыми точками; одежда Фицджеймса: тёмно-зелёное платье, насыщенная золотистая охра джемпера, блестящие чёрные армейские ботинки. Они не имеют ничего общего с асептической белизной и застиранной зеленью униформы врачей и медсестёр. Надо дышать. — Ты не позволяешь всей этой ненависти проявляться в твоих работах. — Фицджеймс говорит шёпотом. Он выглядит сосредоточенным на поиске правильных слов. — Ты заставляешь боль ощущаться почти… Нежно. Ужасно и неизбежно, да, но ты делаешь эту неизбежность приемлемой. - Он поднимает взгляд на лицо Фрэнсиса. — Вот что я чувствую. Фрэнсис только кивает. Он не уверен, что мог бы сказать хоть что-то, если бы сейчас открыл рот. — Я думаю, — брови Фицджеймса сведены вместе и весь его вид выражает задумчивость, — что у тебя очень уважительный подход к жизни. — Затем добавляет более лёгким тоном. — Несмотря на то, что ты немного стерва, когда впервые встречаешь кого-то нового. Фрэнсис наконец снова поднимает на него глаза и встречает его взгляд с робкой улыбкой. Он делает вдох и ставит кружку на стойку, пытаясь побороть напряжение. — Спасибо, что сказал мне, — кивает он. — Часть о стерве тоже. — Я всегда честен. — Фицджеймс слегка кивает, стараясь показать Фрэнсису, что он шутит, чтобы сделать момент более терпимым, а не потому, что ему всё равно. Какое-то время оба молчат. Фрэнсис снова хватает свою кружку и делает большой глоток уже тёплого чая, чтобы смочить внезапно пересохшее горло. Фицджеймс, по-видимому, глубоко погружён в свои мысли, но молчание не кажется неловким, поэтому Фрэнсис не заставляет себя придумывать, что сказать. В конце концов Фицджеймс поворачивается к нему лицом. — Фрэнсис, — говорит он, — как ты можешь быть таким честным? Фрэнсис не напоминает, что сейчас не его очередь задавать вопрос. Он почти уверен, что они больше не играют. — Наступает момент, когда ничто больше не имеет значения, и тебе просто на всё наплевать, — отвечает он, — тогда быть честным становится удивительно легко, потому что у тебя больше нет сил прятаться за чем-либо. Я думаю, что вскоре ты к этому привыкнешь. Фицджеймс задумчиво кивает, всё ещё слегка хмурясь. — Это проще, чем ты думаешь, — добавляет Фрэнсис, пытаясь заставить его заговорить. Фицджеймс пристально смотрит на него, и кажется, собирается что-то сказать, но потом моргает, и впечатление проходит. — Я доверяю твоему мнению, — улыбается он, но выглядит побеждённым. — Однако я не ответил на твой вопрос. Давай, спроси меня ещё о чём-нибудь, теперь твоя очередь получать бонусы. — Ты уверен? — Нет. Это заставляет обоих разразиться удивлённым смехом. — Всё в порядке, Фрэнсис, — говорит он, всё ещё улыбаясь, — Продолжай. У него нет готового вопроса, нет сиюминутного любопытства, которое он хотел бы удовлетворить, поэтому он изучает Фицджеймса в поисках вдохновения. Он рассматривает эту его версию и мысленно сравнивает её с художником Фицджеймсом. Он находит свой вопрос. — Есть ли причина, по которой ты распускаешь волосы во время выступлений и никогда в остальное время? Это просто для эстетики? Фицджеймс издаёт задумчивый горловой звук. — Это делается с эстетической целью, потому что помогает публике понять, когда я выступаю, а когда нет, визуально разделяя два момента. Но дело не только в этом, — его лицо, когда он говорит, озаряет глубокая грустная улыбка. — Моей маме это нравилось. Он бессознательно прикасается к своим волосам, медленно наматывая выбившуюся из причёски прядь на указательный палец, играя с ней. — У меня они были короче, когда я был маленьким, но всё-таки довольно длинные для мальчика: они закрывали шею и доходили до плеч. Она всегда расчёсывала меня и учила их заплетать, — смеётся он, — По какой-то причине мне было очень трудно сделать это самостоятельно, мои волосы путались, когда я пытался, но когда это делала она, моя коса всегда была идеальной. — Он улыбается, глядя куда-то на миллион лет назад, невидящими глазами уставившись в случайную точку на столе. — Она всегда говорила, что у меня самые красивые волосы, которые она когда-либо видела, и что она так гордится ими. Она сказала, что мои волосы похожи на львиную гриву, такие же красивые, поэтому она… — Он прокашливается и быстро моргает, Фрэнсис потрясённо осознает, что он смаргивает слёзы, — она называла меня своим «храбрым маленьким львёнком». — Сдавленный смех вырывается из его горла, и он качает головой. — Сейчас это звучит глупо, но мне нравилось слышать, как она это говорит. Фрэнсис думает о первом выступлении Фицджеймса, о том, где ему прострелили руку. Он думает о его волосах, тогда очень коротких, и думает о том, как его длинные волосы до середины спины теперь стали одним из его символов. Фицджеймс снова прочищает горло и тяжело сглатывает. — Итак, — говорит он немного хриплым голосом, — я думаю, что делаю это так долго, чтобы помнить её. Я не уверен, что в этом есть смысл, но это так. Прежде чем Фрэнсис успевает сказать, что да, это абсолютно логично, улыбка Фицджеймса возвращается на его лицо, и он говорит слишком громко и с наигранным весельем: — По крайней мере, я выгляжу не так уж плохо, потому что это было бы обидно, не так ли? Можешь себе представить? Возможно, из-за неловкой улыбки Фицджеймса, похожей на плохо сидящую маску, возможно, из-за эмоционального разговора, который у них только что состоялся, или потому, что Фрэнсис думает, что Фицджеймс действительно выглядит совсем не так плохо; что бы ни послужило причиной - Фрэнсис вовсе не задумывается о том, что сказать, прежде, чем слова сами срываются с его губ: — Ты хорошо выглядишь в таком виде. Вымученная улыбка Фицджеймса исчезает. — Спасибо, — говорит он, тяжело сглатывая. Фрэнсис пожимает плечами, подразумевая, что всё в порядке, это была просто правда: он имеет право знать. — Господи, это худшая игра, в которую я когда-либо играл, — говорит он, пытаясь разрядить обстановку. — Мы слишком преданы своей работе. — Фицджеймс глубоко вздыхает, прикрывая ладонями глаза. — Давай сделаем перерыв? — Отличная идея. Фрэнсис опускается на зелёный диван — который оказывается на удивление удобным — и пользуется возможностью отвлечься от всех этих разговоров, отвечая на последнее сообщение Томаса («Отлично проведите свидание со своей второй половиной и не забудьте пригласить меня на свадьбу»), когда Фицджеймс нарушает молчание. — Я думал, как мы могли бы лучше познакомиться с работами друг друга, кроме как подвергать себя этой пытке, — говорит он, заставляя Фрэнсиса усмехнуться (он очень благодарен за это). — Поэтому я подумал, что мы могли бы обменяться материалами о наших прошлых работах. Тем более что в моём случае многие выступления невозможно найти в Интернете, и я бы избавил тебя от лишних хлопот. — Конечно, это было бы полезно, — кивает он, — Я тоже кое-что соберу из своих работ для тебя. Каталоги выставок, фотографии и какие-то тексты? — Да, всё, что, по твоему мнению, может оказаться мне полезно, — говорит Фицджеймс. — Спасибо, Фрэнсис. У него есть манера произносить имя Фрэнсиса так, как будто ему очень хочется произнести его вслух, как будто он долго ждал, и теперь у него наконец есть шанс это сделать. Фрэнсис краснеет от смущения, в этом нет ничего плохого: он просто не думает, что к нему следует так обращаться. В течение следующих нескольких часов они просматривают архив Фицджеймса, собирая материалы воедино. Или, точнее, Фицджеймс занимается поиском, а Фрэнсис в основном просматривает подборку, по ходу читая отрывки описаний произведений, интервью, задавая ему вопросы о них. Длинные пальцы Фицджеймса порхают над страницами, пока он ищет нужный отрывок, прежде чем решить, подходит он им или нет. Фрэнсис наблюдает за ним, когда он проходит дальше, разглядывая, как платье смотрится на нём, одновременно скрывая и подчеркивая его стройное тело. — У меня есть вопрос, — говорит он, тут же жалея, что сделал это. Фицджеймс поднимает голову: — Да? — Это не касается твоей работы. По крайней мере, я так не думаю. В глазах Фитцджеймса вспыхивает огонёк интереса. — Продолжай. — Ты носишь платья и юбки, потому что это часть твоей личности художника, или это никак не связано? Фицджеймса удивлённо приподнимает бровь. — Если бы это было связано с творчеством, то у меня не было бы причин надевать сегодня платье, — говорит он. — Здесь нет никого, кто мог бы увидеть меня, кроме тебя — Значит, это никак не связано? — Да, — кивает Фицджеймс, — я ношу платья и юбки, потому что они намного удобнее брюк, и мне нравится, как я в них выгляжу. А ещё я считаю, что они мне очень идут, — он смотрит на Фрэнсиса и спрашивает: — Ты так не думаешь? Фрэнсис пригвождён к месту этими тёмными глазами, его проницательный взгляд пронзает насквозь. Он подозревает, что не смог бы пошевелиться, даже если бы попытался. Он задаётся вопросом, каково было бы увидеть выступление Фицджеймса в реальной жизни. Это, несомненно, что-то эпическое, похожее на полёт кометы. Гигантское событие, такое случается раз в жизни. Нечто, достойное запоминания. Фицджеймс выжидающе смотрит на него, и, чувствуя, как краснеют уши, Фрэнсис понимает, что не может вспомнить, о чём был вопрос. — Да? — Пытается ответить он наугад. Глаза Фицджеймса загораются: — Да, ты думаешь, я хорошо выгляжу в платье? Чёрт. Сейчас он не сможет забрать свои слова обратно, это будет звучать подозрительно. Он, как может, пытается сохранить достоинство: — Напрашиваться на комплименты тебе не к лицу, Фицджеймс. — Я приму это как «да»! Фрэнсис не говорит, что он не должен этого делать. Он отдаёт стопку бумаг, которые просматривал перед этим, в руки Фитцджеймса, изо всех сил стараясь удержать его взгляд, мысленно молясь, чтобы его уши перестали гореть. — Я думаю, вот это пригодится, — говорит он как можно спокойнее. Фицджеймс бросает на него удивлённый взгляд, но, к счастью, не настаивает на продолжении этой темы. — Я доверяю твоему суждению. И да, — он указывает на бумаги, которые только что сложил в стопку — Твоё домашнее задание на следующий раз. — Похоже на то. — Я принесу тебе сумку, — он осторожно поворачивается и большими шагами идёт в другую комнату. Фрэнсис не может оторвать глаз от плавно колышущегося платья. — Э-э… — он пытается что-то ответить, когда вспоминает, как говорить. — Да? Фицджеймс уже ушёл.***
Фрэнсис идёт домой с двумя сумками и рюкзаком, набитыми материалами Фицджеймса, чувствуя приятную усталость, как бывает после очень хорошего рабочего дня. Это похоже на университетское время, когда он возвращался в свою комнату в общежитии с кучей книг и каталогов произведений искусства, стараясь не растерять их на ходу, и с ощущением, что он держит в руках все секреты мира. Он ни к чему не прикасается позже, когда уже лежит в постели и обнаруживает, что слишком устал, чтобы что-то читать, но слишком бодр, чтобы заснуть, поэтому достаёт свой ноутбук и подключает жёсткий диск, который дал ему Фицджеймс. На нём более двадцати записей его выступлений. Он не знает ни одно из них, кроме Роуз Хилл, поэтому случайным образом выбирает один из самых коротких роликов — он длится пять минут и пятьдесят одну секунду — планируя посмотреть только этот. В итоге он смотрит все те, которые длятся меньше тридцати минут. Едва начав, он уже не может остановиться, потому что выступления Фицджеймса действительно впечатляют. Кроме того, всё это цельные записи: здесь нет сокращений, почти нет постпродакшна, ничего лишнего. Только Фицджеймс делающий свою работу. Самое продолжительное представление длится шесть часов тридцать три минуты. Он не собирается смотреть его прямо сейчас, но не может не испытывать невероятного любопытства, задаваясь вопросом, что, чёрт возьми, Фицджеймс мог делать более шести часов перед камерой и аудиторией. Он решает вернуться к этому позже. В последнем перформансе, который он смотрит (двадцать шесть минут и тридцать пять секунд) Фицджеймс одет в простой белый костюм. Он безостановочно расчёсывает пальцами волосы такими резкими движениями, что иногда случайно бьёт себя по лицу, а в какой-то момент попадает пальцем в глаз. Он не замедляет своих движений, даже когда слёзы текут по щекам. Запуская пальцы в волосы, он повторяет: — Девушки должны быть красивыми. Мальчики не должны плакать. Мужчины должны быть храбрыми, — в непрерывной, навязчивой литании, его голос бесстрастен, лишён каких бы то ни было эмоций. Фрэнсис проводит двадцать шесть минут и тридцать пять секунд, наблюдая, как Фицджеймс мучает свои длинные прекрасные волосы. Он видит, как Фицджеймс превращает их в бесформенный ком, который в итоге падает ему на лицо, его глаза ничего не видят, пока он повторяет движения снова и снова. Фрэнсис думает о матери Фицджеймса, называющей его «своим храбрым маленьким львёнком». Он засыпает с мыслью, что она, возможно, была права. А ещё, кажется, он нашёл тему для их выставки.***
На следующее утро он первым делом хватает телефон, прежде чем приступить к работе и собрать кое-какие собственные материалы для Фитцджеймса. «Привет, Джеймс!» Это он удаляет. «Слушай, прошлой ночью я просмотрел некоторые записи, которые ты дал мне. Отличный материал» Сообщение отправлено. Ответ Фицджеймса приходит через несколько минут, и Фрэнсис ловит себя на том, что нетерпеливо тянется к телефону. «Спасибо тебе, Фрэнсис. Это очень много значит для меня.» «Знаешь что?» Ответ Фицджеймса теперь быстрый, как будто он держит телефон в руках, ожидая следующего сообщения Фрэнсиса точно так же, как Фрэнсис ждёт своего. «Что?» «Мне кажется, я знаю, что мы можем использовать в качестве темы для выставки. ” Фрэнсис пишет, не в силах скрыть улыбку, когда Фицджеймс отвечает буквально через секунду. «!!! Что это?!» "Скажу при встрече" «Давай сейчас, я хочу знать». Если бы он знал раньше, что дразнить Фицджеймса так весело, он бы не ждал так долго, чтобы сделать это. «Терпение, Фицджеймс». “ НЕСПРАВЕДЛИВО ” Он бы начал это гораздо раньше. «Я уверен, ты уже знаешь, что такое терпение, с твоими выступлениями +6 часов». «Но это пытка, Фрэнсис», — читает он ответ и затем: «Когда увидимся?» Фрэнсис ощущает трепет в животе, однако тут же думает, что это ничего не значит. Фицджеймс хочет видеть его по работе, и только по работе. «Четверг? Я собрал для тебя кое-что из моих материалов. Мог бы завезти в твою студию.» Четверг — это прекрасно. Они встретились в понедельник, сегодня вторник, так что четверг как раз подойдёт. Главное - держаться. Почему он вообще так много думает об этом? «Не могу поверить, что ты заставишь меня ждать ДВА ДНЯ», — отвечает Фицджеймс, — «Сегодня четверг».***
В четверг Фицджеймс открывает дверь своей студии с широкой улыбкой, которая превращается в нечто, когда его взгляд падает на Фрэнсиса. Он смотрит… Удивлённо? Нет, дело не совсем в этом, есть ещё кое-что, чего Фрэнсис не может понять, поскольку впервые видит подобное выражение на лице Фицджеймса. Он выглядит почти ошеломлённым, словно увидел что-то, к чему не был готов, и теперь ему требуется время — и немалое — чтобы вспомнить, как он должен реагировать. О, нет, что, если у Фрэнсиса что-то не так с лицом, и Фицджеймс пытается не смущать его, стараясь не упоминать об этом, но не может перестать пялиться на него? Но нет, на самом деле это не похоже на него, для него не проблема сказать всё, как есть. К тому же, Фрэнсис почти уверен, что с его лицом всё в порядке — за исключением того, что это его лицо, — но, возможно, дело в волосах? Сегодня ветрено, ну и что с того, разве его причёска так важна? Он застенчиво опускает взгляд и на всякий случай поправляет свою кожаную куртку, пытаясь понять, что, собственно, не так? Но, кажется, всё в порядке, так почему же Фицджеймс смотрит на него широко раскрытыми глазами? - Я выполнил все домашние задания, которые ты мне дал, — говорит Фрэнсис, надеясь, что Фицджеймс перестанет стоять столбом, заставляя его гадать, что происходит. Он отдаёт сумку Фитцджеймсу, молясь, чтобы он сказал хоть слово вместо того, чтобы смотреть на него с приоткрытым ртом, будто его прервали на полуслове, и он забыл, что может его закрыть. У него тонкие губы и широкий рот с несколько несовершенными передними зубами, что удивительно для такого человека, как он, всегда находящегося в центре внимания. Не то чтобы Фрэнсиса это волновало. Он хорошо выглядит, зубы не портят его. Погоди-ка, почему он думает, что Фицджеймс хорошо выглядит? К счастью, человек, о котором идёт речь, наконец заговаривает, его голос странно напряжён: -Домашние задания? - Домашние задания. Материал, который ты мне дал. Фрэнсис теперь чувствует себя довольно глупо, потому что шутка не удалась. - Ах, да. Правильно, — говорит Фицджеймс, и при этом выглядит так, будто он всё ещё присутствует здесь лишь наполовину. Он прижимает сумку Фрэнсиса к груди и только потом закрывает дверь резким движением, в котором нет ничего от его обычной грации. - Домашние задания, да. То, что я дал тебе почитать. Фрэнсис кивает, указывая на сумку: - Вот и твои домашние задания, мистер Фитцджеймс. Развлекайся. - Конечно, - он издаёт натянутый смешок. - Я так и сделаю. Его щёки слишком розовые, замечает Фрэнсис, когда снимает свою кожаную куртку (Фицджеймс по-прежнему стоит неподвижно). Возможно, ему становится плохо, вот почему он сегодня так странно себя ведёт. - С тобой всё в порядке? - Фрэнсис делает шаг к нему. - Да! - Фитцджеймс чуть не подпрыгивает на месте, очевидно, наконец-то приходя в себя. Его щёки приобретают более глубокий оттенок. - Да, конечно, я в порядке. Чаю, Фрэнсис? Кофе? - Хорошо бы чаю. - Отлично. Я приготовлю его. Он направляется на кухню, продолжая сжимать в руках сумку Фрэнсиса. Кажется, он замечает это только там. «Ах… Да.» Фрэнсису всё это кажется забавным и ужасно увлекательным, несмотря на то, что он до сих пор понятия не имеет, почему Фицджеймс ведёт себя так странно, и его немного беспокоит чересчур розовый цвет его лица... - Ты уверен, что с тобой всё в порядке? Я могу прийти в другой раз, это не проблема… Фицджеймс резко оборачивается: - Нет, всё в порядке! — говорит он слишком громко, что, кажется, заставляет его покраснеть ещё больше. Боже милостивый, что бы, чёрт возьми, с ним ни происходило, это должно прекратиться, потому что Фрэнсис понятия не имел, что его щёки и нос могут так сильно краснеть, и он не готов стать свидетелем этого. - Всё в порядке, просто я сегодня немного не в себе. Плохо спал, - голос Фицджеймса наконец-то звучит более здраво, по крайней мере, он складывает больше двух слов за раз. - Присаживайся, это займёт у меня всего минуту. - Позволь мне помочь тебе… - Нет, — обрывает его Фицджеймс, прижимая руки к груди, как будто не давая Фрэнсису подойти ближе. - Всё в порядке. Пожалуйста, присаживайся. Он делает, как ему сказали, хотя бы потому, что чувствует себя немного неловко из-за странного поведения Фицджеймса, поэтому пользуется возможностью спокойно проверить свою одежду (она в порядке), понюхать дыхание (в порядке), проверить, не потный ли он или что-то в этом роде (с этим тоже всё нормально), пока Фицджеймс отворачивается, чтобы приготовить чай. В конце концов он сбрасывает кожаную куртку, оставляя её на одном из стульев. Фитцджеймс оборачивается и смотрит на него долгим взглядом. - Хорошая куртка, — говорит Фитцджеймс не совсем так, как обычно, в его голосе всё ещё слышится хрипотца. - Спасибо, это моя любимая, - отвечает Фрэнсис. - Купил в Кэмдене целую вечность назад. - Хорошо, - говорит Фитцджеймс. - Мило... Я имею в виду — тебе идёт. Он быстро отворачивается, оставляя потрясённого Фрэнсиса с разинутым ртом, словно рыбу, вытащенную из воды. Это комплимент? Фицджеймс уже делал ему комплименты в последние несколько дней, однако это всегда были положительные отзывы о его работах. Но такого Фрэнсис, признаться, не ожидал и теперь понятия не имеет, как к этому относиться. - Спасибо тебе? - Это звучит как вопрос, потому что он не уверен, почему Фитцджеймс сказал ему это. Бога ради, он даже не уверен, почему так много думает о комплименте в адрес куртки. - Конечно, - Фицджеймс делает быстрое пренебрежительное движение рукой. Он перестаёт возиться с чаем и наконец поворачивается, и Фрэнсис одновременно с облегчением и разочарованием замечает, что его лицо больше не такое розовое. Однако сейчас его собственное лицо начинает гореть, и это, вероятно, потому, что Фицджеймс сегодня одет в другое платье, ярко-красное с двумя большими чёрными пуговицами и длинным поясом из той же ткани, который он завязал мягким узлом вокруг талии, затянув его потуже. У него очень узкая талия. Это делает его ещё выше. - Так о чём же ты думал? — спрашивает Фицджеймс. Фрэнсис чувствует себя так, словно его поймали за руку в банке с печеньем, потому что он думал о ногах Фицджеймса под этим его платьем. - Что ты имеешь в виду? - бормочет он. -Тема выставки, — объясняет Фицджеймс. — Ты сказал, что у тебя есть идея? - Ах, это, — он выдыхает с облегчением, — Не терпится, не так ли? - Ой, да ладно тебе! - Щёки Фицджеймса краснеют ещё гуще, чем прежде. Это пытка. Неужели Фрэнсис даже сейчас не может заговорить, не обрекая себя на страдания? - Ты заставил меня ждать два дня, — говорит Фитцджеймс низким голосом, — конечно, я рад. - Действительно, - Фрэнсис изо всех сил старается вспомнить, что должен был сказать. Он прочищает горло. - Я думал, что мы оба в наших работах имеем дело с болью. Физическая, душевная боль, страдания и то, как это влияет на нас. Взгляд Фицджеймса сразу становится сосредоточенным, когда он наклоняется к нему. Это тот Фицджеймс, которого знает Фрэнсис. - Ты предлагаешь в качестве темы — боль? - Не совсем, это была бы слишком широкая тема, - говорит Фрэнсис. - Я думал о том, что общего у наших работ, а именно о том, что мы оба вкладываем в них много нашего личного прошлого. - Другой опыт, но с похожей направленностью, - Фицджеймс кивает, его глаза загораются пониманием. Фрэнсис кивает. - То, чем мы жили, что заставляло нас чувствовать боль и в конечном итоге делало нас теми, кем мы стали сейчас. - То есть - наши травмирующие переживания, — говорит Фитцджеймс, — по крайней мере, для меня. Фрэнсис снова кивает. -И для меня тоже. Это большая часть всего, что я делаю, и что делаешь ты. Это общая точка соприкосновения. Это то, в чём мы хороши. Мы уже знаем, что сказать и как это сказать. Фицджеймсу требуется всего мгновение, чтобы ответить: - Я в деле. - Вот так просто?- усмехается Фрэнсис - Разве ты не хочешь немного подумать над этим? Будет тяжело и лично для меня, наверное, болезненно. - Это то, чем я занимаюсь. Идеально, - Фитцджеймс смотрит ему в глаза. - Я в деле, Фрэнсис. Это чертовски идеально. - Чертовски идеально, - повторяет Фрэнсис, ощущая то же волнение, которое он видит в глазах Фитцджеймса. - Отлично. Давай сделаем это. И тут чайник свистит, пугая их обоих. Фицджеймс снимает его с плиты и улыбается Фрэнсису: - Давай сделаем это. *** Они проводят остаток дня, занимаясь логистикой: звонят Софии, чтобы сообщить ей, что у них есть тема, от которой она, похоже, в восторге (Фрэнсис осознаёт, что он с Фицджеймсом разговаривает с Софией, и это не кажется ему странным); они оставляют название выставки на усмотрение Софии, соглашаясь, что у них нет особых предпочтений по этому поводу. Позже Фрэнсис рассказывает Фицджеймсу о работах, которые у него уже есть для выставки. - Мне понадобятся углы для "россыпей конфет", — говорит он, на что Фицджеймс тут же кивает. - Мне, вероятно, понадобится только одна из комнат для моего выступления, — говорит он в ответ, задумчиво сдвинув брови. Он постукивает кончиком пальца по одной из самых маленьких комнат галереи на экране своего ноутбука: - Возможно, вот эта, но я дам тебе знать, как только у меня будет лучшее представление о пространстве, которое мне понадобится. - Ты уже знаешь, что собираешься сделать для своего выступления? - Я ещё не уверен, — он прикусывает нижнюю губу, — у меня есть одна идея, которую я обдумывал долгое время, на самом деле, годы. По той или иной причине мне никогда не казалось, что сейчас подходящее время для этого, так что я мог бы что-то с ней сделать, но мне придется всё обдумать. Фрэнсис кивает: - Меня устроит, если ты в конечном итоге займёшь только одну из комнат. Ты можешь выбрать ту, которая тебе больше нравится. Фицджеймс благодарно улыбается ему через плечо: - Спасибо, Фрэнсис. Он ожидал, что Фицджеймс выберет главную комнату: она самая большая, просторная, полная естественного света, со стеклянными стенами, выходящими на улицу, почти как сцена; но комната, на которую указал Фицджеймс, находится дальше от входа в галерею и полностью скрыта от улицы. Они продолжают долго обсуждать идеи, и в конце концов оба забывают о чае, который уже остыл, захваченные разговорами.