Беседы на песчаном берегу

      Лето подарило Версалю совершенно новые, невероятно яркие краски, но кроме того и изнуряющую жару. В попытках хоть как-то остудить пыл версальской погоды, король предложил провести пикник под тенью многовековых дубов, которые как нельзя кстати располагались около озера. Все это смогло дать подданным и приближенным к двору долгожданную и такую манящую прохладу.       Рене, скромно устроившись на гобеленовом ковре в отдалении от всех, проклинала французскую моду и лично того человека, который придумал корсеты с тугой завязкой. Её выдающаяся грудь и без того потела в любой одежде, но этот элемент заставлял её мокнуть целиком и насквозь. Пренебрегая правилами приличия, девушка ослабила шнуровку и уже было приноровилась вовсе избавиться от ненавистного корсета, как вдруг на её лицо упала чья-то тень. Подняв глаза, она увидела Александра и тут же состроила недовольную гримасу.       — Месье Бонтан, вам не надоело так бесцеремонно врываться в личное пространство одной придворной дамы?       — Я думал, что после недавних событий, пространство данной дамы уже перестало быть настолько личным, — не без удовольствия улыбнулся, а затем махом головы указал на свободный край ковра. — Позволите?       — Безусловно, — чуть подвинулась, чтобы мужчине досталось больше места. — Обязательно попробуйте ягодные тарталетки. Моя служанка оказалась невероятным кондитером.       — Не боитесь, что они добавят мне лишних килограммов?       — Вам они не помешают.       После шутливой перепалки разговор принял более серьёзное, скорее даже профессиональное русло. С возвращением дофина король да и весь Версаль вновь расцвели, но нависшая над Францией угроза войны никуда не исчезла. Зато испарился главный организатор похищения: они так и не смогли узнать, кто скрывался за его личностью. Помощь Рене всё ещё была нужна двору, а её шпионские навыки и врожденная расчетливость были как нельзя кстати при решении важных вопросов: таких, как судьба её родной страны.       — Мадмуазель де Ноай, — по обращению сразу стало понятно, что Александр решил отойти от темы. — Вы любите цветы?       — А какая женщина их не любит? — во взгляде появилась хитрая искорка.       — Вы не ответили на мой вопрос.       — Допустим, мне они нравятся. Но, — Рене задумчиво приложила палец к уголку рта, а потом её губы растянулись в мягкой улыбке. — С детства мне всегда было ближе что-то… невзрачное, скорее. Взять те же ромашки. Мне кажется, если бы у солнца и луны были дети, то они бы выглядели ровно так же. Небесные цветы. Самые красивые на свете.       Теперь Александр понял, почему она выбрала именно это место. Не только потому, что не хотела общества напыщенных дам двора или не желала слышать в свой адрес колких фраз мадам де Монтеспан. Дело было в другом.       Вся поляна вокруг них была усыпана свежими, едва распустившимися ромашками.       — Умеете плести венки? Знаю, что обычно для этого используются одуванчики…       — Раньше умела, — тяжелый вздох и грустный взгляд из полуопущенных век. — Пока матушка была жива. Но с её уходом я растеряла и все былое мастерство.       Рене заметила, что мужчина, хоть не произнес ни слова, но одним лишь взглядом и робким касанием до подола платья постарался её поддержать. И это было для неё очень важно. Намного лучше, чем пустые слова, глупые обещания и неискреннее сочувствие.       Потом Александр внезапно отвернулся, потянулся за чем-то, начал методично двигать руками. Любопытная, девушка нагнулась, чтобы посмотреть, чем это там занимается королевский камердинер, и была весьма и весьма поражена происходящим. Плавные движения, осторожность и бережность, кропотливая и невероятно тонкая работа. Он плел венок из ромашек с таким изяществом, какая не была присуща даже лучшей мастерице, создающей королевские кружева. Рене без труда поняла: он очень любил это дело. И старался. Неужели… для неё?       Он оказался к ней в пол оборота: слегка смущенный, с розовеющими щеками, мягкой улыбкой, по-доброму поблескивающими глазами и красивым венком из ромашек в руках. Не простой, хитросплетенный и объемный, он выглядел настоящим украшением, равным по своей величественности роскошной тиаре на голове у королевы. Казалось бы, просто цветы. Казалось бы, дело нескольких минут. Но для Рене сейчас не было ничего на свете дороже, ничто не выглядело таким прекрасным, как этот венок. Сделанный лично для неё. Созданный именно им.       Александр приподнялся, подвинулся ближе к девушке, с удовольствием наблюдая за тем, как её лицо приобретает все более и более яркие оттенки розового. Осторожно, едва касаясь кончиками пальцев её нежной кожи, стараясь не причинить ей боли от ненароком придавленного волоса, он водрузил венок из ромашек на её аккуратную голову. Отстранившись, он взглянул на неё с очаровательной плутовской улыбкой. Но в глазах… в них плескались подлинная нежность и робкое восхищение.       — Даже без украшенной рубинами короны, я могу точно утверждать, вы превосходите красотой и величием саму королеву. Но, знаете что, мадемуазель де Ноай? — в его взгляде появилась озорная хитринка. — Мне больше всего нравится в вас природная простота. Можете сколько угодно строить из себя расчетливую даму, примерять маски из безразличия и гордыни, но внутри вы также милы и солнечны, как эти ромашки у вас на голове. Не забывайте об этом. И сердцем я хочу быть именно с вами настоящей.       Рене не знала, куда деть себя от смущения и… стыда. Как же легко королевский камердинер смог узнать её сущность! Без затруднений он увидел в ней маленькую девочку из бедной во всех смыслах семьи; девочку, которая представляет из себя примерно… ничего. Такой не место при дворе, а потому её место временно заняла новая Рене. Та, что по нраву всем. Но, видимо, из любого правила все же есть исключение, и Александр проникся теплыми чувствами именно к ней настоящей, простой, самой обычной и неприметной серой мышке. Но и разглядел в ней что-то новое, в этой привлекательной и манящей простоте. Что-то светлое и абсолютно живое. Что-то, подобное солнцу. И теперь, кажется, Рене и сама различила это в себе.       — Ох, Александр…       Впервые она назвала его по имени. И это было так трогательно, пылко и даже в какой-то степени интимно, что заставило камердинера испугаться. Что, если это повлечёт за собой неприятные последствия и… разрушит её репутацию? Но то, как она нежно, едва заметно, но с такой трепетной благодарностью коснулась его пальцев своими, перечеркнуло всё. Глупости. Если бы это было так важно, он бы не сплел ей венок. Если бы это было хоть в малой степени значимо, она бы не приняла подарок.       Внезапно смущенность Рене превратилась в азарт и пошлость откровения. Всё же, в какие-то моменты ей даже нравилось быть такой новой. Она могла не стесняться. Она могла привлекать к себе пусть даже лишнее, но все же внимание. И ей очень хотелось взять власть над одним стареющим джентльменом, но сделать это с нежностью и лаской. Чтобы Александр увидел, как уродливая маска превращается в легкий макияж, не портящий настоящую Рене, но украшающий её, подчёркивающий все самое прекрасное.       Её пальцы крепко сжали мужскую ладонь. Рене подалась вперед, и на её губах заиграла чарующая улыбка. Александр волей случая опустил взгляд чуть вниз и обомлел, тут же покрываясь ярким румянцем: корсет все же сполз вниз, а ткани платья казалось теперь слишком мало… или так много? Он не был во всем этом уверен.       Свободная рука сначала легла на его грудь, прямо в область сердца, а потом переместилась к лицу. Аристократический палец приподнял щетинистый подбородок, притягивая его все ближе и ближе к губам Рене. И в этот момент она была так соблазнительно прекрасна, что Александр мог сорваться в любой момент. Если бы неё глаза. За место похоти и разврата они сияли только лишь… нежностью.       Короткий поцелуй. Словно легкое касание крыла бабочки, словно ласка южного ветра, словно набежавшая и тут же исчезнувшая волна. Но столько чувств разом. Непередаваемых и совершенно волшебных.       Он с трудом отстранился, понимая, что дольше это продолжаться не может. Опасно. Если кто увидит…       — Это может повлиять на вашу репутацию, — произнёс уже вслух, глядя в её глаза.       — Не все равно ли? — прозвучало с вызовом.       — Мне не все равно. Вы… дороги мне.       — Как золотая монетка? — губы растянулись в хитрой ухмылке. Допытывается. Тревожит. Выводит из себя. Какая же она все-таки… лиса. Такая же наглая, рыжая, но ужасно милая.       — Совсем иначе. Как солнце. Без него вроде и можно было бы прожить… но недолго и неприятно. Я так не хочу. Без вас… не хочу.       — Что будет, если я скажу, что та ночь была не последней? — выпалила, совершенно неожиданно даже для самой себя.       Долгая пауза. Продолжительное молчание. Взгляд. Он сказал обо всем без слов: радость — искренняя, неподдельная, очень сильная; смущение — то, что он пытался скрыть, но получалось это с великим трудом; чувство привязанности, — может, это еще и не любовь, но силы это ощущение было невероятной и несокрушимой. Наконец, он все же решил поведать о своём решении. С трудом сдерживая эмоции, выдохнул:       — Ох, Рене, тогда вы сделаете меня самым счастливым человеком на свете!       — И вы пообещаете полюбить? — если бы не мягкий тон, эта фраза скорей бы походила на шатнаж.       — Я обещаю постараться. Но целью моих стараний, уверяю, будете лишь вы.       — Без всяких сомнений, верю.       Она придвинулась к Александру боком, осторожно наклонилась. Её ухо прислонилось к сильному мужскому плечу. Такой надёжный. Такой смущенный. Такой… её.       Плевать, если кто увидит. Плевать на репутацию. Плевать на расположение двора. Здесь и сейчас есть только он, она и их маленький летний пикник, который изменил целых две судьбы.