Молния, что разразилась точно в цель, которую Аксиль нарисовал в своих ненастоящих мирах давным-давно.
Никакое не энергетическое воздействие, само собой.Маятник остановился и энергия стекла по спиральной воронке.
Ни высоковольтный разряд магического оружия.Или нет?
Ни мгновенный волшебный яд.Медленный, неспешно движущийся по венам, бормочущий саги про демонов.
Ни сверхъестественные монстры из теней, из-за межмирной Занавеси.То был Сколль, что жрёт живое без разбора, без сожалений и сомнений, без гнева и ужаса, без оглядок, без направления…
Совпадение. Роковая случайность. Если бы магия существовала, то почему не тогда? Почему не страшным больным одиноким вечером, когда у Аксиля не было никого — только глупые фантазии про сказочные миры в неволе и отчаянии? Нет. Нет никакой магии. Конечно, не существует. Лишь напуганный подросток, возомнивший себя наполовину божеством — защитная реакция психики. Чистая наука. Никаких сказок. Роберт Данн был непривычно тихий. Как будто заколдованный заклинанием беззвучия. Обычно громогласный, пугающий, резкий, наполненный пушечным «порохом», взрывающимся каждые двадцать минут. Ныне молчавший и мотавший влажные глаза навыкате по сторонам, будто не понимал, где очутился. Именно таким однажды Аксиль его представлял — растерянной скованной рыбой, выуженной из реки. От Боба ничего и не требовалось особо. Всем заправляла тётина подруженция из ангельского кружка. Было странно. Очень странно. Флай, когда планировал в разуме — всё не так представлял. Алхимик полагал, что он будет перемещаться по дому холодной циничной отталкивающей тенью, от которой у присутствующих скорбящих будет морозить затылок и спину как от гадкого болотного тумана. Думал, будет язвить напропалую, потому что начнут что-то говорить по поводу его безэмоциональности и отсутствия «горя». И Аксиль станет высокомерно огрызаться, шипеть и защищаться. Чёрноюморно шутить на тему их религии. Потом феерически психанёт, раскричится в приступе правдивости, перевернёт стол, пошлёт религиозников «в» и «на». Роберт конечно наорёт в ответ, перечислит, кто он и какой. Аксиль разрушительно хлопнет дверью и удалится, напоследок за порогом прокричав: будь они все прокляты. Странно. Очень странно. Тоска просачивалась сквозь змеино-суженные, задрапированные плотной мрачностью, защищенные вытопоренными шипами поры, сушила яд во рту, анестезировала язык. Скорее всего дело было в них, в людях. Они вибрировали в унисон, друг дружке в такт. А чуткие «антенны» нелюдского существа чрезвычайно восприимчивы. Струны поют те же песни имитируя человеческий лад. И ещё было во Флае что-то своё. Горькое-горькое. Потому, когда сели за стол и начали обсуждать Прив, у Аксиля вдруг потекли слёзы. Совершенно неожиданно. Алхимик не язвил и не перебивал. По итогу — молчал в точности как Боб. Так ничего и не сказал. А они не давили, не уговаривали, не настаивали, дескать, ну что же ты такой бессердечный племянник, пару хороших слов не скажешь о покойной. А Аксиль Тётушку ненавидел. И Прив его — не любила. Подружки по «боженькиному клубу» смотрели с пониманием. И от этого Флаю становилось только хуже. Ещё горше. Он было выбежал за дверь. А там — Роберт курит на крыльце. Приплыли. Начальник (ох, нет… бывший начальник! Некудышный начальник!) некурящий вообще-то. Боб без слов предложил сигарету, и Флай неистово сжамкал продолговатый мерзкий цилиндрик в пальцах. Хотелось вырвать сраную зажигалку из дядиных рук и таки поджечь чёртов тётин дом на этой стороне реальности. Вместо этого Аксиль пронёсся на балкон и скукожился на полу в углу среди грёбанных фиалок и орхидей. Алхимик не понимал, не мог разобрать, что он по итогу чувствует. Линии спутались, как скользкие вонючие горячие и ледяные едко-горькие гигантские пупырчатые пиявки в болоте. Пытался разобрать этого «крысиного короля» на отдельные хвосты, но не выходило. Только тухло спёрто рыдалось в рукав чёрной рубашки… Королям не положено плакать. Венценосным нельзя давать слабину. Особенно — Чёрному королю. Свои же подданные демоны сожрут, чуть учуют запах смятения. Одна из тётенек религиозников вторглась на балкон (хотя как вторглась — это уже почти их балкон). Спросила приторно ласково, как Аксиль и поедет ли он на кладбище. Флай отказался мотанием головы с красными распухшими глазами — и «дорогая подруженька» (а ж передёрнуло от голоса Прив в голове) исчезла из ненавистной оранжереи. С кладбищем тоже вышла история. Племянник яро настаивал на кремации. Прямо бился за идею. Но оказалось, что «так не принято, надо по правилам» и прочее, и прочее. Последнее слово было за дядей — а тот Аксиля, разумеется, не поддержал. Сказал: «Она бы была против». И как бы алхимика не вдохновляла мысль сжечь Тётушку и отправить в небеса, которым она вроде как неустанно ежедневно молилась, реализовать план не удалось. Аксиля свербело желание броситься за тётичкой, вклиниться в стенания и ахания «как много Прив сделала» и сказать «Нет, она не просто была «сложным» человеком. Вы ни черта не знаете. Какой лицемеркой была. Какой жестокой…». Далее там в фантазии алхимика было много-много злого мата. Самое гадкое было то, что алхимик не мог. Это было неправильно. Неправильно. Неправильно. Неправильно. Нельзя было сказать. Нельзя. И потому что было стыдно. И ещё… неправильно. А кроме того — не будут слушать. Не поверят. Тёте всегда верили. И Аксиль хорошо запомнил: ему никто не поверит. Только хуже будет. Предстанет ещё большим негодяем и злодеем, а тётя окажется ещё более несчастная, заслуживающая трепетного сочувствия и нежного утешения. А злодеям не положено. Аксиль — сам за себя. Мастер манипуляции. Гений лицемерия. Красивый уравновешенный человек с высокой моралью и благородством. И рядом импульсивный колючий мрачный вредный Аксиль с провокациями. Кому поверят. Наркоману, который выдумывает, что его мучают, чтобы поиздеваться над бедной женщиной. Или порядочной благонадёжной верующей, уважаемой в обществе. Ответ очевиден. Прив оставила этому своему религиозному сборищу дом. Это не стало сюрпризом — Аксиль знал. Тётя объявила ещё когда уезжал в Бюро. Что алхимик должен озаботиться своим собственным жильём — усердно трудиться и заработать. Нет, когда Флай отдал долг и помахал ручкой, были попытки «вразумить» и обещания, что дом останется в наследство, если Аксиль будет вести себя достойно и перестанет… по сути, если вкратце: полностью перестанет быть собой и станет идеалом тётиных ожиданий (что в принципе недостижимо при всём старании, даже будь Аксиль не Аксиль). С одной стороны, на чаше весов богоугодная впечатляющая щедрость — с другой злой бездушный племянник, настоящая сволочь. С подростковым бунтом. Очевидно. Прохоровы поверили. Но то Гена с Ясеей. Любят Аксиля. А когда любят — всегда на стороне любимого человека. Тётички даже договорить не дадут — заткнут уши, закроют глаза, чтобы не видеть неприемлемости. Аксиля охватила ярость, алхимик подскочил и свалил трёхъярусный табурет — сверху эпично грохнулась орхидея, ниже обреченно попадали и побились горшки с фиалками, земля рассыпалась чёрным всплеском. Аксиль схватил растение с белым цветком руками и с рычанием переломал стебель, словно хребет некоего фантастического обитателя иных миров. Смял в ладони сахарные лепестки, скомкал в уродливую, лишенную жизни массу. Сбил вторую партию цветов. Эти не разбились, только вывалили содержимое и будто бы со вздохом безысходности растянулись по крашенным доскам. Локи увёл за собой Аксиля за Занавесь. В мир, где опытный экзорцист в компании с молодым человеком, (считающем себя не-человеком, а своеобразным нетипичным демоном внутри) пытаются изгнать дьявольскую сущность из женщины, в дочь которой помощник влюблён. На этой стороне реальности алхимик уничтожал идеальные молчаливые и прекрасные цветы тётушки, выставленные на всеобщее обозрение и призванные восхищать. Параллельно в Запределье шла красочная борьба с бесами и демонами. Половина фиалок и треть орхидей были поломаны, переломаны, растоптаны. А крысиные хвостики отделены друг от друга. Аксиль изничтожил все растения Прив. Задушил последнюю орхидею. Разодрал лепесточки на мелкие кусочки. Вся безмолвная идеализированная красота была разрушена. Алхимик стоял среди развороченных конструкций, в осколках, грязи и неприглядных ошмётках.