Кошка поймала птицу

[Песни из плейлиста Антона и Ромы]: ×5Sta & 23:45 — Я буду ×Нюша — Вою на луну

Антон так и сидит на полу с зажатым в руке стаканом, пока в тишине раздаются храп папы и стук настенных часов. Сердце испуганно бьётся о рёбра, и Антону как никогда боязно: в таком состоянии он плохо себя контролирует — если не вообще всегда, что уж там, — и точно сморозит что-то Роме, когда только недавно избежал печальной участи потерять его… Тяжёлый вздох заставляет его немного прийти в чувства. Опираясь о стену, Антон встаёт и на негнущихся ногах проходит в комнату, заставая вполне ожидаемую картину: Рома, запустив пальцы в волосы, сидит с опущенной головой. Телефон, очевидно, отброшен в порыве эмоций и валяется на ковре. Рома, услышав его, поднимает глаза и усмехается. Он безмолвно тянет руку, и Антон отдаёт ему стакан. Однако Рома, разочарованно цыкая, отставляет предмет посуды на стол, даже не взглянув на него, и хватается почему-то за Антона, притягивая его к себе так резво, что блондин не успевает среагировать, даром что инстинктивно упирается руками в стол. Чужая макушка утыкается ему в живот, и в этот момент Антон сам для себя заканчивается как личность. Они обнимались не единожды — и всё равно преступно мало, по мнению Петрова, — но эти объятия ощущаются как что-то невыносимо интимное, что-то трепетное настолько, что воздух спирает, а в груди щемит. Антон не может вдохнуть. Точно не тогда, когда Рома обхватывает его поперёк талии, сцепляя руки за спиной. Не тогда, когда он ведёт носом по пижамной футболке, шепча: – Постой так чуть-чуть, блондинка… Если тебе… — он обрывает себя, вместо этого выдыхая: – Пожалуйста. Пальцы вцепляются в дерево, царапают ногтями. Антон, все боги ему свидетели, держит рваный выдох из последних сил. Едва ощутимые, осторожные, опасливые движения Ромы посылают мурашки такой силы, что впору посылать электричество по проводам. Не помня себя, Антон кладёт ладонь на чёрные волосы, пропуская копну через пальцы. Рома охотно подставляется под эти прикосновения, наверняка не ведая, какой тотальный пиздец устраивает в одной слабой душонке. – Почему ты такой придурок, Петров, мм? — продолжает Рома одному ему понятный «диалог». – Я тебе сколько раз сказал, что мне плевать, что ты гей? Что наш милашка Руди гей? Что мне абсолютно похуй. Ответом ему было гробовое молчание. Но он нисколько не обиделся, только хмыкнул чуть громче, сжимая пальцы сильнее. Антон закусил губу, даже не пытаясь откликнуться хоть каким-нибудь словом. Он чувствовал себя так, словно его погрузили в некий транс. Или в один из несбыточных снов, которые являлись ему каждую ночь. Которые, конечно, ни в какое сравнение не шли с реальным, тёплым Ромой в его объятиях… Боги милостивые… – Как же ты умудряешься так загнаться, что все нервы мне изводишь? — вопрошает Рома у того, кто в данную минуту совершенно не способен соображать. – Что же ты делаешь, Антон? Что ты со мной делаешь?.. Ноги слегка подводят названного, и он опускается на колени. Теперь Рома взирает на него сверху вниз, что почти привычно. Но как они теперь сидят… Антон, между его разведённых ног, с руками, что неосознанно опустились на голые колени черноволосого… И изумрудными глазами. Которые смотрят с опьяняющим дурманом, отражая в себе калейдоскоп из разрозненных чувств, который не удаётся идентифицировать. Рома, следуя за Антоном, укладывает свои руки ему на плечи и вновь спрашивает в пустоту: – За какие грехи мне это всё?.. Снова… – Рома… Антон сглатывает, когда Рома прижимается лбом к его собственному, прикрыв глаза и говоря с небывалой уверенностью: – Я не думаю про тебя ничего дурного и не подумаю. По крайней мере, в том ключе, о котором ты паришься. – Но почему?.. — под горячими пальцами чувствуется жар чужой кожи, а расстояние между их лицами слишком мало. Отделаться чихом тут не получится… И Антон не знает, куда заведёт его такая разрушительная близость с тем, кто сейчас будто нарочно его провоцирует… Бред… Выкинуть из головы!.. Немедленно! – Что «почему»? Антон облизывает губы, собирая слова по крупицам: – Почему тебе… не противно? Почему тебе… плевать? — дыхания перестаёт хватать, эта надоевшая боль в переносице бесит как никогда. Рома отстраняется, заставляя сердце блондина пропустить удар. Однако Антон не успевает начать паниковать; Рома лишь, наконец, осушает стакан и смотрит с тягучей тоской. Такой взгляд Антон видел уже несколько раз, и ничего хорошего это не предвещает. Чёрт же вечно дёргает его за язык… Но как же хочется узнать… – Не все парни — гомофобы, блондинка. – Кто?.. Рома фыркает, улыбаясь уголками губ. Он наклоняется вновь, чтобы уткнуться лбом уже в плечо. Антон отчего-то робеет, не решаясь вернуть пальцы в манящие волосы. Нет… это пора останавливать, пока он не сделал глупость… – Руди сказал, вам было, о чём поговорить… — говорит Антон, слыша себя словно со стороны. – Ты… пережил что-то подобное? По тому, как угрожающе сжимаются пальцы брюнета, Антон понимает, что полез в дебри, в которые ему никто не давал доступа. – Не забывайся, — рыкает Рома. – Мы не будем об этом говорить. – Потому что тебе… всё-таки противно представлять себя с парнем, да? — под конец голос скачет, выдавая петуха. Антон не знает, что несёт… Чего вообще хочет этим добиться… – Это разные вещи, — цедит Рома. – Так и скажи, что противно! — Антон толкает Рому от себя, ощущая, как по телу проходит дрожь. По нему всему будто бегают электрические заряды, грозясь спалить его дотла. Откуда в нём посыпается такая спесь, Антон тоже не знает… Или хочет убедить себя в том, что не знает. Во взгляде Ромы мелькает ушедший было ледяной укор. Из-за Антона он ударяется лопатками о ножку стола, но его хватка с плеч никуда не девается. Он смотрит мучительно долго; на его лице играют желваки, и Антон видит, как сильно тот сдерживает в себе злость. Как ему это удаётся, Антон не представляет. Потому что на его месте он бы давно зарядил себе прямиком в солнечное сплетение… Но нет, инстинкт самосохранения Антона Петрова так же ничтожен, как его дар говорить. – Я не собираюсь это обсуждать, — на грани яростного плевка. – Ты понятия не имеешь, о чём, блять, говоришь, — взгляд становится совсем замёрзшим, когда Рома, наклоняясь обратно, шепчет: – Тебе обязательно изводить меня, да? Слишком понравилось? В своём страхе не сдержаться в ненужном проявлении чувств Антон поступил аккурат так, как подобает его натуре: перевёл все стрелки на Рому, отрытого перед ним. Который обозначил единственную границу, через которую Антон отчаянно рвался лишь в попытке оградить себя. Никакие оправдания перед самим собой не работали. Отвратительно. Как лицемерно… Надо же было испортить всё… таким образом? – Рома, — зовёт Антон, чуть отклоняя голову, чтобы зарыться брюнету носом куда-то выше ключицы. – Я не знаю, что на меня нашло. Я… не хотел… – Ты опять что-то себе думаешь, — к его великому облегчению, Рома послушно отклоняет голову следом, расслабляясь. – Я всё понимаю, блондинка. Правда, понимаю. Но я не могу… Не хочу в это возвращаться так скоро. Я не готов к этому. – Не надо, — он проводит параллели с Руди, находя в интонации обоих знакомые отголоски, и вина захлёстывает его с головой. – Ты не должен… – Ты боишься, — губы Ромы задевают его ухо, которое наверняка в ту же секунду багровеет. Антон думает, что может запросто прослушать, если срочно не отгонит навязчивые образы, что после сегодняшней ночи разыграются в его голове пуще прежнего. – Напрасно, блондинка. Я откровенен с тобой. Насколько могу. Просто поверь, что я не лгу, когда говорю, что мне плевать. Без всяких «почему». – Хорошо, — откликается Антон, зажмуриваясь. Волосы Ромы пахнут лавандовым банным мылом, и запах этот безумно приятен на нём. У самого Антона мыло точно такое же. Но это совершенно не одно и то же. – Сегодня я не в духе, — усмехается Рома, потираясь щекой. У Антона от всего этого безобразия пальцы на ногах поджимаются. – Настроение скачет туда-сюда. И тебя пугаю опять. Но ты сам напросился, согласен? Антон согласно мычит, а мысли вопят только об одном: хоть бы этот момент длился как можно дольше. Такой Рома кажется невозможным, и тот факт, что Антон видит его таким… Выбивает почву из-под ступней. – Что-то случилось? — с беспокойством. «Если себя не считать, идиот», – заботливо подкидывает сознание. – У мамы был день рождения сегодня… Впрочем, уже вчера. На часах точно больше двенадцати, если не два с лишним: по небу ничего не скажешь, а на часы надо оборачиваться. Какое ему до этого дело… Сердце сжимается от слов Ромы, но слова жалости прозвучат, наверно, глупо. Или нет?.. – Не думай так громко, — говорит вдруг Рома, посмеиваясь. – И не говори ничего. Посиди со мной вот так и всё. Сочувствием, что переполняет Антона, можно выстлать экватор. Но вместо того, чтобы думать, он, как и просил Рома, старается утихомирить частое дыхание, чтобы Роме было комфортнее. Их грудные клетки едва не прижаты друг к другу, и вряд ли его сумасшедшая сердечная ламбада поможет Роме успокоиться. Положение Ромы неудобное, но он не жалуется. Антон тем более. Из приоткрытого окна доносится пение редких ночных птиц. Шелест листьев, отдалённый рёв тракторов, управляемых пьянчугами или поздними работягами. Занавески колышутся, собирая пыль с пола. Антон может сказать, что сидеть вот так, — с Ромой в обнимку, — похоже на самое сладкое воспоминание, которое он будет бережно хранить в отдельном местечке. Его одолевает дрёма. Голова уже не держится сама; Антон навалился на Рому полностью, обхватив его за шею. Чужое дыхание куда больше успокаивает, похоже, его самого. И он готов просидеть так сколько угодно. Он нуждается в этом столь же сильно. Почему же этого хочет Рома, его сейчас не волнует. Неужели и правда нельзя просто взять и поверить, что это происходит? Просто потому что. Без всяких «почему». Разморенный, Антон, вяло ворочая языком, произносит вслух то, что вертится в голове несмотря ни на что. – Марк… Кто это?.. Он искренне верит, что сказал это мысленно. Но дёрнувшийся Рома мигом развеивает безмятежную дымку. Брюнет вдруг морщится, шипя ругательство сквозь зубы. Проследив за его взглядом, Антон охает. Порез циркулем. Надо же было обработать!.. Ведомый этим желанием, не терпящим отлагательств, он осторожно и нехотя выпутывается из объятий, сбегая — именно так, — за пластырем и перекисью. Пока он роется в коридоре, то заодно придумывает тысячу и одну отмазку тому, что посмел ляпнуть. Заглянуть в глаза Роме кажется непосильной задачей. Рома решает его проблему сам: подходит в намерении забрать содержимое рук Антона и заставляет посмотреть на себя. Вопреки ожиданиям Антона во взгляде болотных глаз только усталость вперемешку с сонливостью. Со взъерошенными волосами он похож на грачонка, только что не крикливого, но такого же пушистого и ми… Отставить! Жалко, что грачей здесь прилетает мало… Всё вороны да скворцы… И ласточки. Антон пропускает момент, когда они усаживаются в то же положение, но очухивается, когда Рома ожидающе смотрит на него и подаёт голос: – Марк мудак, — ёмко и основательно. Антон поспешно кивает, не удивлённый такой характеристикой. Догадывался, так сказать. – Человек, который знатно надо мной поиздевался. От обиды за Рому появляется малодушное желание задать этому мудаку хорошую трёпку. Антон с остервенением откручивает крышку бутылочки перекиси, а Рома, наблюдая за его телодвижениями, коротко посмеивается и треплет его по волосам, отчего Антон чуть не льёт всё мимо. – Не нужды переживать из-за него, блондинка. Он не стоит того. Ничего криминального он не сделал, просто обвёл одного дурачка вокруг пальца. – Всё равно, — пыхтит Антон. – Какого хрена ему от тебя надо? Рома не выглядит удивлённым тем, что Антон слышал его разговор. – Раскаивается, что ему ещё может быть надо. Антон задыхается в возмущении. Даже слов не находится. Холодная, как и всегда, ладонь Ромы помогает ему не начать размахивать руками в негодовании. Антон в данный момент занят тем, что тщательно её обрабатывает. Покончив с этим, он открывает зубами пластырь и наклеивает его на порез. В процессе этих нехитрых манипуляций Антон не видит лица Ромы, но слышит его болезненное шипение. – Я не держу на него зла. Пустая трата нервных клеток, — говорит Рома, когда Антон осматривает результат. – Только хочу, чтобы он от меня отъебался. Антон прикусывает язык — вот так неожиданность, — когда хочет высказать своё ценное мнение по этому поводу, и только в очередной раз кивает, поднимая ладонь так, чтобы подуть на неё. Рома усмехается. – А где же у собачки боли, у кошки боли, а у чудесного Ромы не боли? Антон закатывает глаза, пихая брюнета локтем. – Невинные животные не заслужили таких страданий. – И то верно. «Там, где любовь... там всегда проливается кровь», — пропевает он, а потом с лукавой улыбочкой подмигивает. – А с тем, что я чудесный, ты, выходит, согласен? – Не льсти себе, — отмахивается Антон, пока внутри него взрываются гейзеры. От слова «гей», очевидно. – Твоя самовлюблённость не знает границ. – Эх, никто меня не любит, никто не приголубит… Антон кидается в Рому пачкой пластырей и чуть не обмирает, слыша в коридоре тяжёлые шаги папы, плетущегося в туалет на первый этаж. Он вскакивает на ноги, переходя на яростный шёпот: – Всё, проваливай отсюда! — как бы всё в нём ни желало противоположного. – А то пиздюлей получим оба. Изображая кряхтящего деда, Рома поднимается следом и ловит мельтешащего Антон за локоть. Его глаза смотрят серьёзно. Антон замирает. – Мы поняли друг друга? — спрашивает Рома. – Да. – Я рад, Антон, — взгляд теплеет. – И я рад, что ошибся в первый день. – Я тоже рад, что ошибся. Они уже говорили это. Но сейчас это кажется важным. – Больше не будет игр в молчанку? — с игривыми нотками. – Не будет, — со смешком. – Обещаю, — с иглой в сердце. Рома, удовлетворённый полученными ответами, перекидывает ноги через оконную раму и оборачивается, подзывая Антона пальцем. Они обнимаются на прощание. В голову ударяет кровь, когда Антону чудится, будто… Рома коротко мажет губами по его виску и тут же цепляется за дерево, исчезая. «Спокойной ночи», — читает он по губам стоящего на мостках Ромы. Он уходит, а Антон так и стоит у окна, неверяще пялясь на линию горизонта. Дурацкая улыбка украшает его лицо. Он ложится спать с ней же, никак не в силах перестать прокручивать этот момент в мыслях, и засыпает как убитый. Впервые за долгое время. И даже мычание Фильки в шесть утра не раздражает. Вообще всё теперь словно улыбается ему в ответ. Как и утренняя работа в огороде, как и стирка вручную, которую Антон сегодня готов боготворить. Пока он стирает в кровь пальцы хозяйственным мылом, Бяша вьётся рядом, плавясь на солнце подобно ленивому коту и время от времени ловя на себе неодобрительные взгляды мамы Антона. Июль уже совсем скоро вступит в свои права, и усилившаяся жара служит тому подтверждением. Свою футболку Антон давным-давно кинул на мостки, на которых развалился Бяша в своих смешных солнцезащитных очках, что все равно не спасают никоим образом. Помогать он не собирается — да Антон и не настаивает, — и потому только пиздит под руку, получая брызги в лицо. Хоть комары от такого пекла попрятались… А ему сегодня даже не хочется ни на что жаловаться… Утро обещает стать ещё слаще, когда из соседнего дома выплывает Рома, при виде которого всё внутри Антона поёт аки соловей. Чёрная футболка на Роме делает больно всем, кто её видит, но сам он не выглядит зажарившимся зефиром, чем уже грешит Антон. С другой стороны, его щёки и без того пылают от жары, так что можно не париться о них, вовсю рассматривая Рому. Тот хлопает по руке Бяши и салютует Антону, что чувствует себя влюблённой школьницей. Впрочем, он и есть влюблённый школьник… – Не поделишься сигареткой? — спрашивает Рома у Бяши. – Базара ноль, на, — охотно отвечает друг, ползя в карман шорт. – Отойдём только, на, а то тётя Карина пизды даст. Парни удаляются, и Антону бы разыграть обиженного жизнью человека, но, на самом деле, он рад небольшим передышкам, чтобы переваривать все непристойные мысли относительно одного засранца в одиночестве… Особенно после того, что… Если это ему не померещилось… Ну, не мог же Рома так неловко оступиться или… промазать? Ох, блять… Оля, поливающая цветы, бросает на него какой-то странный лукавый взгляд и, случайно утопив последней каплей пухлого зазевавшегося шмеля, плюхается рядом с ним, сверкая похлеще солнечных лучей. Антон даже примерно представляет себе, о чём она ему ментально вещает. «Вот, я же говорила, помиритесь!» Антон приподнимает бровь, глядя на неё. Улыбка не сходит с его губ. – Тебе папа не рассказывал кое-чего? — понижает она голос. Когда Антон мотает головой, она шепчет: – Представляешь, Коломина в участок забрали! – Коломина… Это который Илья? – Ну, который сын. «Который Коломенская верста», — вспоминает Антон, хмурясь. Что ж, вот Петя и нашёл виновника неприятного инцидента. – И что там? – Говорят, у него нос был разбит. И зуб выбили! Мама говорит, спутался с какими-то хулиганами, вот и получил… Вот и приплыли. «Хулиган», надо же. Конечно, Петя не обошёлся без рукоприкладства. Не хватало только, чтоб ему приписали в дело ещё чего-нибудь… Оставалось надеяться на добросердечность Тихонова, всё-таки доносчика ему преподнесли на блюдечке с золотой каёмочкой, а там уж недолго клубочек дальше разматывать. – Вот как… — отозвался он и поскорее ретировался под предлогом смены воды для стирки. Ему жуть как хотелось расспросить Бяшу об этом всём. Не могло быть, чтобы друг уже обо всём не разнюхал. Он вылил грязную воду в помойку и хотел окликнуть ребят, что стояли совсем неподалёку, за дровяником, но его одолело любопытство: о чём эти двое могут болтать? Антон не уставал поражаться тому, что пропустил зарождение такого знаменательного союза. Подойдя на расстояние, с которого голоса было отчётливо слышно, он затаился, зажав переносицу, чтобы из-за сигаретного дыма не свербило, и подняв глаза к воробьям, качающимся на проводах. Антон иногда боялся, что их может дёрнуть током… – … батя разобрал на запчасти, на, и продал, - донеслось до Антона окончание фразы. – Больше не у кого попросить? – Так-то можно, на, — Бяша сплюнул. – Но Коваль точно тебя нахуй пошлёт. – Досадно, — с усмешкой. Интересно, о чём идёт речь… М-да, игры в шпионов Антону нравились с пелёнок, не обессудьте. – Можно за реку смотаться, на, там у чувачка одного байк одолжить. Коли сильно надо. – Было бы славно. Сегодня покажешь, подружка? – Сегодня запара, на, не могу, — Антон чуть не поперхнулся, когда понял, что Бяша никак не отреагировал на фривольное обращение. По крайней мере, вслух. Вот это новости. – Забор красить буду. О, Ромыч, может, подсобишь, на? Лимонад подгоню самодельный. – Идёт, — послышался звук тушения сигареты. – Всё равно блондинка изображает Рапунцель. На природу не вытащишь. – Забей, на, — рассмеялся Бяша. – С Тохой по-простому не будет. – У всех свои недостатки. – Вы посмотрите, ещё классику цитирует, — подаёт голос Антон, ловя на себе два насмешливых взгляда. – Я всё слышал, придурки. – Мы заметили тебя раньше, — обрубает Рома, даже не пытаясь скрыть широкую самодовольную лыбу. – Не быть тебе разведчиком, братан, — добавляет Бяша ехидно. Антон замахивается на Бяшу тазом, и тот верещит, как говорит дед Карп, «драной козой». Как-то внезапно к нему приходит осознание того, что он стоит с оголённым верхом. Становится неуютно, и возникает желание прикрыться, хотя раньше он о таком бы не задумался. Он уводит глаза куда угодно, лишь бы не смотреть на Рому больше выносимого. Тяжело… – Ты про Коломина слышал? — обращается к Бяше, чтоб занять голову другим. – Слыхал, как же, — друг, более не опасаясь, ластится к нему, чтобы подло толкнуть в бок. Слушая возмущённый бубнёж Антона, он говорит: – Всё, Коваль отчалил. – Как это отчалил? – Ну вот так, на. Казачка сдал легавому, как обещал, и того. Этого Антон не ожидал. Не то чтобы они не провожали Петю в армию совсем недавно, но всё равно сложилось впечатление, что всё произошло слишком сумбурно. Они ж даже не простились нормально… Да и кому не похуй, да? Антону вот вообще по барабану… – Ты виделся с ним? – Ага. Что-то у одного Антона, походу, нихуя ни «ага». – Да он с бодуна был жуткого, на, — как бы успокаивая, добавил Бяша. – Ночью минувшей уехал. Ты ж дома сидишь всё равно, братан, не грусти так. – Больно надо, — фыркнул Антон. Уж этой-то ночью он точно был немножечко занят, чтобы гулять. – Я наказан вообще-то. – А длинного-то выпустят теперь? — спросил Рома то, что вот-вот слетело бы с языка Антона. – Должны. Сигареты выкурены; по пути обратно Антон также узнаёт о том, что Рома хочет покататься на мотоцикле и потому расспрашивал Бяшу о том, как это можно организовать, ибо у деда Карпа такового не водилось. Ничего нового, кроме и так озвученного Бяшей, Антон предложить не мог и только взял себе на заметку поговорить с Лёшей об этом. Может, получится скоммуниздить один из байков Пети, пока тот в отъезде? С него не убудет. На вопрос о том, зачем это Роме, он отвечал, что соскучился по таким поездкам, ведь в городе у него был мотоцикл. Антон, к своему стыду, так и не садился за руль мотоцикла, хотя ему предлагали бессчётное количество раз. Он кататься в принципе не любил. Не боялся, что вы, не подумайте. Просто небезопасно это всё… По бетонкам, а не по нормальной дороге… Ещё и в канаву можно улететь… До обеда они лениво переговариваются ни о чём, а потом Рома и Бяша уходят страдать на жаре и дальше, только уже за покраской забора, а Антон, заработав законный отдых, дрыхнет до вечера. Неделя протекает медленно, но в то же время Антон теряет счёт времени. Наверно, это всё-таки заслуга лета. Выписка Паши становится едва ли не ключевым событием за этот период, потому что Лёша, как оказывается, выходит из-под надзора ещё в тот же день, когда Петя, наконец, отправляется отдавать долг Родине. Температура на градуснике ближе к полудню не падает ниже плюс тридцати, и своё заточение Антон даже несколько ценит, ведь в такую жару нормальные люди на улице делами заниматься не будут. А вот когда все ходят на речку, а ты сидишь, как пень, в четырёх стенах, становится грустно ещё как. Хочется и навестить Пашу, в конце концов, да и просто пошляться вечерком, чтобы прохладный ветер ласкал разгорячённую кожу. Хочется видеться с Ромой не только в пределах скамейки во дворе, но и где-нибудь ещё… Хочется сходить к Руди, узнать, как там у него дела… Главным аргументом Антон всё-таки приводит то, что он отпахал время своего наказания и заслужил если не освобождение, то хотя бы послабление. Родители вздыхают и соглашаются, наверно, исходя из того, что он и сам успел их задолбать своим постоянным нахождением дома и ненавязчивым нытьём по этому поводу. Как назло, после его феерического — и очередного, — снятия наказания безмятежная теплота сворачивает свои полномочия, и целый день поливают дожди. Антон надутым гелевым шариком тухнет то с Олей, смотря по кругу её диски с феями, то заглушая душевные страдания другими, не вынимая наушники из ушей. «Глаза будто океаны, и я иду ко дну…» Ко дну Антон идёт прямым и ровным шагом, только отнюдь не океанскому. В эти дни они не остаются наедине. Теперь, когда Антон этого не избегает, обстоятельства никак не могут сложиться так, чтобы они были свободны в одно и то же время. Рома, как одержимый, занят поиском байка и перекладыванием дров — деду Карпу приспичило, не иначе, — а Антон что, Антон аки пчела, занят если не постоянно, то очень часто. Оставшиеся бандиты к нему во двор сами никогда не придут, тут только своими силами придётся, ну а Бяша полет сорняки за рекой, а когда возвращается, не отлипает от них обоих или вместе, или по отдельности. «Твой взгляд, твой смех, который так мне нужен» В один из дней Рома случайно сжимает вместе с поленом маленькую пчелу и щеголяет с распухшей рукой. Тем же вечером Антон самолично перебинтовывает её, сетуя на то, что у деда Карпа кривые руки. На самом деле, это всё жалкая ложь, но Антону от недостатка Ромы рядом уже качественно снесло крышу. А ведь ещё не весна и пока не чумачечая. Это — единственный кусочек уединения, который Антону удаётся выкроить. И то только потому, что Рома освобождён от вечерней чистки гаража. До этого Антон также натаскал воды за них двоих, чтобы Рома даже не вздумал напрягаться с больной рукой, и подмёл соседские мостки, за что был удостоен удивлённого взгляда деда Карпа и коротких слов благодарности от него же. А это дорогого стоит, между прочим. «Я знаю, я буду лететь безумной вспышкой» – Заделался моей медсестричкой? — подкалывает Рома, кусая губы, когда Антон задевает место, на котором красовалось жало. – Что поделать, если ты такой неуклюжий, — с недовольством, чтобы не дать дрожи просочиться в голос. Они сидят на его крыльце — Рома чуть позади, — и Антона это не может не отвлекать. Он практически снова окружён брюнетом со всех сторон, и желание немного сместить задницу так, чтобы сидеть ровно спина к груди, скоро перевесит здравый смысл. Рома что-то рассказывает, кажется, о школьной поездке в Москву, но Антон слушает его вполуха, бездумно перебирая чужие пальцы, которые уже по идее должен был отпустить. «Я буду, я буду для тебя всегда твоей малышкой» Пожалуй, откровение Ромы в виде его отношения к Марку рушит в Антоне незримые барьеры, и он готов от переполняющих его чувств потерять голову. Его как будто больше ничто не останавливает, что полнейшая глупость, разумеется, но крылья за спиной раскрыты и складываться не спешат, вдохновлённые близостью. Даже если Рома ничего в это не вкладывает… Что ж, он сам позволяет Антону всё это делать… И мечтать о себе он не запрещал, знаете ли. Антон усмехается своим мыслям и ловит на себе задумчивый взгляд Ромы. Как давно он молчит? Ну да, не заметить полнейшее игнорирование Антона сложно, конечно… Рома смотрит на их переплетённые пальцы, — и это вышло совершенно непреднамеренно, — и Антон сдерживает внутренний крик чайки. Он смотрит в ответ, не предпринимая никаких действий. Если Рома захочет, он сам освободит ладонь. Антон — ни за что. В изумрудных глазах плещется закатное солнце. – Спасибо, солнышко. – Пустяки. Рома не шевелит пальцами. Он продолжает смотреть пристально, изучающе, и Антон не в силах разрушать этот момент. Глаза Антона опускаются чуть ниже, но Рома заставляет его поднять голову пальцами свободной руки. Прикосновения холодные; Антон дёргается, но хватка на подбородке, хотя и нежна, не даёт отстраниться. Немыслимо близко… Опасно близко. Рома выдыхает воздух сквозь ноздри, посылая щекотные мурашки по лицу Антона. Если всё происходящее — последствия солнечного удара, Антон не хочет выходить из обморока. Из обморока его выводит окрик мамы, и, блять, лучше бы ей не видеть их в таком положении. Антон умотал с ужина, что было, безусловно, неосмотрительно. Когда они теперь снова окажутся вдвоём, чёрт возьми?! Поправка: только вдвоём. Трагично вздыхая, Антон отстраняется, но Рома вдруг охает, указывая пальцем куда-то вперёд. – Блондинка, глянь! Заинтригованный, Антон поворачивается в указанном направлении, и видит ровное ни-че-го, что могло вызвать столь яркую реакцию, и уже хочет спросить, какого хрена вообще… На этот раз касание губ сопровождается и звуком, чтобы Антон не принял его за бред перегревшегося мозга. Антон чувствует, как краснеет, как пульс учащается мгновенно — он слышит его в висках… А чуть выше виска горит след от поцелуя. Рома вновь испаряется слишком быстро, но это и хорошо. «И не доплыть пока — глубока река» Что-то внутри Антона зацветает вместе с луговыми цветами. И по закону подлости именно на следующий день с утра льёт как из ведра. Ко второй половине дня всё ещё серо и сыро, но Антон уже не может просиживать штаны дома. Ещё на середине дорожки, соединяющей дома Петровых и деда Карпа, последний даёт Антону от ворот поворот, ссылаясь на то, что Рома возится с ягодами. И как бы Антон ни напрашивался в гости, дед был непреклонен, мол, ты будешь отвлекать. Ну и ладно. Ну и пожалуйста. Скоро и им с Олей предстоит собирать ягоды, а потом, может, и они смотаются в лес за черникой. Давненько он вообще в лесу не был, не порядок. Но у Антон настроение слишком хорошее, чтобы унывать, так что он решает навестить Пашу, подозревая, что найдёт там и Лёшу. Заодно спросит и про байк, возможно, сделав Роме в будущем сюрприз. Приободрившись ещё больше, он бодрым шагом собирает кроссовками каждую лужу и тонет в мокром песке, но-таки доходит до нужного дома. На стук никто не отзывается, но кого это останавливает? Антон проходит в коридор, стараясь не шуметь, если Паша вдруг решил прилечь. В таком случае Антон хоть посмотрит на него, а то сколько уж… Прежде чем Антон слышит рваные выдохи и непонятный грохот, в уши врезается надрывный девичий стон… Стон, мать вашу… Антон хочет зарыться головой всё в тот же мокрый песок от жгучего стыда. Как… Просто как он умудряется попадать в такие ситуации? Он задевает плечом вешалку, и какое-то тряпьё, шурша, падает на пол. Наступает звенящая тишина. Антон икает. – Пепел? Наверно, прозвучит странно — в его-то ситуации, ага, — но Антон благодарен богу, что это оказались не Паша с Евой. Он бы не смог смотреть в глаза обоим до конца жизни. Впрочем, он не был уверен, что Ева вообще позволила бы Паше… Стоп-стоп-стоп, Петров, о чём ты, блять, думаешь? – Нет, — пискнул он, вжимаясь в стену. – Это я. – А, Антоха, — сказал Лёша хрипло. – Погоди маленько, хорошо? Антон кивнул, видимо, стене, и, чертыхнувшись про себя, согласно промычал. Он терпеливо дождался, пока из-за угла не вышла девушка, в которой Антон сразу признал одну из старшеклассниц, что выпустится в грядущем учебном году. Кажется, её звали Вероника… Или нет… Неважно. – Привет, Петров, — блондинка, – иронично, не правда ли? — кокетливо подмигивает, и Антон отводит взгляд от лямки лифчика, красующейся на голом плече. – Ты мне такую малину обломал, ты б знал. – Сочувствую, — брякнул он, в шутку оскорбляясь. – Надеюсь, ты успела насладиться. Вероника хихикает и, крикнув Лёше слова прощания, уходит. Антон, чуть погодя и наверняка светя краснющими ушами, заходит в комнату, находя глазами Лёшу. И почти сразу же отворачивается, видя, как тот, всё ещё полуголый, бренчит пряжкой ремня, продевая его в шлёвки. – Побыстрее одеться не можешь? — бурчит Антон в попытках скрыть адское смущение. Лёша смеётся и, судя по звукам, надевает, наконец, футболку. – Как вежливо с твоей стороны. Можешь поворачиваться, дурёха, — Антон может только молча возмущаться, смотря на растрёпанную отросшую шевелюру Лёши, его лихорадочный блеск в глазах, чуть покрасневшие щёки и следы ногтей на нижней части шеи. – Меня никто ещё не прерывал во время секса, знаете ли… – С почином, — Антон не хочет смотреть на эту ухмылочку, поэтому спрашивает с недовольством: – Где Паша? – У Евы. Она носится с ним, как курица-наседка. Бедный мой мальчик… Антон закатывает глаза. – И ты решил, пока товарища нет дома, предаться плотским утехам? – А почему бы и нет? Я здесь как дома. Резонно. – Ты-то чего хотел, нарушитель спокойствия? — попутно Лёша поправляет покрывало, и, нет, Антон не хочет бросать туда даже мимолётного взгляда. – Из-за тебя пришлось девушку на улицу в такую погоду выставить, эх, — он глядит в окно и присвистывает. – Вот это потоп… Пошли — чаю налью. Небось, промок, а? Антон заторможенно кивает и следует за старшим на кухню. Лёша ставит чайник и, подходя к нему, ерошит блондинистые волосы, посмеиваясь. – Не переживай так, ничего не случилось, — правильно расценив его робость, мягко говорит Лёша, но, конечно же, не изменяет себе, добавляя следом: – Поговорим о господе нашем Посейдоне? Или так и будешь с зашитым ртом стоять? – Иди ты, — вяло отмахнулся Антон. – С каких пор Паша разбазаривает свою частную собственность? Нет, конечно, Лёша частенько тусовался у Ковалевых, но обычно ночевал где попало. И уж тем более Лёша не оставался в их доме один. Хотя до этого и поводов не было… Может, Паша решил, что так дом будет под присмотром? Ну да… – Вот так вот мы и жили — спали врозь, а дети были, — протянул Лёша, получая в ответ скептический взгляд Антона. – Господи, заткнись, — и, предотвращая возможную шутку, сказал: – Я тебя искал, — на это Лёша выжидающе выгнул бровь, и Антон пояснил: – Не знаешь, если у Пети одолжить мотоцикл, он сильно расстроится? В глазах Лёши разгорается предвкушение. Он обещает, что разберётся с этим, когда заглянет в гараж. Они чаёвничают, и, хотя Антон всё ещё жутко смущён, ему удаётся расслабиться. Лёша также говорит, что передаст Паше, что Антон заходил. На улице по-прежнему хлещет дождь, даже, кажется, сильнее, чем до этого. Про армию и Петю они упоминают вскользь, и видно, что Лёше говорить не особо хочется, так что Антон не пристаёт. Антон пишет Роме сообщение с просьбой сказать, когда тот освободится. Рома пишет, что вряд ли у него будет время для встречи, и плечи Антона сникают. Он уже бредёт домой, когда решает, что сегодня он не намерен предаваться тоске, а потому направляется к Руди. Руди ахает, завидев его на пороге, и не перестаёт ругаться, причитая о том, что Антон обязательно заболеет. Антон стоически задвигает неприятное чувство в груди, ноющее ещё с того момента, как дед Карп прогнал его утром, не дав повидаться с Ромой. Руди угощает его печеньем и отводит на веранду, где они слушают пение дождя, мерный стук капель по карнизу. Руди шутливо расшифровывает его послания, трактуя стук по азбуке Морзе. Антон улыбается, но улыбка эта с каждой минутой всё больше становится натянутой. И Руди не может этого не заметить. Он откладывает вазочку с печеньем и садится Антону на колени. Антон совершенно по инерции сжимает его талию. Руди тянется к губам, но Антон отворачивает голову. – Nicht heute, Rickert. Пожимая плечами, Руди отстраняется, просто прижимаясь к нему и укладывая голову на плечо. Улыбка Руди трескается тоже; он поджимает губы, и Антон не может не корить себя. Но как же всё это сложно… Антон засиживается и, понимая, что стоит уходить, прощается, испытывая муки совести непонятно, к чему конкретно. Он не хочет признавать, что является причиной, по которой Руди тоскливо смотрит ему вслед. Он не хочет признавать, что отталкивает его, потому что… Потому что — что? У них нет обязательств. Верно же? Небо заволокло тёмными тучами, а ветер усилился. Антон ускоряет шаг, стараясь игнорировать тревожное предзнаменования грозы. Он успеет дойти до дома… Точно успеет… Он уже почти вышел из леса на дорогу… Он едва не пропахивает носом землю, зацепившись за торчащий корень, но от падения его спасает чья-то крепкая хватка. Он пугается не на шутку и вскидывает голову. – Алиса?.. Имя звучит диковинно из его уст. Девочка в маске лисы, промокшая до нитки, хохочет, возвращая его в исходное положение. – Спрячься в лесу, гроза же наступает, — советует она, вздрагивая от сильного порыва ветра. – Ты будешь не один. – Что?.. Антон промаргивается, но странная таинственная девчонка не пропадает. Он хочет спросить что-то ещё, но она прикладывает палец к его губам и, приблизившись, говорит: – Ты не приходишь ко мне, и я сама нашла тебя, чтобы предупредить, — она оглядывается и произносит совсем тихо: – Берегись, просто Антон. Хозяин возвращается. Какого хуя… Она убегает, оставляя Антона посреди дороги в абсолютном шоке. Антон растерянно провожает её взглядом… и обмирает, когда раздаётся первый раскат грома. Где-то рядом сверкает молния. От яркой вспышки мутнеет в глазах. Антон отступает на несколько шагов назад… Его снова кто-то хватает за локоть, утягивая куда-то вниз. Антон ничего не слышит из-за бешеного шума шелестящих листьев и завываний ветра. Дождь добавляет мрачности, ничуть не успокаиваясь. Капли бьют по щекам, как мелкие камушки. Словно оставляют царапины. Он понимает, что оказался в каком-то кювете, под сосной с раскидистыми ветками. Страх птицей бросается в грудную клетку. Антон всматривается в лицо напротив и вскрикивает: – Рома?! Что ты тут делаешь?! Вот они снова под дождём. Антон бы изумился таким поворотам судьбы, если б не было дел поважнее. – Гулял, — просто отвечает Рома. Его лицо бесстрастно настолько, что выглядит почти издевательством. Антон же от накатывающей истерики готов реветь. Он смертельно боится грозы. Он на окраине лесной полосы почти в открытом поле. Он под деревом. Он на улице. В грозу. В ебаную грозу!.. С Ромой в придачу. С Ромой, который… Блять… Это какой-то сюр! – Ты же дохуя как занят был! — рявкает Антон одновременно с новым раскатом. Гремит так страшно, что трясётся земля. Грозы такой силы на своей памяти Антон ещё не видел. Он кричит, и первые слёзы обжигают щёки. Рома толкает его ниже и приваливается рядом, после чего прижимает к себе до хруста в рёбрах и, пытаясь перекричать грозу, приказывает: – Закрой глаза! – Сначала ответь! — Антон в полнейшем беспорядке. Он не способен и не хочет себя контролировать. – Не будь идиотом! – Ответь! — от злости и бессилия всё внутри переворачивается. Всё, что копилось в нём целый день, грозится, — ха, — выплеснуться вулканом. – Ответь, чем ты, блять, занимался?! Что аж ни минутки свободной не выдалось! Он не имеет никакого права предъявлять подобные обвинения после того, что сам выкидывал в прошлом. Но как же сейчас наплевать. – Антон, пожалуйста, — Рома встряхивает его за плечи, но без толку, Антон дрожит и сопротивляется. Скрежетнув зубами, Рома выпаливает: – Марк приезжает сегодня. Я был не в настроении. Для тебя тоже. Прости. Прости? Прости, да? Антон не находит в себе сил удивляться тому, что Рома спокойно реагирует на все его выпады, и истерит, потому что его никто не одёргивает. – Марк, значит? — от этого имени его скоро начнёт трясти. Если не уже. Свет ударяет по глазам: молния снова бьёт где-то неподалёку. Антон, не отдавая себе отчёта, утыкается головой в чужую грудь, сжимая руки Ромы так сильно, что сводит собственные. Он, не таясь, роняет слёзы, которые всё равно теряются в ливне. Холодно. И мокро. Из них двоих можно выжимать воду. Рома, будто только этого и ждал, заключает его в своеобразный кокон. У него самого от холода стучат зубы, но он активно растирает плечи Антона в попытках согреть. – Т-ш-ш, блондинка, не смотри, — Антон жмурится до звёздочек перед глазами. – Хочешь, посчитаем? Гроза уже заканчивается. Всё хорошо. Ни черта подобного. Она только набирает обороты, и Антон это знает. А ещё они сидят под чёртовой сосной, в которую вроде как иногда любит бить молния… Он ноет, как детсадовец, но стыдиться того, что его успокаивают, как этого же детсадовца, он будет как-нибудь потом. Сейчас словам Ромы хочется верить. Раскат грома. Антон, всхлипывая, просит: – Спой мне. И Рома поёт. И голос его кажется самым успокаивающим в мире. «А на небе мой сон, но не мне снится он…» Гроза будто и вправду отходит на второй план. Антон, слушая яростный поток мыслей, вступает в их новую игру, начиная говорить, прерывая Рому: – Я так хотел увидеть тебя. Я постоянно… постоянно этого хочу. Антон слышит, как Рома пропускает вдох. Но продолжает петь, поддерживая: «От печали нет толка…» – Я думал, вдруг ты пожалел о том, что сделал. Вчера вечером… Если ты помнишь. Тогда я не понимаю, зачем ты дразнишь меня… «Ведь я похожа на волка…» – Ты рассказал о Марке, и я… Кажется, я окончательно потерял голову. Раньше я не давал себе надеяться. Особенно после того, как ты сказал, что был влюблён… «Луна, что ты молчишь?» – Но даже так я не могу отделаться от мыслей, что между вами что-то было. И если это так, то меня так это раздражает. Это такая несусветная тупость, но это так. Я злюсь, потому что мне больно представлять вас вместе. Кем бы этот Марк ни был. «Ты же всюду твердишь, что нуждаюсь я в нём…» – Ты хотел, чтобы я говорил? Что ж, на, получи — распишись. Я не знаю, что ты будешь с этим делать. Но я так больше не могу. Если ты не прекратишь… давать мне надежду, я сойду с ума. Лучше ударь меня прямо сейчас. «Вою на луну, вою на луну, вою…» – Потому что я очень хочу тебя поцеловать. Рома молчит. Антон, вдыхая полной грудью, поднимает глаза. В глазах напротив сверкает ярче шаровых молний. – Ты уверен, что хочешь поцеловать именно меня? — хрипло. – Да. Рома быстро опускает взгляд на его губы. – Так целуй. Антон не верит. Но тянется навстречу, ожидая, что вот ещё несколько миллиметров, и Рома отвернётся. Оттолкнёт. Уйдёт. Но Рома, кажется, не дышит, прикрывая глаза. Его густые ресницы трогательно трепещут, и, нет, Антон не железный. Он сокращает оставшееся расстояние в одно мгновение, словно опасаясь, что Рома передумает. Рома рвано выдыхает, приоткрывая губы и опуская ладонь на его шею. Он подтягивает Антона ближе, и тому приходится приподняться, чтобы нависнуть над брюнетом. У Антона кружится голова. На него разом наваливаются все звуки: и рёв природы, и треск падающих веток, и разрывающий уши гром, но самым громким, безусловно, является стук сердца, который Антон чувствует под своими пальцами. Губы Ромы мокрые, обветренные и самые желанные. Рома позволяет Антону вести, и блондин как некстати вспоминает, что тот не умеет целоваться… ради всего святого, Антон не может двинуться ещё больше. Парень перед ним открыт, как и всегда, и пытается робко повторять за его движениями, слегка постанывая. Не выдерживая, Антон проводит носом по щеке брюнета и бормочет: – Целоваться с тобой, конечно, как с пепельницей. Рома, явно дезориентированный, только хмыкает. Грудь Антона, наверно, сейчас к херам разорвёт. Он тянется за поцелуем снова, не удовлетворённый тем невозможно коротким столкновением губ, и Рома вполне разделяет его намерение, двигаясь тоже… Гудок заставляет Антона слететь с Ромы, опустившись коленям на размытый песок. – Вот вы где! — восклицает Лёша, ставя мотоцикл на подножку. Антон хлопает глазами. Это ж надо было увлечься настолько, чтоб не заметить среди прочих звуков шум двигателя? Пиздец… – Вы совсем чокнутые оба? Быстро залазьте! — он хлопает по коляске. Антон узнаёт в этом стареньком байке агрегат Пети. Нашёлся-таки. – Ищу вас по всей округе. Ну даёте… Они садятся в коляску; оба находящиеся где-то не здесь, — Антону это совсем немножечко льстит, — и молчаливые. Пока они едут в родные степи, — не ахти тут и ехать, на самом деле, — Лёша рассказывает в двух словах, как родители Антона и дед Карп безуспешно пытались их дозваться, но, естественно, успехов не добились, а Лёша оказался в нужное время в нужном месте и пообещал, что найдёт обоих. Видя их помятое состояние, Лёша с расспросами не лезет и высаживает их у калитки. Антон благодарит высшие силы за то, что тот, похоже, ничего не видел. Незнакомая фигура у калитки Антону не нравится сразу. И не зря. – Явление Христа народу, — глумливо тянет фигура с золотистыми волосами, серыми глазами и приклеенной улыбкой. Фигура довольно высокая и худощавая, широкая в плечах и бёдрах. – Ну и погодка у вас здесь. Рома, — фигура направляется к брюнету. – Тебе не кажется, что некрасиво заставлять гостей мёрзнуть под дождём? Фигура тянется к Роме, который смотрит пристально. Перед Ромой материализуется Лёша, перехватывая занёсшуюся ладонь. – Кто такой? — требовательно. – Как грубо, — отвечает фигура. Улыбка трансформируется в оскал. – Разве Рома не рассказывал о своём друге детства? – Не имел чести, — обрубает Лёша. – Не страшно, — глаза фигуры мутнеют. – Разберёмся. Глаза фигуры ненадолго останавливаются на Антоне, но переводят взгляд обратно на Лёшу. – Меня зовут Марк. Марк Миллер, — он сжимает руку Лёши ногтями, вызывая у того шипение. – В своих кругах меня прозвали Карандашом. Но, думаю, про определённые круги вам много что известно. Тюремные наколки очень располагают к беседе на подобные темы, не правда ли? Лёша определённо готовится что-то сделать, и Антон действует на опережение, хватая того поперёк груди. Марк вновь проходится по Антону скучающим взглядом. Антону хочется выколоть ему глаза. – Уймись, актриса. Рома отводит Марка, держа того за локоть. – Прекрати разыгрывать драму, тебе не идёт, — добавляет Рома устало и тянет Марка за собой. Гром ставит точку в этом разговоре. Они скрываются в доме. Хлопает дверь. Антон так и стоит, стараясь уложить в голове хоть что-то. Но у него не получается. Только почему-то всё болезненно стонет внутри. Опять…