Вспомни моё имя

      Джип остановился во внутреннем периметре, оставив за собой мягкий шлейф из едкой красной пыли. Дзигэн перемахнул через открытый борт, подняв ботинками ещё одно пыльное облачко, закинул винтовку в чехле на плечо и сделал то, о чём мечтал последние три часа, — закурил. Он стоял, чуть облокотившись о борт, и разминал затёкшие ноги — даже с его умением удобно устраиваться на любой поверхности эта дорога стала тем ещё испытанием. Ещё безумно хотелось есть, но это своё желание он не скоро сможет удовлетворить.       После нескольких длинных затяжек он присоединился к остальным наёмникам, разбирающим свои вещмешки и снаряжение, лениво переругиваясь между собой. Дайсукэ спиной чувствовал на себе взгляды солдат в этом лагере. Их слава бежала впереди них: наемники, хладнокровные мясники, убивающие за деньги. Он так до сих пор и не свыкся с таким отношением к себе, и его раздражало это презрение: «Мы пачкаем руки в крови, чтобы вам, сосункам, этого делать не пришлось, и вы бы вернулись домой живыми и чистыми».       У него вещей было немного: тощий мешок за спиной, подсумки с патронами и инструментами для быстрого ремонта винтовки и, собственно, сама винтовка. Собравшись, он огляделся по сторонам, чтобы понять, кому доложить о прибытии.       Дзигэн подошёл к солдатам, стоявшим на посту. Те перестали так уж откровенно пялиться на приехавших и сделали вид, что очень заняты несением вахты.       — Эй, где полковник Дэвидсон?       — Его тут нет.       Дзигэн сжал челюсти — этот разговор грозил затянуться, а нервы уже трещали.       — Тогда кто здесь сейчас старший по званию?       Один солдат открыл было рот, но тут же закрыл, видя, что остальные его сослуживцы резко оглохли и теперь пристально рассматривали линию горизонта. Дайсукэ растянул губы в самой мерзкой своей ухмылке и, мягко взяв парня за воротник, наклонился к нему:       — Итак?       Остальные напряглись и потянулись за оружием.       — Я успею половину из вас уложить ещё до того, как вы в меня прицелитесь. И мне за это ничего не будет, в отличие от вас. Хотите проверить, кому сегодня не везёт?       Пойманный им солдат принял разумное решение не усугублять ситуацию и ткнул пальцем в нужную сторону:       — Сержант Мур. Там. Разбирается с партизанами.       Дзигэн отпустил его и нарочито аккуратно поправил ему помятый воротник:       — Ага, спасибо. Нам туда! — крикнул он уже в сторону прибывших вместе с ним наёмников и указал направление.       Дайсукэ не стал дожидаться остальных и пошёл по дороге, поднимая пыль ногами. Пыль была везде, Дзигэну казалось, что она была самой сутью этой страны, название которой он не запомнил и даже не пытался это сделать — только на его памяти африканский континент перекраивался несколько раз. Так какая разница, как сейчас назывался этот клочок земли?       Ржаво-красная прямая дорога вдали расплескивалась в широкий плац, на котором были вбиты столбы и уже построилась расстрельная команда. Дзигэн на мгновение отвёл глаза от привязанных чернокожих партизан в грязных обносках: «Это не моё дело. Меня это не касается». Но стоило ему сделать ещё один шаг, как он заметил появившуюся буквально из ниоткуда фигуру в светло-зеленом кимоно. Призрак прижимал руки к голове, не понимая, где он находится, и пошатывался, стоя среди приговорённых.       Дайсукэ, не раздумывая, рванул в его сторону. За последние годы он несколько раз не смог спасти призрака, постоянно окружённый людьми. Каждый раз он боялся, что больше не увидит его, но тот появлялся снова — помятый, растерянный, словно живущий только за счёт собственного упрямства.       — Нет! Не смотрите на него! Оставьте его в покое! — Дзигэн бежал, выкидывая вперёд длинные ноги, буквально перелетая через все препятствия на своём пути. Он не успевал: слишком далеко, слишком много людей, слишком мало времени. Взгляды всех вокруг уже обратились на неуместную фигуру, руки потянулись к нему.       Приговорённые рванули к призраку, но их удержали на месте путы. Чего не скажешь о солдатах — все они обнажали оружие. Самым первым оказался сержант Мур — он уже держал пистолет в вытянутой руке. Раздался выстрел. Наградной пистолет отлетел прочь, и сержант, не моргнув, медленно опустил изувеченную руку. Дзигэн перезарядил винтовку, чуть поморщившись от ощущения, будто ему в голову ввели тонкую холодную иглу.       — Сюда!       Призрак и так уже шёл в его сторону, переставляя ноги из последних сил, но оба понимали, что это ничем не поможет. Дайсукэ стрелял в любого, кто мог представлять опасность, стоя на одном колене и горстями выгребая патроны из подсумка. Его пальцы летали, живя своей жизнью: зарядить винтовку, закрыть затвор, выстрелить, открыть затвор и выщелкнуть пустую гильзу — и снова. Он не жалел никого — его память всё исправит. Наверное. Невидимые иглы впивались в него с каждым упавшим человеком — почти незаметные по отдельности, но приносящие боль все вместе. Пальцы захватили ещё патронов, прикоснувшись ко дну подсумка. Боль стала такой невыносимой, что Дзигэн промахнулся — едва ли не впервые с тех пор, как научился стрелять. Второй выстрел попал в цель, опрокинув ещё одного солдата на землю.       — Прекрати, — Дайсукэ не слышал слов, но прочитал по губам и выражению лица призрака.       Затвор винтовки заклинило. Дзигэн услышал шаги за своей спиной — остальные наёмники тоже присоединились к молчаливому безумию и вовсе не на его стороне. Прогремел выстрел.       На груди призрака расцвёл красный цветок, от которого шипастыми лозами разбежались чёрные трещины. Они нырнули под кимоно и пробежали сверху по рукавам и вороту, опутывая широкие плечи, обернулись вокруг длинной шеи, протянулись поперёк узкого лица. Призрак замер на миг, распахнув глаза будто в удивлении, прежде чем рассыпаться на части, как разбитая статуя.       — ГОЭМОН!!!       Мир треснул, словно цветная стеклянная игрушка, расколотый криком Дзигэна. Острые осколки осыпа́лись, рассекая реальность, пробивая насквозь людей, впиваясь ему в голову. Мир схлопывался в ничто, теряя краски и звуки, пока не наступило мгновение абсолютной тишины.       — Зафиксируйте его уже!       — Ввожу успокоительное.       Вокруг метались какие-то силуэты, но он не мог их разглядеть. Было слишком светло и адски больно. Глаза будто засыпали песком, в распухшем горле что-то торчало, мешая глотать и шевелить языком. Голова разрывалась, рассечённая изнутри и снаружи тысячью осколков. Глаза закрылись сами собой, когда он снова отключился.

***

      Когда стрелок окончательно пришёл в себя, вырвавшись из кошмара своей прошлой жизни, то первый вопрос, который он задал сидящему рядом Люпену, был: «Где Гоэмон?». Вор, всегда живой и подвижный как ртуть, выглядел так, будто из него выпили всю кровь. Он только молча взъерошил волосы, а на небритом лице проскользнуло какое-то непонятное выражение, но в итоге выдал: «С ним всё порядке — ты только не волнуйся. Как только встанешь на ноги, так я вас отсюда обоих заберу». Естественно, после такого ответа Дзигэн тут же начал волноваться, и его пришлось успокаивать внеочередной дозой лекарств.       Люпен просидел у его постели ещё несколько часов прежде, чем убедился, что его друг точно ожил. За это время он помог Дзигэну восстановить картину того, что с ними происходило до сего момента.       Последнее, что помнил стрелок, так это то, как посреди бесконечных изгибов норвежских фьордов их троица триумфально отступала после успешной кражи из потайного убежища очередного богача, отбиваясь от охраны. Дзигэн так и не понял, откуда взялся тот охранник. Он только почувствовал сильный удар по голове, от которого после короткой пронзительной вспышки боли по телу разлились непривычные лёгкость и слабость. Подобно невесомой пушинке, он начал опрокидываться навзничь, бесконечно долго падая вниз с платформы, по дороге ещё несколько раз стукнулся головой о балки и в конце распластался на холодных камнях. Далеко в вышине над ним сверкнул меч, а секунду спустя над Дзигэном склонился Гоэмон, перемазанный чужой кровью: чёрные глаза распахнуты в ужасе, рука прижата к его голове, рот открыт в протяжном крике. Стрелок уже не услышал его, утонув в тишине, и отключился.       Люпен совершил настоящее логистическое чудо, воспользовавшись всеми своими связями, — и Дзигэна смогли живьём доставить в больницу. Дальше были несколько часов операций, во время которых ему почти заново собирали череп, скручивая осколки пластинами и болтами, а Гоэмон не находил себе места и кидался на стены в коридоре, как дикий кот на прутья клетки, пока Люпен милосердно не вырубил его. Врачи совершили невозможное, и стрелок выжил, но так и не смог прийти в себя. Вначале они давали сдержанно-оптимистичные прогнозы, но время шло, приходили новые результаты анализов и осмотров, и надежда стремительно таяла.       Тогда-то Гоэмон и воззвал к чести и дружеским узам Арсена, сказав, что знает, как вернуть Дзигэна в этот мир. После он уселся, скрестив ноги, у койки больного и, наказав не трогать его, погрузился в глубокий транс. Люпен держал оборону, не позволяя никому даже дотрагиваться до самурая, пока медики вполне обоснованно негодовали, ожидая, что скоро на их руках окажутся два трупа. Наконец, произошло чудо: вначале в себя пришёл самурай и охрипшим голосом позвал на помощь, а стоило врачам ворваться в палату, как Дзигэн открыл глаза.       — Знаешь, наш Гоэмоша и правда удивительный. Сказал, что вернёт тебя, — и сделал это. Я не верил ему, а он рассказал какую-то свою легенду про то, как в древние времена самурай спас своего даймё: спустился в подземный мир и привёл оттуда его душу. Сказка, которая не может быть правдой, но, чёрт возьми, его Зантецукен тоже не может быть правдой, но существует же. Так что я подумал, что хуже-то уже точно не станет, — Люпен пожал плечами, но тут же поморщился от боли в правой руке, которая висела у него на перевязи. Несмотря на это, на его лицо тут же вернулась лучезарная улыбка. Умывшись и побрившись, он стал больше похож на обычного себя.       — И ты так просто об этом говоришь? А если бы он себя голодом заморил? Не думал об этом?       — Тихо, не нервничай, всё было под контролем. Конечно же я следил за его состоянием. Если бы всё пошло плохо, то я просто сдал бы его врачам.       — И поэтому ты сдал его сейчас? — Дзигэн наморщил нос, почувствовав, как виски начинает сдавливать боль.       Люпен тут же стал серьёзным, заметив это, и положил руку на плечо своему компаньону, снова придавливая его к подушке:       — Не усложняй. От того, что ты сейчас себя накручиваешь, лучше никому не станет. Если не можешь держать себя в руках, то я сейчас позову какую-нибудь миленькую медсестричку с успокоительным.       На зов пришёл широкоплечий медбрат, который мог бы, не глядя, свернуть в узел и поломать об колено и Люпена, и Дзигэна — причём одновременно. Он тяжёлым взглядом пригвоздил стрелка к кровати так, что тот потерял какое-либо желание возмущаться вслух, заправил в катетер капельницу с лёгким седативным и так же молча ушёл.       — Видел синяк? Это ему Гоэмон поставил, когда его пытались хотя бы осмотреть, а он вырывался. Он тут полбольницы разметал голыми руками. Да он даже мне плечо выбил. Мне тоже это не нравится, но прямо сейчас у меня нет сил с ним справиться, а он опасен в первую очередь для самого себя. Не волнуйся, я убедился, что с ним всё будет нормально. Полежит, поспит под капельницами — заодно восстановится, и мы все втроём отсюда уедем.       — А ты куда намылился? Скажешь, что по бабам, как всегда, и я тебе твоё хозяйство отстрелю.       — Чем же, интересно? — Люпен тихо засмеялся, встав со стула и потягиваясь. — Нет, всё проще. Ты же знаешь, скольким людям мы как кость поперёк горла. Как думаешь, сколько из них кружат вокруг, как гиены? А вы с Гоэмоном сейчас не бойцы, тебя так вообще даже двигать надо с осторожностью. Но ты не волнуйся, я со всем разберусь и вернусь, — вор подмигнул и вразвалочку вышел из палаты.       Стрелок обмяк на подушке, закрывая глаза и думая про себя: «Кого ты пытаешься обмануть?». Его острый взгляд никуда не исчез, и он отлично видел, что Люпен сам с трудом справляется с накопившейся усталостью. Возможно, поэтому это действительно было правильным решением — успокоить Гоэмона лекарствами.       Дзигэну всё равно было беспокойно от того, что он не знал, что сейчас происходит с самураем. И как ему вообще в голову пришло, что он может быть с Гоэмоном нечестен или даже как-то использовать его?! Истина была куда банальнее — он жить без него не мог.       Он уже соскальзывал в сон, когда вспомнил ещё кое-что, тревожащее его: что это за легенду такую вспомнил Гоэмон? Он перебирал её и так, и эдак, а потом вспомнил ещё почему-то его слова «Моё имя. Мы оба сможем вернуться в настоящее». Он почти понял, что всё это значит, но крепко заснул.