Исполнение заветных мечтаний

      — Abazhur, — внезапно произносит Дин, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности: во-первых, последние минуты он молчал, погружённый в свои мысли, а во-вторых, сказал он это на ломаном русском. Точнее, на ужаснейшем ломаном русском — самом ужасном из всех, что мне доводилось слышать.       — Что, прости? — неловко переспрашиваю я, снова беспардонно хватаясь за предлог оторваться от «домашки», которую так некстати нужно сдать завтра. Опять дотянула до последнего.       — August, — служит мне ответом. — Ab… abrrevipa… тьфу, abbrevia-tura!       Оборачиваюсь, заинтригованная странным досугом Винчестера, и вижу охотника развалившимся на кровати с одним из моих русско-английских словарей в руках. Тем самым, который я часто пользуюсь и вечно бросаю где попало в каком попало виде. Последний раз, вроде, на полку поверх остальных книг кинула, закончив заниматься переводом кое-какой статейки. Так, мелкая подработка карманных денег ради.       — Что ты делаешь? — хихикаю я.       — Не видишь: учу русский язык, — отвечает охотник с крайне серьёзной моськой. — Я же тут застрял? Застрял. Значит, нужно знать местный язык — мало ли что, — он говорит это таким тоном, словно выучить другой язык — плёвое дело. Нет, для энтузиастов дело действительно плёвое — за пару лет можно легко управиться, — но…       — Кто ты такой, и что ты сделал с Дином Винчестером, который на латыни-то изъясняется не ахти? — я в шутку выставляю ручку вперёд точно оружие.       — Да брось, латынь скучная, — отмахивается Дин и продолжает выискивать понравившиеся ему слова, листая растрёпанную книжку. То там, то тут из словаря выпадают маленькие листочки и отклеившиеся стикеры: мои записки и примечания. Один раз даже сто рублей попадается — ценная «заначка», неизвестно как пережившая моё постоянное пользование книжкой.       — А русский — самый сложный язык на Земле, — парирую я, но в ответ слышу:       — Molchat'.       — Ой-ой-ой, вы только на него посмотрите — затыкает он меня! Зачем тебе вообще учить русский, если через три дня мы отправим тебя обратно домой?       — Я учу слова, а ты отвлекаешь, — бормочет Винчестер, однако тут же отрывается от книжки, голодным взглядом прожигая холодильник: — У тебя там чего съестного, случайно, нет? Пирога какого-нибудь…       — Не знаю, посмотри сам, — я возвращаюсь к домашке со всей возможной самоотверженностью, хотя соблазн бросить всё и пойти хоть тот же пирог купить в супермаркете неподалёку возрастает с каждой секундой. — Заодно и ужин приготовь, мне сегодня лень. А у тебя вкусно получается, — ладно, лень собираться и идти по холоду даже квартал побеждает, поэтому я избираю лучшей тактикой лесть. Не сказать, что беспричинную. Зато хоть с ужином сегодня возиться не придётся. Надеюсь. Будь я одна дома, скорее всего, обошлась бы яичницей или даже парой сырых яиц с хлебом, но Винчестер вряд ли оценит такой способ перекусить.       — Uzhin, — произносит Дин через полминуты, отыскав нужное слово. — Я правильно сказал, uzhin?       — Да-да, uzhin, uzhin…       Вскоре на кухне слышится жизнерадостный звон кастрюлек, сковородок и прочей посуды — Винчестер что-то выворачивает в шкафчике, — а также сдавленные ругательства охотника, стоит ему порезать палец собственноручно заточенным ножом. Хочу сказать по этому поводу что-нибудь остроумное, однако решаю для своего же блага придержать болтливость хотя бы в этот раз. Иначе останусь голодной, и это ещё в лучшем случае.       — Не читай за едой, — я пытаюсь вытянуть свой несчастный словарик из-под носа Дина, когда он едва не роняет на книгу содержимое своей ложки. Только жирных пятен на страницах мне не хватало — и без того в универ носить стыдно. — Подавишься.       — Я подавлюсь, если ты будешь продолжать в том же духе, — охотник пытается отнять книжку обратно, но я зашвыриваю её на кровать. Дину, похоже, слишком лень вставать со стула, поэтому он, состроив гримасу, смиряется. Почти. — Ладно. Тогда учи меня русскому ты. Скажи какое-нибудь слово!       — Prevysokomnogorassmotritel’stvujushhij[1], — улыбаюсь я, вперив в «ученичка» испытующий взгляд.       — Эй, нормальное слово! Что-нибудь, похожее на uzhin или august.       — Avgust.       — Чего? — зависает Винчестер.       — Правильно говорить avgust. С буквой «в».       Так потихоньку проходит ужин, а вслед за ним ещё пара часов, пролетевшие за изучением русского и моим хохотом практически незаметно. Дин спрашивает русское название всего, что попадается ему на глаза, просит прочитать русский текст — я зачитываю наизусть отрывок письма Татьяны Лариной[2]. А ещё мы разучиваем несколько фраз, которые в теории должны помочь охотнику сориентироваться на улице, если меня не будет поблизости; не то, чтобы он вдруг действительно оказался на улице без меня…       С каждым разом его произношение немного улучшается, но принципы нашего словообразования по-прежнему остаются для Винчестера абракадаброй, а я стараюсь не особо нагружать его грамматикой. Это как с детьми — сначала нужно научиться говорить на языке, и только потом учить правила.       — Ты очень красивая девушка, — заявляет мне Дин в конце концов. Я в это время в очередной раз не сдерживаю смеха от его попытки произнести скороговорку про Греку.       — Это… это очень лестно, — я не знаю, куда деть взгляд, и как-то уж очень внезапно интересуюсь узором покрывала на кровати, где мы сейчас сидим. Чувствую, как кровь приливает к щекам — наверняка я сейчас краснее кумача. — Спасибо… что ли?       — Я хочу сказать это на русском, — качает головой охотник, взяв меня за руку. — Ty ochen' krasivaja devushka? Правильно? — уточняет он, повторив за мной верное произношение.       — У Саймона Хелберга[3] звучало лучше, — шепчу я, чувствуя себя жутко неловко и пытаясь разрядить ситуацию. Мне говорили, что я красивая, но никогда это не звучало так романтично: настолько спонтанно и с таким сильным акцентом. От человека, мнение которого мне далеко не безразлично.       — Готов поспорить, он просто зазубрил эту фразу без перевода, — выдыхает Винчестер. Освещаемый лишь ночником, он выглядит невероятно сексуально. Змей-искуситель, ей-богу. Если раньше я одёргивала любую мысль, похожую на эту, сейчас мне хочется лишь одного — коснуться этих невероятных пухлых губ, всегда привлекавших меня в Дине больше всего. За исключением, разве что, веснушек и шарма. Ша’гма, как сказали бы Миранда и Стиви Саттон[4]…       Однако как всегда Винчестер оказывается редкостной задницей — он опережает моё желание. Его рука, слегка сжимающая мои ладони, кажется уж слишком горячей, стоит ему потянуться ко мне и поцеловать. Неспешно и едва ощутимо, как полагается первому поцелую. Или он опасается получить от меня очередную пощёчину, которую, впрочем, я могла бы ему гарантировать, если бы не оказалась застигнута врасплох сложившейся ситуацией. Да и разве поднялась бы у меня рука?       Вопрос остаётся без ответа — всё моё внимание сосредоточено на его губах. На его обветренных, но в то же время необычайно мягких губах, к которым так и хочется прикасаться. Его движения плавные, нежные, в них чувствуется большой опыт, о котором я предпочитаю не думать прямо сейчас, просто наслаждаясь тем, что имею. Кажется, он везде: его руки оглаживают мою спину и бока, ласкают и согревают, его запах — эти неповторимые корица и порох, въевшиеся в кожу — окутывает меня, сдавливает лёгкие спазмом своей невозможностью, а шумное дыхание точно заменяет моё собственное.       Я почти упускаю тот момент, когда мы оба сменяем плоскость и оказываемся на кровати лёжа. Лишь когда губы Дина перемещаются на мою шею, я понимаю, что ситуация грозит полностью выйти из-под моего контроля, чего я не собиралась допускать ни в коем случае. Только не с ним. Только не так.       — Дин, — выдыхаю я, и это звучит жалобно. — Дин… jeta situacija…       Это же почти как с родителем или другом родителей! С кем-то, кто долгие годы был мне наставником… это неправильно.       Но он словно не слышит меня — лишь легонько прикусывает ключицу, заставляя меня смять простыни неловким движением. От напряжения, повисшего между нами, можно с месяц питать электричеством небольшой домик — кажется, у нас попросту не найдётся сил, чтобы остановиться и не усугублять. Словно наваждение какое-то. Мы как несущийся с горы товарный поезд, который ни за что не сумеет затормозить вовремя.       Внезапный грохот и следующий за ним поток холодного воздуха вовремя отрезвляет нас, заставив отскочить друг от друга на добрые полметра. Я вовсе умудряюсь оказаться на самом краю и свалиться на пол, не удержав равновесие.       Оказывается, то балконная дверь, которую, похоже, я забыла замкнуть на щеколду, отчего хватило лишь сильного порыва ветра, чтобы распахнуть её. Дин с громким стуком закрывает дверь, пока идущий на улице снег не насыпался в дом, а я, пользуясь ситуацией, хватаю пижаму и, пролепетав что-то о душе, трусливо убегаю в ванную.       Сильные струи воды бьют меня по лицу, смывая с него слёзы и страх; я дрожу, пытаясь прийти в себя. Всё это неправильно, и мне остаётся лишь молиться, чтобы Винчестер это тоже понимал. Он, без сомнения, знает, какой эффект оказывает на слабый пол, и мне не хочется стать одной из тех, кого он бы очаровал как нечего делать. Мне хочется быть кем-то наподобие Чарли Брэдбери — просто другом, с которым всегда можно шутить и ёрничать, находиться на равных и не зависеть от чувств. Я хочу оставить в своей памяти лишь дружбу.       Боже, я такая дура…       Охотник не беспокоит меня на протяжении всех водных процедур, а когда у меня находится смелости покинуть ванную-убежище, я вижу, что он спит на матрасе, постеленном на полу, неловко обняв подушку, под которой, без сомнения, лежит извечный серебрёный нож.

_____

[1] Превысокомногорассмотрительствующий. [2] Имеется в виду письмо Татьяны Лариной к Евгению Онегину из поэмы А.С. Пушкина. [3] Саймон Хелберг — исполнитель роли Говарда Воловица в американском комедийном сериале «Теория большого взрыва». В эпизоде «The Big Bran Hypothesis» он делает Пенни комплимент на русском языке. [4] Персонажи классического британского ситкома «Миранда» (2009-2015), повествующего о владелице магазинчика сувениров и различных вещиц для розыгрышей. Их интерпретация слова — «ша’гм» — читается на французский манер.