Adrien AUGreste

***

      Известие о пропаже Адриана настигло Маринетт далеко за полночь. Она совсем не ожидала, что Хлоя — сама Хлоя Буржуа! — позвонит ей и в своей привычно резкой манере поинтересуется, не забегал ли к Дюпен-Ченам их потеряшка.       — А что случилось? — взволнованно спросила Маринетт, отодвигая в сторону недоделанный заказ, над которым она корпела уже которую ночь.       Хлоя молчала несколько долгих томительных секунд. Будто размышляла, стоит ли рассказать Маринетт о случившемся, достойна ли она услышать. Но в итоге всё же сдалась и заговорила надтреснутым голосом — сказанное заставило похолодеть кровь в жилах и вскочить с места от волнения:       — Сегодня ведь пять лет, как умерла тётя Эмили, мама Адриана. Я со вчерашнего вечера не могу до него дозвониться — он не берёт трубку, его и в сети давно не было. А тут мне написала Натали и спросила, когда я последний раз видела Адриана. Он… я так надеюсь, что с ним всё в порядке. Я не могу покинуть отель, чтобы поискать его и… и…       Послышался сдавленный всхлип. Невнятное бурчание. Хлоя шмыгнула носом, глухо высморкалась и продолжила:       — Он мне как брат, Дюпен-Чен. И неизвестность меня пугает, — призналась она нехотя — скорее даже себе, чем Маринетт.       — Постарайся не накручиваться, — сказала Маринетт — тоже скорее себе, чем Хлое, потому что та её почти не слышала; руки Маринетт подрагивали, когда она заходила по комнате, чтобы найти верхнюю одежду. — Он ведь не глупый мальчик, всё будет хорошо. А я пойду поищу его.       — Поищешь? — хрипло переспросила Хлоя. — Ах да, я и забыла, что ты… — оборвав себя на полуслове, усмехнулась она своим мыслям. Странное предчувствие защекотало у Маринетт под ложечкой. — Держи меня в курсе. Пожалуйста.       — Хорошо, — кивнула Маринетт, а сама лихорадочно поискала Тикки взглядом. — Постарайся успокоиться. Я найду его.       Хлоя помолчала. Тяжело вздохнула и медленно проговорила:       — Ловлю на слове, Ледибаг.       Она отключилась так же, как и объявилась: без прощаний, без приветствий — не дала ошарашенной Маринетт и слова вставить. Впрочем, Хлоя всегда отличалась завидной наблюдательностью — она не могла не сопоставить некоторые факты. Однако сейчас не время думать об этом. Нужно было найти Адриана.       — Тикки, — позвала Маринетт, накидывая на плечи кофту, — ты нужна мне.       — Я здесь, — отозвалась малышка-квами. Её личико было предельно серьёзным. — Я помогу.       Маринетт отстранённо кивнула. Все мысли её занимал Адриан — ни о чём и ни о ком другом думать она физически не могла. Внутри всё заледенело после новости Хлои, а теперь дрожало, будто натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.       Маринетт трансформировалась. Магия созидания окутала её приятным теплом, даруя благодатную прохладу, наполняя тело силой и уверенностью. Принося ясность в ум. Тревога отошла на задний план — в голове тут же закружились мысли-идеи, где можно искать Адриана.       Такое ведь уже случалось. Однажды давно в первый год смерти Эмили Агрест — тогда в Париже выдалось на редкость снежное Рождество. Вот только пять лет назад Маринетт не знала, как и где искать Адриана — сейчас всё было совсем по-другому, пусть и не так, как ей хотелось бы после… всего.       Ледибаг сняла с пояса йо-йо и открыла карту города. Включила поиск.       Зелёная точка с надписью «Кот Нуар» мерцала где-то в одном из старых районов города — указывала на здание театра, что был уничтожен пламенем почти сразу после гибели самой талантливой его актрисы. Второе любимое детище Эмили Агрест ушло следом за ней. О первом Маринетт предстояло позаботиться сейчас — если он позволит, конечно.       Ледибаг бесшумно выскользнула из комнаты. Она красной стрелой помчалась сквозь ночь, накрывшую Париж тёмным коконом, и только звёзды, холодные и молчаливые, были свидетелями стремительного полёта одной из защитников этого города.       Снаружи здание театра почти не казалось заброшенным. Как будто кто-то взялся за его реконструкцию… но в итоге оставил это дело, махнув рукой на внутреннее убранство. Однажды Маринетт уже была здесь. Адриан приводил её сюда ещё до того, как они временно прекратили общение. Из-за некоторых разногласий.       Стараясь не шуметь, Ледибаг максимально тихо проскользнула внутрь. Нуар в прошлый раз показал ей, где лучше пройти, чтобы не беспокоить скрипом редких прохожих на улице, и теперь это знание играло Маринетт на руку. Он здесь, карта отчётливо показывала это. Вот только покажется ли ей?..       Он имеет полное право злиться, сердиться и обижаться — Маринетт знала это. Знала, когда сознательно пошла на поводу у Габриэля Агреста четыре года назад, и скрыла от Адриана удручающую правду насчёт личности Бражника, хотя не имела на то права. Да, тогда она думала, что Адриану так будет лучше. Да, она надеялась, что время сгладит неровности. Да, она верила, что он поймёт её, когда придёт время всё рассказать — а Маринетт планировала это, пусть и не сразу.       Но ей тогда было четырнадцать… и она сама была глупым ребёнком, на плечи которого взвалили огромную ответственность. Однако Маринетт понимала, что не должна была молчать слишком долго — и её нерешительность в итоге сыграла против Маринетт, когда Лила Росси, заменившая Бражника на посту злодея, перед своим поражением год назад, не раскрыла все карты.       Маринетт никогда не забудет взгляда, которым наградил её Кот Нуар прежде, чем уйти с поля боя. Боль, злость, обманутые оправдания, обида и ненависть — это обрушилось на Маринетт в считанные секунды, стоило их взглядам на миг скреститься. Адриан ушёл, не оборачиваясь, а она так и осталась бессильно кричать ему вслед его же собственное имя.       Она хотела как лучше… а получилось как всегда. В духе Леди Неуклюжесть.       С тех пор… они не общались. Маринетт не хотела навязываться, топила себя в бесконечных заказах и работе в пекарне. Изредка патрулировала город, но в том уже не было необходимости: камень Мотылька, как и другие талисманы, спокойно лежали в Шкатулке, и с каждым днём Маринетт всё чаще ловила себя на мысли, что пора бы и ей уйти на покой. Но это значило забрать и камень Чёрного Кота… а лишать Адриана ещё и Плагга она не хотела. И так забрала у него всё, пусть и не по своей вине.       Она любила его — до сих пор. А когда узнала о двойной жизни — полюбила ещё сильнее. Но вряд ли ему нужны её чувства теперь, когда оказалось, что она скрыла от него одну важную, пусть и неприятную тайну. А Маринетт навязываться не хотела. Главное, чтобы Адриан был в порядке — ей достаточно знать, что с ним всё хорошо. Наверное, это и есть любовь.       Именно поэтому Маринетт здесь, бесшумно крадётся по длинным коридорам заброшенного театра, облизанного пламенем пожара, затерявшегося в глубинах прошлого. Кажется, она даже слышит неугасшее эхо аккорда фортепиано с последнего спекаткля мадам Агрест — оно так и будет витать здесь, как напоминание о былом, как вечный укор нерадивой судьбе о том, чего мир так рано лишился. Эмили Агрест ушла в расцвете лет и на пике карьеры. Как прелестный цветок, срезанный неосмотрительным садовником: вместо того, чтобы пересадить её в благодатную почву, он поставил розу в вазу, и век её оказался слишком коротким. Умерла прекрасная роза, ушёл вслед за ней и садовник. Остался только союз их короткой любви — прекрасный душой и телом юноша с восхитительными мечтами и горячим сердцем, которое Маринетт по нелепой случайности разбила.       Чем ближе она подходила к главному залу, тем сильнее уверялась, что ей не казалось. Что звуки фортепиано действительно наполняли останки некогда величественного строения — не только в воспоминаниях, но и на яву. Адриан Агрест был талантливым музыкантом.       Маринетт тенью скользнула за приоткрытые двери. Огромный зал с рядами кресел, с огромной сценой поражал своим великолепием даже сейчас, в полуразрушенном состоянии. Когда-то здесь ставили представления лучшие драматурги, даже сама королева Англии несколько раз посещала этот театр, а Эмили Агрест украшала своим талантом его сцену. Но после трагедии эти величественные стены оказались никому не нужны. Как переменчива человеческая натура.       В трансформации Маринетт видела гораздо острее, чем в гражданском облике. И она смогла хорошо рассмотреть, как за стоящим на сцене фортепиано играл, отдавая всего себя музыке, её напарник. Её Кот Нуар. Хотя после инцидента… вряд ли она могла называть его своим.       Музыка очаровывала, притягивала к себе. Маринетт любила слушать, как играл Адриан — но впервые видела, чтобы он делал это как Кот Нуар.       Он всегда вкладывал в музыку всю душу, когда виртуозно перебирал пальцами клавиши — однако сейчас в ней отчётливо слышался надрыв. Кричала его душа, плакала, рвалась на части и лоскуты. И одновременно с этим склеивалась вместе — как разрозненные ноты, повинуемые умелым пальцам, складывались в единый поток прекрасной мелодии.       Музыка была всюду. В обгорелых стенах и покрытой копотью позолоте уничтоженных картин. В чудом уцелевшем фортепиано и свете луны, что так удачно проникал на сцену сквозь огромные щели на крыше. В потревоженных голубях. В любви и печали. В отблесках слёз на щеках. В отчаянии Кота Нуара — Адриана Агреста — и грусти Ледибаг — Маринетт Дюпен-Чен. Музыка была всюду — и в них в первую очередь.       Когда стих последний аккорд, эхо его ещё долго скакало под сводами старого театра. Маринетт отчаянно силилась ничем не выдать своего присутствия — однако рок или судьба всё же заставил случайный судорожный вздох сорваться с её уст. Пусть и совсем тихий — в огромном зале он прозвучал неприлично громко.       Ледибаг замерла, будто застигнутая врасплох.       — Я знаю, что ты здесь, — раздался под сводами высокого потолка надтреснутый голос Адриана. — Выходи.       Бежать больше некуда, подумала Маринетт. Впрочем, она ведь пришла сюда именно поэтому: чтобы удостовериться, что он в порядке. Поэтому ей не осталось ничего иного, кроме как, собрав всю волю в кулак, медленно выйти из-за колонны и направиться вниз, к сцене — туда, где ждал её человек, дороже которого у Маринетт не было никого на свете.