Adrien AUGreste

***

      Боль никуда не уходила. Она была всегда в душе, с самого её появления. Просто со временем боль притуплялась, когда поверх её наслаивались всё новые и новые эмоции, ощущения и воспоминания. Однако стоило только подковырнуть защитный слой… боль хлынула с новой силой.       Пять лет. Прошло целых пять лет, как его семья развалилась на куски. Её центр, душа — ушла, растворилась во мраке стылой ночи в один ужасный день, и всё покатилось по накатанной. Спустя год ушёл отец… спустя ещё три он сам оттолкнул от себя любовь всей своей жизни.       В первую секунду, когда с них слетели маски, сердце Адриана радостно подпрыгнуло. Подумать только: его первая в жизни влюблённость оказалась той самой настоящей любовью, за которую он готов был сражаться до последней капли крови. Он видел восхищённый блеск в глазах Маринетт, когда и ей открылась настоящая личность Кота Нуара. Любовь и радость, безразмерное неистовое чувство на миг захватило их обоих… а потом оно разрушилось вдребезги, когда Лила Росси — или какое у неё там было имя для десятой личности — раскрыла неожиданно горькую правду. И этим разрушила всё.       Судя по лицу Ледибаг, всё сказанное о Габриэле Агресте — было правдой. И она знала это.       Очередная боль скрутила Адриана, он почувствовал себя преданным. Но не своей Леди — собственным отцом.       Именно поэтому Кот Нуар сбежал с поля битвы. Сбежал, оставив Маринетт разбираться с поверженной Росси — он знал, что она справится, полагался как на самого себя… Правда, теперь даже себе не мог верить.       Адриан ушёл. Постарался скрыться от мира, от вскрытого нарыва под названием «Габриэль Агрест». От собственной боли. От гнилых останков под названием «семья» — он остался один теперь уже окончательно, даже память об отце не грела особенно тоскливыми вечерами.       Лучше бы он ничего не знал. Лучше бы и дальше считал своего отца героем, как того хотела Маринетт. Ведь не просто так она скрыла от него этого знание — Адриан понял это спустя секунды обиды на неё; за годы их отношений он знал, как сильно она любила его и что всегда заботилась о его чувствах. Она поступила так из-за любви к нему и он не мог винить её. Но из-за того, что он был сыном убийцы… Адриан не хотел видеть боли в прекрасных голубых глазах.       Пять лет. Всё это случилось не год назад — а целых пять. Как только болезнь свела Эмили в могилу, их семья треснула, рассыпалась прахом, и Адриан оказался один. Только Маринетт смогла вытащить его из тьмы… и теперь он задыхался без неё, без её улыбок и смеха, без её поцелуев и ласковых объятий, свежей выпечки и шёпота по ночам. Но он сознательно избегал её — не хотел, чтобы она имела дело с сыном убийцы. Он ведь не разглядел, не узнал. Он, Адриан Агрест, будучи Котом Нуаром не увидел в собственном отце террориста, коим тот стал, не разоблачил его, а предоставил сражаться с ним его маленькой хрупкой Леди. Будь проклят этот мир, будь проклят Габриэль Агрест!       Год назад он уничтожил статую — эту насмешку над его чувствами, над жителями несчастного Парижа. Все видели в нём спасителя… и только Адриан замечал насмешку сумасшедшего, что навек застыла в ненастоящих очках на носу истинного злодея. Он не мог смотреть на это… поэтому и призвал разрушительное пламя катаклизма. Адриану было плевать, как будет выкручиваться новый мэр — Катрин бы спасибо только сказала, когда узнала, кто на самом деле заставлял её, беременную, носиться акуманизированной по городу и карать невиновных.       Это случилось год назад. Когда боль ослепляла Адриана, когда ненависть к отцу достигла самого пика.       Сегодня, сейчас… он чувствовал только беспомощность. Боль оставалась, но она притупилась, спряталась за маску нового молодого владельца AGRESTE Corporation. И только в ночи, когда лицо скрывала тень трансформации, отчаяние захлёстывало с головой.       Сегодня он решил прийти в мамин театр — впервые после того, как они приходили сюда с Маринетт, и он показывал ей сцену и мамину гримёрку — то, что от неё осталось, по крайней мере. Фортепиано всё ещё оставалось на месте… и захватило его. Вместе с памятью о прошлом.       Адриан играл о радостном прошлом и туманном будущем. О печали, окутавшей его серое настоящее. О любви, которую он разрушил собственными руками, о счастливой жизни, которой у него, скорее всего, больше уже никогда не будет.       Они так и не поговорили с Маринетт о произошедшем. Оба избегали друг друга… и у обоих были на то свои причины, выбранные осознанно. И эта боль, пожалуй, была самой сильной — её не сдерживали маски и возведённые барьеры и стены; она разрушала изнутри, убивала всё, что только можно в душе, и оставляла ошмётки эмоций серыми клубами летать в замкнутом мрачном пространстве, где когда-то царила любовь.       Он вкладывал всего себя в эту отчаянную мелодию — дань собственной жизни. Адриан играл долго — несколько часов без перерыва, и благодаря трансформации совершенно не чувствовал усталости как это частенько случалось в прошлые годы, когда его заставляли играть. Теперь он сам хотел этого… и отдавал всего себя мелодии.       Когда музыка оборвалась, нуаровский слух совершенно чётко различил в тишине зала рваный судорожный вздох. Адриан не мог не узнать её голос — даже спустя почти год отчуждения.       Внутри всё замерло, перевернулось от волнения. Адриан не знал, что делать… а голос уже надтреснуто произнёс:       — Я знаю, что ты здесь. Выходи.       Ледибаг приблизилась практически бесшумно — будто опасалась, что ей не послышалось. Замерла на границе сумрака ночи и лунного света, пробивающегося сквозь дыры на крыше.       Где-то вдалеке захлопали чьи-то крылья. Мяукнул недовольно кот.       Нуар медленно поднял голову и впервые спустя время в упор посмотрел на свою Леди — почти неизменившуюся… и в то же время совсем другую.       — Извини, — тихо сказала она. — Я… не хотела тебе мешать.       У него перехватило дыхание. Её голос оставался таким же чарующим для него, как и раньше. Он до сих пор любил её — не менее сильно, чем в прошлые годы.       Адриан покачал головой.       — Я уже закончил. Ты… что-то хотела?       Маринетт неловко переступила с ноги на ногу. Адриан помнил этот жест: она хотела бы переступить невидимую черту между ними, но опасалась сделать что-то не так, боялась спугнуть его… или себя.       — Хлоя сказала, что ты пропал, — заговорила она спустя минуту молчания. — Я… испугалась за тебя. Обещала ей найти тебя.       Адриан отвёл взгляд.       — Понятно.       Его голос звучал отстранённо. Не стоило даже надеяться, что она искала его по собственной инициативе. Ведь он сам всё разрушил.       — Прости, — повторила она, не глядя на Нуара. — Я… не хотела, чтобы так вышло. Думала… так будет лучше.       Он вздрогнул — будто бы вместо лета на Париж внезапно налетела стылая зима. Но ведь Климатика больше не объявится — талисман Мотылька надёжно спрятан в Шкатулке Хранительницы, и Ледибаг только через собственный труп позволит кому-либо завладеть им.       Он снова посмотрел на Маринетт. Опущенные плечи, потухший взгляд и обречённость в голосе. Её состояние зеркально отражало всё то, что Адриан так старательно пытался скрыть за маской холода и равнодушия. Она стояла, обняв себя за плечи, и голубые глаза смотрели в одну точку на полу.       Адриан не знал, что сподвигло его говорить. Делать то, что он сделал.       Но он глухо прокашлялся, привлекая к себе внимание Ледибаг, отодвинулся на сиденье в сторону и похлопал рядом с собой по потрескавшейся обивке. Маринетт слегка дёрнулась… однако приняла приглашение. Хороший знак.       Они сидели плечом к плечу — как раньше, когда ещё были моложе, когда личность Бражника не стояла между ними, а доверие к напарнику только ширилось и росло. Однако тишина, вязкая глухая тишина, окутывала, рвала кокон их общей боли.       — Прости, — выдохнула Ледибаг чуть погодя, поднимая голову. — Я… правда хотела тебе рассказать всё. Но не знала как… и когда.       — Я не сержусь, — слова сорвались с губ Адриана сами по себе — и он знал, что это была правда; вот только удивлённо распахнутые глаза Маринетт красноречиво говорили о её искреннем недоумении. — Я… Просто это тяжело, понимаешь? Первое время мне казалось, что я сошёл с ума. Что всё, что сказала Лила — неправда. Но день шёл за днём… а я так до сих пор не проснулся.       Плечи Ледибаг понуро опустились. Она осторожно провела пальцами по клавишам, не нажимая на них, и снова зажала ладонь коленями.       — Это моя вина. Я должна была тебе рассказать. Но… он попросил не ломать тебя. Дать тебе шанс просто жить счастливо, не оглядываясь на него. Не чувствовать вины за то, каким он стал.       — Я… понял это, — медленно кивнул Адриан, следя за каждым движением Маринетт. — И… думаю, что действительно не хотел бы знать о нём. Всю правду. Но тогда тебе было бы тяжело нести эту тайну в одиночку.       Она медленно, будто не веря, повернулась к Нуару, внимательно всмотрелась в его печальные зелёные глаза. Грустная улыбка тронула губы Адриана. Он и забыл, как у него перехватывало дыхание от такой близости Маринетт.       — Будь проклята эта Лила, — вздохнул Адриан.       — Будь проклята, — эхом отозвалась она.       Они смотрели друг на друга долгие несколько секунд, растянувшиеся чуть ли не на целую вечность. Потом, не сговариваясь, обронили нервные смешки и ткнулись лбом в лоб напарника, прижались к крупице тепла тела другого человека, по которому ужасно соскучились.       — Я правда-правда хотела рассказать тебе, мой Котёнок, — прошептала Маринетт, глотая слёзы. — Но годы шли… а я так и не придумала как. Ты был таким счастливым… я не хотела уничтожать тебя. Но ты имел право знать.       — Я правда не сержусь на тебя, Принцесса, — снова и снова повторял Адриан. — Я просто… не хотел, чтобы ты была связана с сыном этого ужасного человека, — добавил он уже тише.       Маринетт вскинула на него негодующий взгляд. Её ласковые ладони обхватили лицо Адриана, заключили в приятную нежность, о которой болело сердце всё это время, что они провели порознь.       — Не говори так, слышишь? — горячо заговорила она. — Дети не должны отвечать за поступки своих родителей! Ты — гораздо лучше, чем твой отец. Ты самый замечательный человек, которого я только знала за всю свою жизнь. Ты преданный друг и прекрасный собеседник. Ты любишь эту жизнь — я знаю, я чувствую — я видела настоящего тебя, ты же знаешь. Ты — совсем другой, ты не твой отец. Ты гораздо лучше.       Адриан грустно улыбнулся. Его заледенелое сердце с каждым словом Ледибаг билось быстрее, разгоняло застывшую кровь по телу. Но вместе с этим… на него накатывала обречённость.       Медленно, очень медленно Нуар коснулся тонких запястий Маринетт. Провёл кончиками пальцев по венкам, которые хорошо чувствовались даже сквозь костюм.       — Но если бы с тобой что-нибудь случилось… я бы взрыл носом планету, лишь бы с тобой всё было в порядке, — глухо произнёс он. — Видишь? Я точно такой же, как и он. Яблоко от яблони.       Взгляд Маринетт оставался таким же острым, таким же пронзительным.       — А ты бы бросил собственного ребёнка на произвол судьбы? Если бы у тебя кроме него больше никого не осталось… стал бы ты равнодушным к нему и его жизни?       — Нет! — вскинул брови Адриан. — Конечно же, нет!       — Вот видишь, — мягко улыбнулась сквозь слёзы Маринетт. — В этом твоё главное отличие от отца. За это я и люблю тебя. Ты искренен с людьми, которые дороги для тебя.       Адриан медленно покачал головой. Отвёл её руки от своего лица; взгляд зелёных глаз снова обречённо потух.       — Но я отстранился от тебя. Ты для меня дороже всех на свете… а я тоже бросил тебя. Как и мой отец — меня.       Однако Маринетт не дала ему снова уйти в себя. Резко мотнула головой, заставила Нуара вновь посмотреть на неё — нежно, но твёрдо повернула его лицо к себе за подбородок.       — Но сейчас мы ведь поговорили, правда? Теперь я знаю, почему ты так поступил… Да, я не должна была оставлять тебя одного… но я думала, что ты ненавидишь меня и не хотела навязываться, — она грустно улыбнулась ему.       Кот изо всех сил стиснул маленькие ладошки в своих — так крепко, будто боялся, что Леди исчезнет в ночи, растает будто сон, о котором он грезил весь этот год.       — Я не ненавижу тебя, — горячо выдохнул он. — Я люблю тебя. Люблю так сильно… что не хотел делать тебе больно. Прости… за этот год.       — Значит, договорились? — шмыгнула носом Маринетт и трогательно улыбнулась. — Больше никаких недомолвок? Я… не смогу без тебя.       Она смотрела на него так искренне, так преданно. Даже маска не мешала Нуару видеть щемящую нежность в голубом взгляде, любовь, переполнявшую сердце Маринетт, и он не мог больше сдерживаться. Только не теперь, когда они наконец-то поговорили спустя почти год молчания. Когда окончательно сорвали с себя проклятые маски отчуждённости.       Адриан порывисто заключил Маринетт в свои объятия — она даже пискнуть не успела, когда оказалась впечатанной в его сильное подтянутое тело. Но всё же не растерялась: обвила любимого руками — так крепко, будто боялась, что он исчезнет.       — Больше никаких, — прошептал Адриан, едва-едва касаясь её нежных губ своими. — Спасибо… что ты рядом. Потому что я тоже больше не смогу без тебя.       — Спасибо за то, что ты есть, — проникновенно откликнулась Маринетт.       Она первой сократила расстояние между ними. Первой поцеловала спустя год после нелепого разрыва — и этот поцелуй всколыхнул их прежние чувства, разгоревшиеся сейчас с новой силой.       Первобытная магия схлынула, оставив после себя двоих, снова обрётших друг друга среди пучин хаоса повседневной жизни. Непривычно молчаливые квами оставили своих хранителей наедине: им было ещё, о чём поговорить, но самое главное — уже сказано. А всё остальное — несомненно лучшее — раскрывалось впереди. Только теперь уже точно: без масок холода, равнодушия и отчуждённости — с раскрытыми окончательно друг другу душами и сердцами.       — Я люблю тебя.       — Я тебя тоже. Очень сильно.       И это говорило о многом. Это говорило обо всём: неважно, что вставало на жизненном пути перед ними. Их искренняя любовь поможет им преодолеть все тяготы судьбы — ведь когда они вместе, всё остальное рассыпается в прах, разлетается на тысячу лунных бликов, в призрачном свете которых двое влюблённых наконец-то обретают друг друга.