— Марина Владиславовна, здравствуйте, это Соня. Простите, что беспокою в такое время, но разговор серьёзный. Дело в том, что…
— Что-то случилось? — перебила.— Да, — вздыхаю, — мне срочно в Литву уехать надо, с неугодным мужем развестись. Нас здесь не разводят, а этому козлу, — прошипела, — невтерпёж уже. Бабе ребёнка заделал, да развод подавай. Представляете?! — чуть ли не кричу.
— Какое свинство! — обомлела, — да как так можно?! При живой то жене, — замялась, — на стороне интрижки крутить! Козлина!— Вот я ему то же самое сказала!
— А ты чего про мужа не говорила?!— Да стыдно мне было, Марина Владиславовна! Чего ж хвастаться таким мужем?! Только позориться! Думала, что он за голову возьмётся и человеком станет, а он… Тьфу!
— Это безобразие!— И не говорите! Я семь лет на этого урода потратила, а он уже пятый год мне рога ставит! Уму разуму непостижимо!
— Скотина редкостная… Недели тебе хватит?— Раньше управлюсь!
— Молодец. Как вернёшься — сразу на работу. Задай этому ублюдку русскую трёпку! Отомсти за всех нас!— Обязательно! Так и сделаю! Спасибо!
За моей спиной стоял Модестас и молча аплодировал. — Тебе надо было в театральный идти. — Правдоподобно звучало? — Очень. Надо ещё Любе позвонить и предупредить, чтобы та не ляпнула, что я уже развелась.— Любка, спишь?
— Нет. А что?— Если Владиславовна спросит, то я уехала в Литву разводится.
— Опять? — удивилась, — что ты задумала?— Приеду и расскажу. Не вздумай сказать, что я уже дама свободная.
— Ладно. Быстро собравшись, мы попросили соседку присмотреть за квартирой и выдвинулись в сторону Серёжиного дома. Белов уже ждал нас, стоя рядом с такси. Мужчина наслаждался холодом ночи и снегопадом. Даже без шапки. Модестас подошёл к другу и крепко обнял его. Слова излишни. — Твой чемодан уже в багажнике.Село Нащёково
Дорога на поезде заняла у нас чуть больше суток. Провели мы её молча и голодом, так как никто не взял с собой еду. Добрались до Сережиного дома уже на автобусе. Снегу навалило много, из-за чего ехали почти три часа. Белов к холоду, видимо, привык, но для нас с Модестасом здешняя погода стала небесной карой. — Как же холодно, — прошептал, пряча нос в шарф. — Я не чувствую ног по колено, — плетусь за Серёжей. — Мы почти пришли. Дом, в котором вырос Белов был небольшим и очень скромным. — Ой. На крыльце появилась женщина лет шестидесяти в валенках. — Я только хотела вас встречать идти! — наматывает на голову шаль, — Серёженька! — А мы уже здесь. Поставив чемодан на ступеньки, он обнял маму так, будто видит её в последний раз. Она расплакалась. — Проходите, — открывает двери, — не мёрзнете! — Примите наши искренние соболезнования. — Спасибо, ребятки. Заходите! Зайдя внутрь, мы с братом одновременно выдохнули. Баскетболисты слегка пригнулись из-за низких потолков. — Тепло. Три крохотных комнатки, одна из которых являлась кухней, коридором, гостиной и столовой. — Снимайте все холодное, — протягивает шерстяные носки, — и чаю попейте. Голодные, да? — Нет, — буркнул Белов. — Очень, — прошептали мы. Раздевшись, залезли на диван с ногами, укутавшись пледом, который нам дала Серёжина мама. В Литве таких зим нет. — Мам, Модестаса ты знаешь, а это, — смотрит на меня, — Софтинэ — его сестра и, — осекся, — по совместительству моя возлюбленная. — Здравствуйте, — киваю. — Хотелось познакомить вас в более, — выдыхает, — позитивной обстановке. Сонь, это Валерия Ипполитовна, как ты поняла, моя мама. Белов был точной копией своей матери. Прямые черты лица, завораживающие серые глаза и черные, как ночь, волосы. — Очень приятно, — улыбаюсь. — Просто тётя Лера. Хорошую невесту выбрал, — подмигнула сыну. Тётя Лера налила нам чаю и горячего борща, а сама ушла с сыном в другую комнату. — Невесту?! — прошипел на литовском. — Да. — Объясняй. — Подожди, — смотрю в суп, — есть можно, помидор нет. — Какие помидоры?! — возмущается, — ты и Белов помолвлены? Почему я узнал об этом только сейчас?! — Поверь мне, ничего важного ты не пропустил, — откусываю кусок хлеба, — это лишь вариант. — К чему такой вариант? — Если с гражданством будут проблемы, то мы распишемся и Белов сделает мне прописку, что может решить вопрос. — Обязательно замуж выходить?! — Не ори, — шлепнула его, — ещё и на литовском. — А как мне не орать? — шепчет, — тут такое! — А что «такое»? Я развелась, он давно в разводе, сам знаешь. Тем более, ты сказал, что можно. — Можно, не значит нужно. — Очень логично. — Прекращайте базарить на своём, — рявкнул Серёжа, наливая кипяток в кружку. — Извини, — не переключились, — извини, — по-русски. Если его сейчас разозлить, то придётся искать место на кладбище. Себе. — У нас около часа до отпевания в церкви, — сел на табуретку, — согревайтесь и выходим. — Хорошо. — Я его боюсь. Немного придя в себя, начали собираться. Серёжа поставил передо мной валенки и вручил зеленый вязаный свитер. — Замёрзнешь и придатки простудишь. — У меня нормальные сапоги. Его взгляд дал понять, что лучше не спорить и делать так, как он сказал. С огромным трудом, преодолев бесконечные сугробы, мы подошли к крохотной церквушке. Народу было много. Кажется, все село собралось попрощаться с Серёжиным отцом. Белов заботливо придерживал мать. — Перекрестись, — поклонилась перед входом. — Мы не крещёные. — Таковы традиции. — Я даже не знаю, как это делать, — возмущается. — Повторяй за остальными. — Чем пахнет? — Ладан и воск. Сменив шапку на платок, взяла брата под руку. Односельчане, близкие и друзья семьи стали успокаивать вдову, когда та подошла к гробу. — Ох, — проводит рукой, — Сашенька… Прихожанка дала нам свечи, поджигая от своей. Мы с Модестасом остались в стороне. И без нас места мало. — Однажды, — прошептал, — и нам придётся через это пройти. — Лучше позже, чем раньше, — еле сдерживаю себя, — даже думать не хочу. — И всё же… Смотрю на Белова, аж душу на изнанку выворачивает. Я боялась смотреть на него. — Он не говорил, что с папой случилось? — Молчит. А тебе? — Нет. Хотя, Серёжа же домой ездил, после него и ты в Литву улетел. Расстроенным не выглядел… — Странно. Валерия Ипполитовна не смогла выстоять весь процесс отпевания. Ей принесли табуретку. На лице Белова ни одна мускула не дрогнула. Он как статуя. По моим щекам текли слёзы по одной простой причине, я увидела как Серёжа закрыл глаза руками, а его плечи затряслись. Не выдержал. Невыносимо смотреть на то, как близкий тебе человек умирает от этой боли, а ты ничего не можешь сделать. Если бы был способ забрать все эти мучения у него и оставить себе, я бы так и поступила. Не задумываясь. Приехав на кладбище, мужчины принялись снимать гроб, но Серёжа выявил желание сделать это самостоятельно. Модестас поддержал его. Найдя среди толпы тётю Леру, я аккуратно приобняла её и помогла пройти по сугробам. — Вы хорошо себя чувствуете? Может, водички хотите? — Нет, — мотнула головой, — спасибо, Сонечка. Ты лучше за Серёжкой присмотри, — усмехнулась, — он отца больше жизни любил… — Хорошо. Что говорить в таких случаях? Я понятия не имею. Закончив с захоронением, мы собрались у ворот, ожидая остальных. Благо, от кладбища до села недалеко. Дойти можно. — А Серый? Белов стоял у могилы отца, абсолютно не обращая внимания на снежную бурю. — Он догонит, — ответила мама, — пусть попрощается, — голос дрогнул. Серёжа вернулся, когда мы уже разогревали еду и доставали тарелки, а Модестас разбирал столы, ругаясь по-литовски, что опять ничего не понимает. — Помочь? — тихо спросил он. — Я справляюсь, — улыбнулась, — ты как? — Замёрз. — Теплее? — коснулась ледяной руки. — Намного. На трюмо с зеркалом стояла черно-белая фотография, рядом с которой стопка водки, два куска черного хлеба и горящая свеча. Александр Александрович был мужчиной красивым, с усами и доброй улыбкой.Вечер
Поминки затянулись практически до ночи, что немного выводило Серёжу из себя. Валерия Ипполитовна ушла отдохнуть, а я собрала всю грязную посуду, Модестас нагрел воды, взял полотенце и мы принялись всё это мыть. Наш дуэт управился с данной задачей примерно за час, при этом всё расставив по своим местам и даже прибравшись. — Ой, — женщина протерла глаза, — ребят, ну не стоило. — Вам нужен отдых, — Модя улыбнулся. — Спасибо, — выдохнула, — голова ватная какая-то… Чайник поставить надо, да? — Да. — Чайку с пирожками попьём. Серёжа в это время уселся в большой комнате с несколькими фотоальбомами. Больно мне за него, и страшно. Больше пугало то, что Белов даже не выпил. Вообще ни капли. — Тёть Лер, — начал Модестас, — простите за наглость, но что с дядей Сашей случилось? — Дурость, — усмехнулась, — в декабре ему худо стало, в больницу не пошёл. Когда стало ещё хуже, то было поздно. Врачи диагностировали рак лёгких последней стадии… Предложили лечение, которое облегчило бы боль, но он отказался. — Почему? — удивляюсь. — Хотел свой век так дожить, как суждено, — мешает сахар, — спасать уже было нечего. В последние дни, — прикусила губу, — даже морфин не помогал. Так и умер дома, почти тихо и во сне. — Он в лучшем мире, где нет этой боли. — А я здесь, где она есть… Мы сыну ничего говорить не стали, идиоты, — фыркнула, — не хочу, чтобы он тут вокруг меня мельтешил да к врачам возил, — цитирует мужа, — и ты молчи, пусть не знает, чем знает и трясётся. У него карьера! А я, дура, молчала. Серёжке хуже всех сейчас, — вздохнула, — я подготовилась, а ему это как снег на голову. — Он оправиться, — Модестас, — сильный духом. — Да, — кивает, — да. Я на печь лягу, а вы уж на кроватях спите. Ноги у вас свисать будут. Тётя Лера достала из шкафа два огромных ватных одеяла, пару подушек и простыни. — Могу на печь лечь, — появился Белов. — И половина тебя не влезет, — мама приобняла сына, — а я миниатюрная, мне удобно будет. — Ладно, — кивнул. Меня привели в комнатушку с двуспальной кроватью, тумбочкой и комодом. Я переоделась в пижаму, которая состояла из спортивных штанов и кофты с длинными рукавами, да залезла под тяжёлое одеяло. Брат с Серёжей о чем-то разговаривали в другой комнате. Фразы доносились лишь отрывками. Это не моё дело. Глубокой ночью я проснулась от того, что на край кровати кто-то сел. Ночи здесь светлые. Сразу стало понятно, кто ко мне пришёл. — Спи-спи, — прошептал Белов, снимая свитер. — Залазь, — поднимаю одеяло. — Жарко. Чувствую лёгкий запах алкоголя. Хорошо они поболтали. — Как себя чувствуешь? — сажусь, поправляя волосы. Он молча мотнул головой. — Скажи, — обнимаю, — что мне сделать, чтобы тебе стало легче? — Честно? — повернулся. — Предельно. — Не оставляй меня… Сонь, я настолько сильно к тебе привязался, что, — осекся, — начинаю бредить. — Я никуда не собираюсь, — глажу по голове, — ты устал и тебе нужен отдых. — Да. Он загреб меня в охапку, кладя голову на грудь и сверху укрываясь одеялом. — Я не верю, что его больше нет, — шумно выдохнул, — почему они молчали? Я бы смог спасти папу. — Ты же знаешь причину, — чешу спину. — Знаю, но легче не становится. Теперь, мы с мамой вдвоём остались, а раньше было нас пятеро… — Пятеро? — В сорок четвёртом мама меня родила, а когда папа вернулся в сорок седьмом, появилась Ленка, через два года опять сообразили на двоих и получился Иван. — Какая большая семья. — Была… Я в армии был, когда Ванька утонул. Через четыре года и Елешка нашла свою судьбу, — усмехнулся, — в бане упала и шею свернула. Пошла дочку мыть. Если бы с Модестасом что-нибудь случилось, я бы не пережила. Легла рядом. — Отец тогда мать из петли достал… Мурашки пробежали от таких фактов из прошлого. Кошмар. — Серёж, — обнимаю чуточку крепче, — надо себя беречь, любить, не тянуть до последнего. — На что намекаешь? Я всерьёз обеспокоена его болями. Он терпит, но ничего делать с этим не хочет. — На твоё колено. Ты у мамы один остался. Сделай это ради неё. Хорошо? — После Олимпиады. Надо к ней приготовиться, а потом уже решать проблемы. — В одного всю игру не выиграть… — А я смогу. Знаешь, — приподнялся, — как говорил мой первый тренер? — И как же? — Если тупик, то отдайте мяч Серому, он знает что с ним делать. Всегда так было и будет. Оно работает. — Не жалеешь себя… — Жалость — слабость.Утро
Яркие лучи солнца щекотали моё лицо минут двадцать, а после я сдалась и проснулась. Серёжи рядом уже не было. Зябко поежившись, неохотно покинула тёплое убежище, выходя в зал. — Доброе утро, — проговорила в полную тишину. Единственное, что мне не нравилось в своих домах — туалет на улице. Особенно зимой. Надо собраться с духом. Чайник горячий, а где тётя Лера? Белов и Модестас расчищали дорогу у дома, кидаясь снегом. Он улыбается, это уже хорошо. Одевшись, вышла на улицу. — А-а-а-а-а, — закрываю глаза, — как же светло! — А вот и наша Соня проснулась, — смеётся женщина, — как спалось? — Потрясающе, — зеваю, — который час? — Половина одиннадцатого. — Ничего себе, — удивляюсь, — действительно Соня. Сделав все свои дела, и чуть не отморозив задницу, забежала в дом. — Что кушать будешь? Суп есть, пюре с котлетами, могу огурчики открыть. — На ваше усмотрение. За завтраком мы поболтали. — А вы давно с Серёжей встречаетесь? — тихо спросила она. Так и знала, что нам придётся это обсудить. Когда мы встречаться начали? В день моего развода или в день наглого похищения моих чемоданов, а может, в день первого поцелуя? Я не знаю. — С той осени, но познакомились в институте. Учились в одной группе. — Вот же, — нахмурилась, — вообще ничего не рассказывает. Молчание — семейная черта характера Беловых. — А сейчас как встретились? — После окончания института, я вернулась в Литву. Спустя несколько лет, брат предложил вернуться в Москву, — улыбаюсь, — там с Серёжей и пересеклись. — Я тебя предупредить хочу, девочка моя, — заговорила шёпотом, — Серёжку однажды бес попутал и он женился, та ему рогов наставила, а сейчас бегает за ним. Ты с ней поаккуратнее, она неадекватная. — О, об этом мне известно. Я тоже развелась, — опустила глаза, — черт дернул в девятнадцать лет замуж выйти. — Спокойно разошлись, а детей куда? — У нас их не было. Да, — кивнула, — нормально расстались. Поговорили, решили всё, а утром в ЗАГС пошли. — Правильно. Если жизни нет, значит нет. Нечего терпеть и думать, что всё в норму придёт. Ого! А мне всё время тыкали, мол «живи — терпи». — Мы с Сашей прожили больше тридцати лет вместе, и ни разу не было даже мысли о разводе. Да, — отпила чай, — тяжело и плохо после войны было, но мы всегда друг друга понимали, любили и оставались рядом. Хоть бы раз плохо сделали. — Это достойно уважения, тёть Лер. Столько лет и душа в душу… — Мы нашли друг друга, — улыбается, — сейчас разошлись, но все же встретимся вновь. — А в чём секрет? — Его нет. Любишь, значит любишь. Вот тебе и вся правда. Смотрю на Серёжку, — выдохнула, — аж сердце радуется. Влюбился он по самые уши… — Да бросьте, — смущаюсь. — А чего это ты? — удивилась, — боишься на те же грабли наступить? Не надо. У него характер отцовский, — прикрыла глаза, — жесткий такой, со своими проблемами, но, — задумалась, — Беловы — однолюбы, готовые абсолютно на всё, ради своей любви. Никогда в таком не признаются. — Оно и понятно. Серёжа не отличается болтливостью. — Он ранимый очень, — мнет салфетку, — я вообще удивилась, узнав, что у него есть ты. Думала, после Лидки вообще девок стороной обходить будет. Берегите друг друга, Сонечка. — Постараемся. Хорошая женщина. Нравится она мне. Добрая, искренняя.Тем же вечером
Ребята решили растопить баньку и пожарить мяска, после того, как мы все вернулись с кладбища. Отца похоронили рядом с детьми.«Белов Иван Александрович 17 августа 1949 — 03 октября 1963» «Шурина (Белова) Елена Александровна 26 мая 1947 — 01 декабря 1967»
— Четырнадцать и двадцать лет, — прошептал брат, начиная разговор на литовском, — он мне вчера рассказал, я всю ночь не мог уснуть. — Жуть берет… Они младше вас. — И все друг на друга похожи. Родственники? — Может быть. Серёжа очень не любил, когда мы общались на родном языке. Он его не знает, следовательно, злится. — Нет! Нет! — закричал Модестас, — сука-а-а-а-а! — Что такое? — подбегаю к окну. — Серёнька его снегом засыпает, — смеется тётя Лера, — любит распариться и в снег ка-а-а-а-ак прыгнуть. — Нас с братом не приучали к такой бане, — смущаюсь, — лишь бы не заболел. А что вы вяжете? — Не знаю, — пожала плечами, — потом решу. Сын говорил, что ты тоже вяжешь. — Да, — кивнула, — это успокаивает. — Но иногда хочется спицу кому-нибудь воткнуть, — усмехнулась, — однажды, я Белову её чуть не воткнула. — За что? — Сашка решил клубком в футбол поиграть. А ты Серёжку по фамилии называешь? — Частенько. — Так классно звучит, да? Выходишь из комнаты и такая «Бело-о-о-ов!».