•────────────•●❖●•────────────•
Мир вокруг сотрясала крупная дрожь, над моей головой гас и снова за доли секунды вспыхивал свет. Через мгновение вернулись звуки — грохот железа по кафелю. Я была в Башне, и меня на холодной каталке куда-то везли трое врачей. В глазах, не закрытых медицинскими масками, не было ни капли эмоций — они просто механически выполняли свою обычную работу. Я не чувствовала левую руку ниже локтя, лишь плечо ныло и ужасно зудело. Мыслями я, почему-то раз за разом возвращалась в класс и всё смотрела и смотрела в лицо парня, благодаря которому я здесь оказалась. «Теперь он точно никогда не поступит в Академию», — с какой-то глухой тоской подумала я, прежде чем с грохотом дверей очередного коридора снова потерять сознание.2. Первоцветы
26 июля 2022 г. в 17:23
— …С этого дня, Эйприл, ты тоже подчиняешься Закону, — торжественно произнесла мама, надевая мне на шею кулон, считывающий все показатели моего тела. Через пять лет я буду звать его исключительно ошейником или поводком, но пока что мне всего двенадцать, и это для меня просто умное украшение. — …Так же, как и Закон подчиняется тебе, не забывай об этом, Прил.
— Да, мама, — покорно киваю я. Кулон неприятно и непривычно стягивает шею. В который раз обращаю внимание на такие же «украшения» родителей.
Их называют датчиками. Как и любое обязательное устройство в этом мире, датчик направлен на беспрекословное повиновение Закону, считывая с твоего тела ту особую химию, что сопровождает нашу жизнь. Если ты не получил своего наказание за причинение физического вреда другому человеку — датчик это компенсирует предупредительным ударом тока, после чего вызовет Чистильщиков. Но если и после этого остаёшься невредим, то с вероятностью в 90% эта штука на твоей шее сама тебя убьёт. Даже не навредит — сразу убьёт.
Мама обняла меня за плечи и пошла готовить завтрак. Папа же лишь как-то особенно тяжело вздохнул и вернулся к чтению газеты.
Сегодня мне исполнилось двенадцать лет — собственно, поэтому родители и подарили мне свой собственный датчик, в этом возрасте своим обзаводится каждый. Это означало, что с этого дня я тоже стала частичкой Закона, и мне стоило быть предельно аккуратной и сдержанной. Это была пока только проба, проверка пригодности к жизни в нашей системе. С восемнадцати лет меня распределят в какую-нибудь группу Наблюдателей, которые будут следить за каждым моим шагом помимо датчика и камер по всему городу. И с этого момента для моего ошейника ужесточатся правила. С двенадцати лет до восемнадцати ущерб «ответа на жестокость» должен быть или меньше, или равен полученному — так нас учат дисциплине и сдержанности. После этой шестилетней проверки ограничение снимается, и размер ущерба в ответ держится исключительно на совести самого человека.
По дороге в школу я всё думала об этом, теребя рукой кулон, стягивающий шею. Иногда мне казалось, что все эти правила порой абсолютно лишены логики, но я не могла ни с кем об этом поговорить — в ту же секунду меня бы взяли на карандаш. Инакомыслие наказывалось точно так же, как и пренебрежение Законом. Даже с папой я не могла об этом поговорить, однажды я пыталась, но он испуганно посмотрел на меня и тут же перевёл тему.
В нашем городе было всего две школы — одна для детей высокопоставленных родителей и вторая обычная. Несмотря на довольно высокий пост мамы, я училась в обычной, чему была несказанно рада. Конечно, в школе «для элиты» и уровень был другой, но ребята, что там учились… Злые, заносчивые, себе на уме… Я бы не хотела оказаться одной из них. Я любила учиться и не хотела бы уделять столь огромное внимание своему статусу, а на статусе там держалось всё.
Обе школы были нацелены на то, чтобы к семнадцати годам дети имели полный багаж знаний и умений и могли бы получать образование дальше, к восемнадцати-двадцати годам уже завершив его. Это объяснялось низким уровнем продолжительности жизни и вечной нехваткой специалистов в разных областях. Поэтому уже с пятого класса дети подробно изучали химию, физику и другие сложные, а порой и опасные дисциплины.
— Эйприл! — услышала я голос за своей спиной. Закрыв шкафчик в школьном коридоре, я обернулась, чтобы встретиться взглядом с холодными серыми глазами. Аарон был моим одноклассником и лучшим другом, если не говорить единственным. Высокий, очень худой мальчик с копной пепельно-серых волосы, которые с каждым годом становились всё белее. — С днём рождения! — с этими словами он всунул мне в руки небольшой свёрток и стал нетерпеливо теребить край своей рубашки, ожидая моей реакции.
— Спасибо большое, Аарон, — я улыбнулась. Отчего-то открывать подарок сразу не хотелось, но я пересилила себя и развернула упаковку. И тут же похолодела.
— Тебе нравится? — искренне спросил мальчик, светясь от счастья. А я не могла вымолвить и слова.
— Зачем?.. — только и смогла выдавить я из себя. В моих руках в яркой праздничной обёртке лежал складной нож.
— Я решил, что это довольно символичный и полезный подарок, — улыбающийся взгляд Аарона стал серьёзным. — Прил, тебе двенадцать. Теперь ты должна быть всегда осторожна и наготове. Вдруг…
— Ты преувеличиваешь, — попыталась рассмеяться я, быстрее пряча подарок в сумку.
— Надеюсь, что это так, — пожал плечами мальчик, тут же растеряв свою серьёзность. — Идёшь на химию? Сегодня вроде по кислотам лабораторная.
— Да, идём. Когда это я вообще пропускала, что за дурацкие вопросы? — я попыталась разрядить накалившуюся обстановку, шутливо ткнув друга кулаком в плечо.
С седьмого класса мы уже работали с такими опасными веществами, как кислоты, и это было совершенно нормально. Заняв свой любимый стол, мы с Аароном начали подготовку к уроку. Наш стол был ближе всех к учительской кафедре, поэтому мы могли практически с первых рядов наблюдать, как преподаватель расставлял по подставкам, которые вскоре разойдутся по классам, колбы и склянки с только что налитыми в них веществами. Но вдруг дверь кабинета открылась, и внутрь влетел взбешённый старшеклассник, который тут же оказался возле учителя:
— Почему меня не допустили до конкурса?! — взревел юноша, окончательно привлекая к себе всеобщее внимание.
— Мистер Коннорс, вы мне срываете занятие, — холодно обронил учитель.
— Вы же прекрасно понимаете, — не обратил тот внимание не замечание, — что без этого конкурса мне и думать можно забыть о продолжении учёбы!
— А вы прекрасно знаете, почему я снял вашу заявку на конкурс, — учитель снова вернулся к своим пробиркам с кислотами. — Ваш уровень агрессии, мистер Коннорс, слишком высок, из-за чего вас в любом случае не возьмут в Академию Полиции. Так не справедливее ли будет уступить место другим, более перспективным ученикам?
Преподаватель говорил всё это ровным, спокойным голосом, пока на лице парня разворачивался ураган эмоций: растерянность, злость, отчаяние, бешенство. Его руки чуть подрагивали, взгляд загнанной собаки метался из стороны в сторону. Мы с Аароном переглянулись. Академия Полиции — ещё одно элитное заведение, туда мало кто пробивался из нашей школы, а если и были счастливчики, то они с самого первого класса целенаправленно учились лучше всех, добивались самых больших высот, чтобы в самом конце попасть в конкурс на оплачиваемое Правительством место в Академии. И, судя по всему, этого парня в конкурс не хотели допускать.
— Вы сейчас серьёзно? — выдавил наконец он из себя.
— Вполне, молодой человек. Фокс, Бейтс, разнесите по классу, — кивнул нам с одноклассником преподаватель. Мы с Аароном вскочили со своих мест и принялись выполнять поручение. — Вы прекрасно понимаете, — обратился он снова к юноше, — что вы очень сильный противник для наших учеников, один из сильнейших. Но ваш уровень агрессии сводит на нет все ваши достижения, мистер Коннорс. Вы же… — вдруг понизил учитель голос, — …вы же совершенно неуправляемы. Ваше счастье, что на вас ещё не обратили внимание власти.
— Да вы же совершенно ничего не понимаете!..
Преподаватель не сказал больше ни слова — просто отвернулся и продолжил урок, как ни в чём не бывало. Парень тяжело дышал от переполняющего его гнева. Я стояла у стола учителя, зачарованно наблюдая, как он продолжает разливать кислоты, изредка украдкой бросая взгляды на готового взорваться старшеклассника.
— Да посмотрите же на меня! — вдруг крикнул он и бросил в мужчину первое, что попалось ему под руку — учебник по химии. А дальше всё было как в кошмаре.
В учителя книга не попала. Она попала в подставку с химикатами, к которой я протягивала руки, чтобы отнести на следующий стол. Мне показалось, что моя левая рука загорелась — кислоты и реагенты смешались, заставляя плавиться рукав халата и впиваясь в мою кожу ужасающей болью. Я закричала. Несколько капель попало на лицо. Как будто издалека слышались уже крики одноклассников, из которых наиболее отчётливо пробивался голос Аарона. Тот парень смотрел на меня, бледнея на глазах, но не на мою руку с будто слезающей с неё плотью, а на мою шею, где мигал датчик, считавший большой уровень увечий. Это значило, что «наказание» его будет ждать от моих рук, и ему его не избежать. Если бы мне не было двенадцати лет, за мои увечья «отвечали» бы мои родители, а с ними был минимальный, но шанс договориться. Что же ждать от ребёнка — он не знал.
Сквозь пелену слёз я посмотрела на преподавателя. Он улыбался. Он предвкушал то, что сейчас должно произойти.
— Эйприл, — произнёс он почти ласково, будто не видя, что происходит, что на ногах я стою лишь благодаря шоку. — Ты знаешь, что ты сейчас должна сделать?
Знала. Но не хотела этого всем сердцем. Я должна была ему «ответить». Стараясь не смотреть на то, во что превратилась моя рука, не пострадавшей я взяла одну из уцелевших склянок и, продолжая рыдать от боли, плеснула ею на левую же руку старшеклассника. Он лишь втянул носом воздух, но смолчал, сжав зубы. Наконец шок отступил, и я почувствовала, как от меня медленно ускользает сознание. Последнее, что я видела — улыбку учителя, испуганное лицо Аарона и взгляд стеклянных глаз своей первой жертвы, наполняющихся слезами от боли.