шелкопряд

Курапика всплывает в их разговоре случайно, потому что Неон любит громко и долго жаловатся на людей, которые не дают ей делать то, что хочется (папа, телохранители, клиенты, телохранители, которые маскируются под прислугу, незадачливые похитители, Курапика, преследователи… их много, на любой вкус и цвет, ей есть из чего выбирать). — Я бы посмотрела на тебя, если бы у тебя над душой стояли. Или, еще лучше, таскали туда-сюда, как собаку на поводке. Сиди в больнице. Неон. Пей таблетки, Неон. Перестань калечить персонал, Неон. Здесь тебе не дома, Неон. У меня полно дел и без тебя, Неон. Как будто его кто-то просил со мной возится. — Калечить персонал? Куроро слушает вполуха, среди нескончаемой очереди длинных, как капли воды одна на другую похожих жалоб, по-рыболовьи выуживает только по-настоящему интересные ему эпизоды. — Это было один раз. Она сама напросилась.— Неон не в настроении заглатывать наживку.— Так вот, когда конвенциональные методы результатов не дали в дело пошло всё остальное. Так и нашлась святая Агнесса. Ты главное сиди, Неон, черт его знает где, черт его знает сколько, не смей рта открыть, потому что иначе ничего не получится. Смирительная рубашка и то была бы честнее. Словесная рвота подходит к концу, когда ее кофе безнадежно остывает. Куроро закрывает свой нудный исторический роман о римском императоре* (Неон из любопытства попыталась его читать, но дальше первого письма к Марку Аврелию так и не продвинулась — медленно умирающих (не от сердечной водянки) людей ей и в настоящем хватало с головой), откладывает его в сторону. — Думаешь, что он пытался убрать тебя с дороги, а не помочь? У него хорошо получается читать между строк. — Я здесь, а он — там. Что еще мне думать? Курапика сплетни не любит, зато сплетни любят Курапику — самого молодого и самого перспективного главу мафиозной семьи за последнее десятилетие. Десятилетие. Ну вас всех к черту. — Ты — здесь. — он оставляет книгу в покое (перестает гладить взглядом обложку, перестает гладить пальцами потертый переплет), присаживается перед Неон на корточки (совсем рядом, так, что мог бы легко прикоснутся к ее животу своим лбом) показывая, что теперь он весь внимание. Неон интересно смотреть на него сверху вниз, любопытно, что он скажет дальше. — Не думай о нем вовсе. Так просто. — Папа умер. А мне не то что попрощаться с ним не дали, мне об этом даже не сказали. Неон тычет в него провокационными предложениями, как в жука тычут корявой веткой, пытаясь перевернуть его на спину, чтобы потом наблюдать за бесполезными попытками увернутся и спастись. — Ты не плачешь за умершими, помнишь? Куроро уворачиватся. Вопрос переходящий в ответ, ответ переходящий в вопрос, его слова всегда невидимая рука аккуратно подсказывающая Неон дорогу, ведущая за собой. Ей нечего ответить кроме: — Да, помню. Из несказанного: Если бы не ты, ничего бы этого не случилось. Ты в этом виноват. Она никогда не считала себя по-настоящему злопамятной. Возмущение сменялось радостью по щелчку пальцев, хватало любой мелочи (дешевые спички горели дольше, чем ее злость). Раньше. До них. Теперь чувство обиды укоренилось внутри — плющ, вечнозеленый и вечно ядовитый, ползущий вверх по кирпичной кладке — цеплялось за каждую ее мысль, росло, становилось все сильнее. Теперь как раньше не получалось. А может Неон просто взрослела. Ему хватает одной руки, чтобы развести ее колени в стороны (Неон, совсем недавно вылезжая из мягкой кровати, спокойно приподнимает бедра, чтобы ему было удобней стянуть с нее одежду; Неон, совсем недавно все распробововшая, держит свои глаза широко открытыми, не хочет ничего упустить). Пальцы, теплые и влажные от его собственной слюны, легко скользят внутри, заставляют все тело выгнутся от предвкушения. Он задевает клитор (внизу живота напряжение свивается змеиным клубком), быстро набирает уверенный, знакомый темп (ей практически ничего не нужно делать). Неон сминает собственную грудь под ночной рубашкой (практически Неон бы хотелось почувствовать там вместо собственных пальцев его теплый рот). Куроро намеренно сосредотачивает руки только между ее ног — Неон намеренно не издает ни звука. В этот раз обходится без поцелуев — смазанное прикосновение губ к виску не считается (Неон принимает это, позволяет это, потому что теперь достаточно взрослая для по-взрослому горьких обид и секса). — Вот так. Ее тело пробирает дрожь, дыхание сбивается (Неон выдыхает, но забывает вдохнуть); у него даже пульс не становится чаще, словно не сам трахает, а наблюдает со стороны. Неон не обижается (это не первый раз), приходит в себя окончательно, опускает руки (затвердевшие соски проступают сквозь ткань), смотрит сверху вниз, не моргая (как маисовый полоз на мышь), в дневном свете серость его радужек вытесняет собой чернота закипающей смолы в расширенных зрачках (единственный физический признак его причастности к происходящему); сегодня просто такое утро. — Я заварю тебе свежий кофе. Неон откидывается на твердую спинку стула, закрывает глаза и делает глубокий вдох; ей наконец-то хочется есть. Неон никогда не держала в руках ничего тяжелее ручки и была абсолютно не приспособлена к жизни в одиночку. Мягкая, слегка переспевшая хурма будто чувствовала неуверенность ее рук, сминалась под пальцами как разогретый воск, обильно истекала соком, делая острое лезвие опасно скользким. Весточка держала ее запястье в своих крохотных, полупрозрачных руках; прикосновения убаюкивали — Неон сонно моргала и срезала толстый слой мякоти вместе с кожурой, обнажая темно-оранжевое, похожее на угасающее солнце, нутро (Неон хотелось провалится в забытье, дать ей свободу, как раньше, и будь что будет). — Алые глаза. Нашел время меня отвлекать. — Очень красивые. — И очень хрупкие. — При чем здесь они? Неон замечает его улыбку краем глаза, но узнает ее сразу же: в последний раз Куроро улыбался так, когда протянул ей Бенов нож и предложил забрать палец умершей святой в качестве сувенира на память (Неон забрала, Неон нашла ювелира, Неон впервые получила таксидермическое украшение за которое не было заплачено ни одного дженни; она носила его не снимая, как напоминание, как талисман на удачу; серебро браслета отсвечивало гранатовой дымкой на запястье, когда она смотрела на него слишком долго). Весточка прячется внутри ее тела, сонливость снимает, как рукой. Неон поворачивается к нему всем телом и смотрит почти что с вызовом (нож все еще у нее в руках). — Время не вышло. Еще сорок минут, Неон. Иначе я не скажу тебе ни слова (рыба-крючок-наживка). Неон с тяжелым вздохом возвращает свое хатцу на место. — Ну и? Куроро хочет взять ее за руку — зубастые челюсти клацают совсем рядом с его пальцами. Неон знает, будь Куроро медленней, будь Весточка больше, он лишился бы не только пальцев, а всей руки; она все еще привыкает к своенравной и вздорной стороне своего дара, пытается понять, как далеко та может зайти в своих попытках защитить, в своем недовольстве окружающими.Ее заново проснувшаяся кровожадность напоминает о временах, когда все только-только началось, когда в обмен на предсказание она требовала кровь, а не лист бумаги с информацией. “Всего пять миллилитров, как при биохимическом анализе, Кит, ты что никогда не ходил к врачу? Или ты уколов боишься?” — подначивал папа ее будущих клиентов. И они, конечно же, соглашались (они ж не девчонки, от вида иголок в обморок падать). Пробирки копились, выстраивались в длинный ряд на отдельной полке — фундамент для будущей коллекции; мэр пропускал воскресные мессы ради утреннего чаепития в их доме, священник называл ее дар черной магией called her instrument of darkness (machbeth) (пытался вселить в сердца людей страх, публично осуждал ее новое увлечение, терял свою паству), Неон радовалась новым подаркам (плюшевым игрушкам, золотым украшениям, священным мощам) и все так же предупреждала друзей отца об опасностях их полуночной работы (она никогда не ошибалась). — Садись, это надолго. — Куроро вырывает ее из морока воспоминаний. Весточка широко открывает рот, ласково трется щекой об руку, Неон слышит далекую музыку небесных сфер. Сорок минут. Чтобы все рассказать ему хватает двадцати. — Рада знать, что я не единственная у кого он забрал семью, — прерывает длинную и почти что полную (ей все еще предстояло узнать, как он вернул себе нэн) исповедь на полуслове. Неон не настолько жестокая, чтобы лезть руками без перчаток в грудную клетку, но и не достаточно добрая, чтобы совсем не задевать его словами. Если бы ты не вырезал всех его родных, он бы не начал тебя искать; если бы он не пришел ко мне работать, его бы не заметил отец; если бы ты не решил обобрать мафию, он бы не смог поймать твоего паука после нападения на аукцион; если бы он его не убил, ты бы не начал его искать, мы бы никогда не встретились и ты бы не украл мой нэн; если бы ты не украл мой нэн, отец бы не потерял влияние и не отдал всё ему в руки, лишь бы удержаться на плаву… если бы я не загадала желание в детстве, ничего бы этого не произошло. Неон не нравится быть на вторых ролях в своей собственной жизни. — Впрочем, для тебя это было неизбежно. — Неужели? — Издержки выбранной профессии. Выжившие это всегда риск кровной мести. Неон злится (на всех сразу), но под рукой у нее только Куроро и достать его одними словами (еще тяжелее чем Курапику) практически невозможно. — Кровная месть это когда не можешь достать обидчика и поэтому убиваешь его ребенка, а лучше сразу всю семью, чтобы наверняка. Курапика скорее… свел счеты. Презрение в голосе не ускользает от ее ушей (как и то, что адресовано оно отнють не Курапике; Неон обещает себе расспросить его об этом позже, когда будет настроена на разговор без криков). — Он — единственный выживший, но вряд ли он был единственным ребенком в том поселении. Наталкивает на мысль, что остальных детей вы с миром не отпустили. — Нет. — Наверное, ей стоило бы ужаснутся тому факту, что она не ужасается его словам. — Мы убили их, чтобы цвет глаз их родителей был как можно чище. Вы ведь за это платите? — Тогда вы не в расчете, — Неон не может понять, почему до сих пор жива, после того, как разбила колбы с глазами — отец явно должен был ему нажаловаться (учитывая как важен был для бизнеса Курапика и как была не важна Неон, папа бы не то что ему ничего не сказал, папа бы помог ему быстро избавится от тела и улик, а потом притворился, что Неон никогда не существовало; какая еще дочь? у меня всегда был сын. наследник, настоящая отцовская гордость). — И я тебе ни за что не платила. — У тебя была самая высокая ставка за вечер: два и девять миллиарда. Меня там не было. — За фальшивую пару глаз. — А фальшивой она была, потому что… — Потому что к тому моменту доны уже были мертвы, а все лоты — подделаны. Ах вот почему (Неон не лежит закопанная в лесу). — И в суматохе никто не заметил, как выручка с аукциона загадочно испарилась. Ограбил аукцион (дважды), устроил резню (дважды), украл мой нэн, убил донов, провел фальшивый аукцион, украл деньги… и все это за два дня. Разбойник года. — Именно. Папиным друзьям было не до аукциона, нужно было разбирать по алфавиту клубы-салоны-казино-магазины, заново покупать полицию-прессу-политиков. Линии на картах отмечающие территории, менялись быстрее, чем мозаичный узор калейдоскопа. “Раздел власти — буря, которую лучше переждать в безопасности”, — говорил папа, запрещал ей уезжать из дома даже с полной охраной (Неон не могла вспомнить, когда они в последний раз проводили столько ужинов подряд вместе). Сначала ежедневное “как ты себя чувствуешь, Неон? тебе уже лучше, Неон?” ее радовало, потом — раздражало, потому что отчаянье (а за ним и злость) постепенно пробирались в модуляции его голоса (пока папа совсем не перестал их скрывать); темы для разговоров таяли на глазах (Неон слышала от него нет все чаще и чаще, потом прозвучало спроси Курапику и это было началом конца). — Тогда, где настоящие глаза? — В безопасном месте. — Все еще не продал… И не продашь. — Я хочу назад мою мумию, Куроро. Неон в настроении капризничать и бесить (ставить ультиматумы и бросатся предметами), даже если знает, что ничего хорошего с этого не получится (Куроро не папа, ее крики с ним не сработают). Весточка исчезает с левой руки и появляется на правой. — А еще платок и набор ногтевых пластин. — Неон поименно помнит лоты-украшения-одежду-духи-коcметику, которые забрала с собой домой из Йорк-Нью (из-за одной единственной встречи поездка вьедается в память сильнее всех остальных вместе взятых), Неон внезапно осознает, что очень соскучилась по своей коллекции (но не по дому). — И прихвати мне подарок со своего “безопасного места”. На твой выбор. Попробуй меня удивить. Таким тоном офиантам говорят, что в блюде плавает крысиный хвост. Куроро уже раз украл единственное ценное, что у нее есть и ничто не мешает ему сделать это снова; ей совершенно нечем с ним торговатся (даже если Неон знает, как он это сделал, это никак ей не поможет и никак ее не защитит, потому что ему нужно всего одно прикосновение ее ладони к волшебной книжке и совсем не нужно ее разрешение). История не повторяется не потому что он не может ее повторить, а потому что ему это не нужно (пока что). Циничность реальности висит над Неон, как гильйотина: она сможет выдохнуть спокойно только с его смертью… у Неон под рукой ведь есть идеально мотивированный кандидат для работы (такой, который точно сможет довести дело до конца). Неон задумывается о том, чтобы (вернутся в дом, который перестал быть домом) использовать Курапику так же, как Курапика использовал ее (поменять местами их имена, оставить декорации и посмотреть, что будет). — А глаза? У взрослой жизни есть минусы — розовые очки теперь плохо держатся у Неон на носу. — Ты еще спрашиваешь? На самом деле, ей будет легче всего просто умереть самой первой и потом ходить за ними обоими следом в качестве недовольного всем на свете привидения (ради такого сценария Неон даже готова поверить в загробную жизнь).