шелкопряд

Так они оказываются здесь. Здесь: огромное поместье, которое папа ценил почти так же, как ее дар предсказывать будущее; ничуть не изменившееся, застрявшее во времени: высокие стены, брамантовые окна, старый камень; вечнозелены лавры, оливковые деревья растущие в горшках из глазированной керамики. Поместье, периметр которого больше не охраняли самые умные собаки самых разных пород, поместье, которое больше не было для Неон домом. Со смертью папы Курапика забирает себе статус главы семьи, перебирается работать и жить в город, оставляет все вокруг медленно покрываться пылью (умирать); отсутствие людей делает огромное здание неприветливо тихим, похожим на закрытый музей, на старое клабище. Как и положено ворам, они пробираются внутрь среди глухой ночи, обойдя охрану (камеры оказывается легко обмануть). Неон задерживается напротив телохранителя, торс которого закупорен в прозрачную смолу, как муха в янтарь: экспонат недостаточно ценный для профессиональной коллекции, но хорошо подходящий для любительской выставки (некоторые люди приносят больше пользы мертвыми чем живыми). Все, включая папу, звали его Пугалом, при жизни он недостаточно хорошо делал свою работу и поэтому посмертно нашел свое место на стене, среди чучел редких животных и подлинников импрессионистов – навсегда застывший на его лице ужас был хорошим уроком для остальных. Неон попыталась вспомнить каким было его настоящее имя и не смогла. – Какая хорошая подделка. Его, опытного вора, конечно же, куда сильнее интересуют картины. – Да, папе пришлось продать большую часть настоящих полотен, но он бы не потерпел голых стен, так что заказал репродукции... никто из тех, кто сюда ехал не был искусствоведом, так что никто так ничего и не заметил. Если было что-то в чем папа не терпел полумер, так это в предметах, которые были демонстрацией статуса: все, от столового хрусталя в доме до любимых сигар, предпочитаемой марки стрелкового оружия и коллекционной выпивки в его кабинете, было куплено и использовано с одной единственной целью, показать, что он был частью сообщества. В отличии от Неон его очень сильно волновало одобрение окружающих его людей, хоть папа и пытался сделать вид, что это было не так, но даже в подделках он требовал самого высокого качества, которое только мог предложить рынок, потому что этого бы требовали люди, на которых он равнялся, с которыми хотел сидеть за одним столом, уважение и внимание которых он так усердно пытался заслужить. – Поставь оригинал “Девушек у озера” и эту копию перед тем, кто посвятил всю свою жизнь изучению Гинойя и он бы тоже не смог понять какая где. – Куроро – лис в курятнике. Неон замечает как чем больше за их спинами остается ценных произведений искусства (настоящих и фальшивых), тем сильнее у него загораются глаза. – Но ты сразу понял, что это липа. Поклонник Гинойя? – Поклонник того, кто сделал эту копию. Не думал, что когда-либо еще увижу работы его руки, тем более сделанные на заказ. Слышал? Зря ты переживал. Куроро не приходится использовать отмычки – это спальня Неон, у Неон есть ключи. Длинный коридор – кровеносная артерия ведущая от двери к ее кровати. Неон – гид, она включает свет, достает из его кармана зажигалку, заново поджигает наполовину истлевшие палочки благовоний, показывает рукой в сторону хранилища и со вздохом падает на кровать, прямо в ворох своих любимых плюшевых игрушек, как всегда мягких, едва заметно пахнущих цветочным кондиционером; ее комната – временная капсула, где все остается на тех же местах, где было, когда она уезжала: анатомические атласы вперемешку с гламурными журналами, чашка потемневшая от чая, засохший рахат-лукум, двадцать видов ручек-карандашей-грифелей-маркеров, сто видов блокнотов-альбомов-тетрадей-дневников-стикеров, запечатанные помады и пудры, почти полностью использованные духи, ряд полихромных париков на столе, разбросаный на полу мусор (она берет с Курапики слово, что до ее возвращения никто сюда не зайдет и Курапика свое слово сдерживает). Наверное Неон стоило бы извинится за беспорядок. Наверное Неон стоило бы хотя бы почувствовать стыд. Она не делает первое и не чувствует второго; долгий полет превращает ее в проснувшуюся по весне муху, еще сонную, ленивую. Куроро в соседней комнате впечатленно присвистывает, ему не до ее бардака. – Приличная колекция трупов для шестнадцатилетки. – Неон знает, что эту привычку – на ходу оценивать все на что падает взгляд – он заберет с собой в могилу, поэтому никак не реагирует на то, как он обозвал ее сокровища. – Как давно ты их собираешь? – С двенадцати лет. Воздух становится гуще, тяжелее, наполняется миртом и бергамотом, Неон (скучала по этому) с удовольствием делает глубойкий вдох, позволяет себе пропитатся запахом от макушки до пят, наполнится удовольствием и ностальгией. – Получается почти сразу же, как начала делать предсказания. Первый экспонат все еще здесь? – На нижней полке, справа, рука с золотой печаткой на большом пальце, на подушке из синего бархата, нашел? Ей приходится говорить громче, чтобы он точно услышал. – Да. Святые мощи? – Они самые. Константин Чудотворец – исцелял слепых, заставлял ходить лежачих, превращал медь в золото и дальше по списку. Все одним прикосновением руки. Я увидела их, когда мы были в церкви на кануне Страстной Субботы и мне сразу же захотелось унести их домой. Что, конечно же, никто мне сделать не позволил. Святой отец был мягко говоря не в восторге от того, что папа, вместо того, чтобы меня отчитать и обьяснить, что так нельзя, предложил за них заплатить. Нас не очень вежливо попросили уйти и мы ушли. Константин Чудотворец и Агнесса Великомученица – начало и конец ее коллекции, первый и последний экспонаты, святые… – И все же рука превращающая медь в золото здесь. …мощи, которые Неон запретили трогать, но которые все равно оказались у нее в руках. Идеальная симетрия. Золотое сечение. – Папа доставал всё, что бы я ни попросила. – Не было того, чего бы он не сделал ради (своих амбиций) Неон. – Через пару дней я нашла ее рядом с новеньким кукольным домиком. Помню, что домику я радовалась меньше. С того момента так и повелось: у Неон были игрушки, которые интересовали всех девочек ее возраста и человеческие останки, которые интересовали только ее одну. Неон удобней устраивается на кровати, опирается на большого плюшевого медведя полулежа, так, чтобы хорошо было видно хранилище, то как пустеют полки когда Куроро к ним прикасается – быстро, как волшебник прячущий в шляпе кроликов и голубей. Куроро опирается на косяк двери, скрещивает руки на груди (заслоняет собой вид). Они встречаются взглядами: – Он их украл? – Вероятней всего, я не спрашивала. Он был рекетиром, воровство было рутинной мелочью по сравнению с остальной работой. По правде говоря, мне никогда особо не было интересно какими правдами и неправдами папа доставал подарки. Такие обещания – материальные, которые Неон могла увидеть и потрогать – были единственными, которые он всегда сдерживал. – Для неверующего человека у тебя в коллекции достаточно много религиозных артефактов. Хм… – Куроро улыбается, – полагаю, в этом вся ты. – Это еще что значит? – В нашу первую встречу ты выглядела, как школьница, которая отбилась от своего класса на экскурсии, и пахла, как патологоанатом закончивший самую адскую смену в своей жизни. Ходячее противоречие. Твоя аура имеет отчетливый запах химикатов для бальзамирования. Их используют для сохранения тел после смерти. – Я знаю, что такое бальзамирование. Я был в морге и наблюдал за вскрытиями. Не забывай с кем ты разговариваешь. – Потому что я никогда не забываю. – Я заинтересована в процессе так же, как и в результате. – Но сама ты этого все равно никогда не делала. Наблюдать и создавать своими руками – две совершенно разные вещи. Разница между тем, кто наблюдает и, возможно, учится основам, и тем, кто достаточно опытен, чтобы научить других огромна, как пропасть. Было легко представить то, о чем он говорил: пальцы ловко изымающие глаза; черные зрачки — маленькие блестящие булавки, навсегда алая радужка — переливающаясь на дневном свету, как драгоценный камень; ряды стеклянных колб, трупы детей и взрослых рабросанные вокруг, еще теплые; земля пропитанная кровью, ночь, тихая и звездная, его пульс – ровный, руки сосредоточенные на работе. Ни капли сомнений ни до, ни во время, ни после. – Поверю на слово. Твои познания в смерти гораздо глубже, чем мои. – И крови на твоих руках хватит на целое море. – Ты здесь учитель. – Тебя не волнует ни прошлое, ни бущущее, но ты очарована самыми ужасными из смертей. У твоего нэн послевкусие трупа в морге, но он создан, чтобы помогать живым, обеспечивать им безопасность. Ты помогаешь тем, кто больше всего заслуживает смерти. Ты – ходячее противоречие. – Сказал человек, который носит серьги из соломонового камня, пальто с символом апостола Петра и татуировку Муладхары на лбу. Ты смешиваешь элементы религий, словно они овощи для салата. Верящий в загробную жизнь, но не верющий. – В эту игру можно играть вдвоем, он первый начал. – Внешность бывает обманчивой, тебе ли не знать, – Неон смягчается, когда замечает, как выражение его лица меняется с заинтересованного на раздраженное, Куроро не любит, когда его противоречия втаскивают на свет Божий. – Я ведь тогда тоже не поняла, что ты такое. Интуииция меня не подводила, я всегда знала, если люди хотели мне навредить. До тебя. – Он много в чем оказался первым. – Я не чувствую этого даже сейчас. Я знаю насколько ты опасен, как знаю, что если суну руку в кипяток то обожгусь, но знать и чувствовать это разные вещи. Честно? Мне от этого не по себе. Я словно отупела. Чувство было похоже на то, которое Неон испытала, когда папа впервые привел ее к Донам и оставил на месяц запертой в огромном шато, потому что они хотели убедится в подлинности ее дара (многочисленные свидетельства доверенных людей были недостаточным доказательством, когда дело казалось того, что не могли обьяснить стандартные устои их жизни; им нужны были гарантии друг от друга, единогласное да – Неон будут использовать все или же никто). – Не отупела. Интуиция просто говорит тебе, что я тебе не наврежу. “Я вернусь за тобой через месяц.” – сказал папа. Если не вернусь, они все умрут, – осталось несказанным, но понятым. – Потому что у тебя проснулись чувства? – Потому что я не самоубийца. Шато было лучше тесных квартир и наглухо замкнутых подвалов. Ее предсказания становились для Донов реальностью, за что они ее баловали и хвалили, неделя за неделей. Время шло; Неон ждала. Через месяц папа забрал ее домой и ни одна капля крови не запачкала ни мраморные полы, ни укрытые шелком стены, ни расписанные вручную потолки. Все получили, что хотели: папа свои десять да, доны – свои предсказания, Неон – дорогие игрушки и похвалу (ей было четырнадцять, этого более чем хватало). – Это еще что значит? Неон восемнадцать, она может голосовать, получить водительские права и пить в барах; Неон восемнадцать и она уже дома, старые Доны мертвы и папа за ней не придет. – Тебе никогда не казалось странным, что люди, которые пытались тебя похитить так или иначе всегда умирали? – Нет. – Неон восемнадцать и она – добровольная заложница (снова). – Высокий риск, высокая награда, как любил говорить папа. ‘Или не самая приятная смерть’, добавляла Неон от себя. Не самая приятная, но относительно быстрая… они лишались жизни еще до того, как ее телохранители врывались в здание, готовые порезать на куски любого, кто станет у них на пути. Весточка спасала ей жизнь, Неон возвращалась домой, Дальзолен с папой брали ответственность на себя, снова и снова, пока Доны и их слишком амбициозные каппы не поняли, что для всех будет лучше, если Неон просто не трогать: сохранять статус кво, получать свою ежемесячную порцию предсказаний и уже после пытаться друг друга переиграть (их внутренняя вражда никуда не делась, Неон просто усложнила им всем работу). – Просто до тебя нас обычно похищали вместе, это ты оказался таким хитровыебанным. – Ни папа, ни Дальзолен не пытались это с ней обсудить дальше стандартного: как ты себя чувствуешь?. Все дружно делали вид, что Неон была здесь ни при чем, а Неон не могла ни подтвердить, ни опровергнуть их подозрения, потому что Неон никогда не читала свои собственные предсказания. – С их кончиной все ясно, а с тобой-то что было. Ты ведь живее всех живых. Хотя не должен быть. – Она не давала мне нормально уснуть. Ночные ужасы. День за днем. Я не сразу понял откуда они взялись, думал, что это последствия экзорцизма или же цепи правосудия, но потом я увидел тебя в монастыре… там до меня и дошло. Он тогда, в их вторую встречу, и правда выглядел не лучшим образом: болезнено бледный, похожий на призрака, а не живого человека (кроме странного имени и приятного голоса в нем не осталось ничего от очаровательного незнакомца), но Неон после долгих месяцев взаперти и самой было бы не попасть на обложку, поэтому она не придала значения ни его помятому виду, ни кругам под глазами, ни тому как беспечно и долго он спал пока поезд нёсся через остывшую за ночь пустыню и опустевшие селения. Неон уснуть так и не cмогла; ночь была молодой, остатки человеческой цивилизации – заброшенные города, покрытые ядовитым песком пустоши, угольно-черная земля пролетали мимо, багрово-оранжевый рассвет оживил увядающие пейзажи; Неон позавтракала, в последний момент передумала и так и не сошла с поезда в безымянной деревне, окруженной ничем кроме холода и пустыни – осталась, вернулась в купе и прочла от корки до корки утреннюю газету пока не пришлось наконец-то его разбудить. За двенадцать часов Куроро ни разу не пошевелился. Он обменял Весточку на глубокий сон без сновидений, отдал ее Неон и предложил палец святой великомученицы Агнессы, как моральную компенсацию. Палец лежал в кармане пальто, аккуратно завернутое в шелковый шарф, точка невозврата между ее прошлым и настоящим. У Неон был дар и сокровище. Она снова чувствовала себя целой. – Вот так…– Куроро говорит, Неон слушает, забирается к нему на колени – ее колени и ладони оставляют на покрывале след, отпечатки кошачьих лап. Его руки опускаются на талию, пальцы, как паучьи лапы, теплые подушечки прижимаются к позвоночнику, металлическая молния впивается в изгиб спины. Неон выгибается, чувствительная к нежному прикосновению. – Значит, ты все-таки искал меня. И наша встреча оказалась совсем не случайной. Снова.