Хватит шутить про свою смерть.

26 мая 2005г. «Я уже не понимаю, что вообще происходит. В последнее время я как-то слишком отошёл от своей привычной жизни, стал слишком активным, я бы сказал. Я впервые свалил на типичную для моих сверстников тусовку, напился. Я стал выходить из дома и гулять не в одиночку, но что самое удивительное, у меня появился друг. Очень крутой друг. Однако есть загвоздка: я не понимаю, что за странные дружеские чувства я начинаю к нему испытывать. Может быть он просто красивый и мне с ним охуенно находиться? Тогда почему меня так нездорово тянет к нему прикоснуться, обнять на прощание дольше положеного, заплести его длинные, блять, такие шикарные волосы. Улыбка у Хару красивая тоже. Ровная, тëплая, заразительная. Хотя и сам Хару не особо против того, чтобы я его касался. Что удивительно, он кажется, даже сам тянется к этому. Быть может поэтому на той тусовке Хару меня поцеловал?» Да, дорогой читатель, это действительно случилось. Возможно, при весьма знакомых тебе обстоятельствах, но сколько же эмоций взбудоражилось внутри. Хару в тот день все уроки без умолку трещал о грандиозной вечеринке у своей очередной "подружки", звал кого не поподя, но изначально поставил перед фактом Риндо. Мол как это—никогда не бывать на тусовках за свои семнадцать почётных лет? Ситуация требует исправления. Поэтому, разумеется, на сегодняшнюю ночь у младшего Хайтани отменяются всякие планы, естественно, помимо этой розовласой бестии. Не сказать, что Риндо был в восторге от этой затеи, но отказаться сил в себе не нашёл. Мол а что он потеряет, если таки сходит? В том то и дело, что уже ничего. Химия последним уроком не была такой уж привлекательной перспективой провести время, поэтому парни не сговариваясь собрали вещи и благополучно ушли в закат. В тот закат, в котором живёт Хару. Хайтани даже не запомнил, как они туда добрались. Запомнил лишь как уснул в метро на плече товарища, запах пряного парфюма от его толстовки, вкус дешёвого кофе в жестяной банке, да пение птиц на ветках. —Так, надо думать, что я сегодня надену. —Твердо заявляет Акаши, стоя у пыльного комода со своей кое-как скомканной одеждой. Светлые брови его нахмурены, а белëсое конопатое лицо сковано искренней задумчивостью. Хару всерьёз переживает за свой эпатаж и цельный внешний облик, в котором ему предстоит выйти в свет к пьяным, даже не знакомым ему зевакам. И пока товарищ суматошно и явно заинтересованно роется в скомканных вещах, Риндо невольно принимается изучать уже до мозга костей знакомую комнату, будто-бы впервые в неё попал. Комната, как и Санзу, представляет собой тот ещё адский коктейль из совершенно не сочетаемых, казалось, ингредиентов. К примеру как сыр с мëдом, но симбиоз этот питает общую атмосферу просто восхитительным тандемом чувств. Не смотря на общую захламленность и годовые комки пыли—тут непременно комфортно. И дело не в удачной стороне от солнца, позволяющей золотистым световым нитям ползти по серым ворсинками пледа на кровати. Здесь—в каждом плакате, в каждой пустой и красивой, на взгляд Хару, склянке, таится абсолютный уют. Сразу видно, что в этой комнате действительно кипит жизнь. В ней спят, едят ужин, веселятся с друзьями и плачут в подушку, чего нельзя сказать про обитель Хайтани. Домашним очагом, как и едой, там и не пахнет. Ран тщательно следит, чтобы нигде лишней соринки не лежало, а покрывала были всегда идеально натянуты. Жилище братьев вообще мало чем от ненавистных больничных палат отличается. Санзу тем временем во всю ковыряет комья цветастой одежды, звенит потертыми, окислившимися цепями. Некоторую одежду он складывает на руки Риндо. Мол подержи, это нужно. И вот, спустя некоторое время Акаши стягивает с себя футболку. И взгляд Хайтани невольно задерживается на изгибах его торса: бледноватая кожа в нежных обрамлениях злат небесного светила кажется такой идеальной, неземной, а весь Хару словно излучает лёгкое сияние, подобно церковной иконе юного божества. Тело его прекрасно сложено. Санзу худоват, как то свойственно мальчику-подростку, но подтянутые уличной жизнью мышцы неторопливо перекатываются под тонким кожным покровом, выстраивая мягкий, словно скульптурный рельеф. Парень стягивает черную пружинистую резинку, и персиковый водопад его локонов спускается к торчащим лопаткам, прячет собой две аккуратные родинки чуть ниже затылка, огибает бордовые поперечные раны на левом плече, умело маскируя следы юношеской боли. И Хару, кажется, замечает заинтересованный, даже несколько восторженный огонёк в лавандовых глазах, улыбается по-девичьи ласково, хлопает друга по спине. —А ты чего, в таком виде идти собрался? —Он выхватывает со своей живой вешалки трикотажный топ с каким-то готическим принтом, что едва ли доходит до последнего ряда рëбер. Следом ещё один топ: уже чисто чёрный, на бретельках. Финальный образ вышел крайне нетипичным для парня. Клешеные синие джинсы с экстремально низкой посадкой и торчащим вызывающим бельём, митенки с рисунком костей, полосатая кофточка и куча бусов. Обычно так одеваются стильные девчонки из американских сериалов, но вот чтобы парень.. Да ещё и японец.. Странное зрелище. Нетипичное. —А ты хочешь сказать, что ты пойдёшь так? —Риндо гонит прочь мысли о том, насколько броско и отвратительно похабно выглядит его друг, но вместе с тем же о том, насколько же красивы изгибы его талии. Хару, опять-таки, вообще красив сам по себе. Ну так, чисто эстетически. Смазливый да и только, девушки на таких толпами. Однако Акаши к ним особо любовью не воспевает, ему все равно. Он, наверное, слишком ребёнок изнутри. Санзу всего-навсего живёт и без женского внимания интересной жизнью. Да, именно так. —Ну, раз уж я иду так, то давай-ка мы и тебя распидорасим. —Шрамы на щеках дëрнулись в азартной улыбке, в голубых глазах заплясали бесенята. Стоит ли говорить, что переть против Хару идея изначально провальная? Хару если что-то решил, так тому и быть. Нарядил он некающего Рина под стать себе: неприлично низкая посадка джинс, снова топ, только уже длинные рукава и открытый вид на острющие ключицы, сверху снова топ, только с каким-то белым кружевом. И конечно же бусы! Бусы! Звенящие подвески, кольца, выразительный ремень. Аврил Лавин точно где-то в стороне плачет. —Ты уверен, что мне стоит в этом идти? —Хайтани стеснительно крутится возле осколка некогда зеркала, оглядываясь на себя со всех сторон, пока друг неумело оттягивает нижнее веко и обильно подводит слизистую жирным чёрным карандашом. Хотя с его ресницами Белоснежки это выглядело несколько странновато, но по истине волшебно. —Рин-Рин, ну когда мои идеи оказывались провальными? —Акаши откладывает огрызок каяла на блюдечко, где в кучке пепла покоятся благовония, после чего размазывает косметику пальцами по щекам. —О, начнём издалека, Хару? —Риндо от шока аж руки на груди скрестил. —Может, когда ты математичке тараканов в сумку запустил? Мадагаскарских. Блять. Тараканов. —Ну было охуено, согласись. —Ну, тут все по фактам. —Друзья отбили друг другу звонкую «пятюню». —Ладно, нам пора выдвигаться, пока там ещё хоть кто-то в состоянии открыть нам дверь.

***

Едкий запах шмали, разлитого пива и пота, какофония сладких духов—вот, чем пахнет дом, где сейчас находятся парни. Хару с порога ловит на себе восторженные взгляды, пересвистывания, ему жмут руку и вообще рады его видеть примерно все. Стало быть этот человек в подобных компаниях завсегдатай, пусть люди в этих кругах знакомы редко. Один друг ведёт другого друга, тот в свою очередь ещё одного, и следующий ещё. Так и собирается толпа, пьяно вьющаяся в ритм песням «Sum 41», так и собираются пьесы блюющих по всем углам и уборным людей. И Риндо это чуждо. Он уже не чувствует себя изолированным диким зверем, которого все настолько в зоопарке боятся, что даже не подходят. Вовсе нет. В этом месте его хрупкий силуэт растворяется, точно аспирин, теряется среди броских нарядов, пластиковых стаканов разного содержания. Такое странное чувство, когда вот так резко меняется твой социальный статус. Бац, и из человека с громкой фамилией, родного брата кровавого убийцы ты превращаешься в обычное тело. Абсолютно пустое тело, которое приходит сюда, оставляет за порогом все проблемы и отключает мозг. Вся эта атмосфера заражает, проникает паразитами под кожу. Риндо про себя отмечает: приятно вот так оказаться никем. Здесь нет место осуждению за проведение последнего кретина и душевнобольного, твой внешний вид негласно вступает в соревнование под названием «кто больше раздет». И, наверное, сегодня Хайтани начинает понимать своего друга. Будучи ненужным никому дома, неинтересным никому более чем шут, здесь он находит себя. Находит признание, перенимает внимание, которого дома так не хватает. Алкоголь прекрасно глушит все чувства. По крайней мере плохие. Неподготовленному организму Рина достаточно одной стекляшки пива с вишней, Хару удовлетворяет серия шотов и несколько стаканов водки с соком. И вот наступает момент, когда голова еще думает, но полностью отключается стыд. Забывается и физическая боль, и смертельная болезнь. Каждый человек здесь превращается в лучшего друга. Вот какой-то парень с дредами и растянутыми ушами выслушивает тираду Риндо о тех несчастных трех месяцах, что ему отведено. Он бессознательно кивает, соглашается со всем, пусть и вообще не понимает, что несёт его собеседник. Белки глаз незнакомца пробирает красная сетка, зрачки сужены до размеров крохотных щëлок. Наркотиками можно забыться куда сильнее, но мы не забываем, что мозг ещё работает. Вот возвращается Хару со стаканом непонятного содержания, хватает друга за руку и тащит собой сквозь живой, дышащий коридор всевозможных состояний, испарений, секса. Тащит куда-то к дивану в углу, где сидит какая-то компания. Пара девушек что-то оживлённо мычит троице парней. —Да я вам говорю, нет ничего хуевого потрахаться с девушкой. —Констатирует особа, забывшая о критической длине своей юбки, которая уже давно задралась и ярко демонстрирует ее кружевные стринги. —Будто-бы ты хоть раз ебалась с девушкой,—Юноша, сидящий на диване раскуривает косяк, выпускает клубы вонючего дыма в не менее вонючий воздух. —А, ну да, на твои прыщи ни у кого не стоит, кроме тëлок. —Парень разражается смехом и кривляется, изображая жест «фига» на уровне груди в качестве демонстрации своей насмешки над размером чужой груди. —Эй, ну ты и ублюдок, а ну ебало прикрой! —Девушка шутливо бьёт незнакомца по плечу. —Да брось, Киана, ты с тëлкой даже не сосалась никогда. Да тебе даже слабо! —Не унимается мальчишка, продолжая потягивать дрянь. —Ах мне слабо? —Она оскорбленно дует губки. —Конечно слабо, она резко протрезвеет в последний момент и начнёт давать заднюю. —В разговор вступает Хару, плюхаясь меж подушек и подманивая Риндо к себе. —Давайте так,—Заговорчески начинает Киана. —Я засосу любую тëлку, если Санзу засосет этого очкастого! Толпа одобрительно загудела, но больше всего было страшно, что Хару вместе с ними хлопает в ладоши и лыбится. Внутри у Хайтани что-то перевернулось. Сделалось внезапно страшно. Как так? Это что за выбор такой? Упасть в грязь лицом при всех, показать какой ты бесхребетный уебан, или поцеловать парня? Глаза его растерянно бегают то по лицу Харучиë, то по вскипевшим ребятам. —Идёт.—Точно судья Акаши вынес приговор. Приговор для Риндо, живущего мыслью о том, насколько это все запретно и неправильно. —Рин-чан, иди сюда. Хайтани совсем не успевает реагировать и здраво мыслить. В голове каша полнейшая. Мгновение. Дыхание Акаши уже щекочет ухо, по коже пробегают мурашки. —Хару, я никогда не... —Успевает шепнуть несчастный юноша, неуверенно опуская руки на чужие плечи. —Чшш.. Просто закрой глаза, считай до трёх, а потом.. Потом ты сам поймёшь. От голоса друга становится чуть спокойнее. Говор у него такой.. Лисий прям. Так чарует и завораживает, будто-бы в каждом полутоне его шёпота звучит спокойствие, наставление расслабиться. И ресницы Риндо смыкаются сами по себе, медленно стихают биты музыки. Момент, кажется, тянется вечно. Хайтани физически ощущает привкус чужих губ в нескольких миллиметрах от себя, холодок разливается внутри чем-то вязким, точно сгущённое молоко. Конечности покалывает. И вот он момент, который ждёт каждый подросток. Первый поцелуй. Чувства словно умелый радиофизик выкрутил на максимум, тепло губ Акаши ощущается уже не фантомно, а вполне реально. Черт, дыхание перехватывает от того, что сейчас ощущает Рин. Раз. Рука розовласого морозно касается шеи, аккуратно чертит линию вдоль артерии, по скуле, заправляет за ухо прядь золотистых волос. Два. Пылкие губы Хару сминают губы Риндо, доминантно напирают. Три. Хайтани целует в ответ. Так невинно и неопытно, боязливо и стыдливо, страшится сделать что-то не так. Однако костлявые пальцы поглаживающие внутреннюю часть бедра мгновенно успокаивают. В ход вступает язык, прокатывающийся по чужому нëбу и стучащий металлической серёжкой об зубы. Хайтани уже сам льнет к нему, наматывает на кисть мягкие розовые локоны. Так аккуратно, нежно, точно Акаши легко повредить, будто античную статуэтку прекрасного цветка сакуры. В уши бьют ритмичные причмокивания, рваное дыхание. Позвоночник, кажется, подрагивает под кожей, совсем не слушается тело. Так не хочется прерывать этот момент. Забывать отпечаток тонкой ладони, сжимающий узкую талию, терять из памяти вкус жвачки, гигиенической помады, пива и сигарет, сводящий с ума, отпускать аромат лост черри и сладкого шампуня. Однако приходится. И Санзу смотрит прямо в глаза. Так мутно, рассеянно и неморгая, дольше и чувственнее обычного. Хотя быть может это все домыслы. —Эй, все слышали! Этот человек—Риндо Хайтани, и только что я украл его первый поцелуй!