Хватит шутить про свою смерть.

22 мая 2005г. «Перемены меня очень пугают. Я всю свою жизнь волком кидался на незнакомых людей подозрительного вида, никогда не имел друзей и товарищей, оно мне и не нужно вовсе было. Но блять, в моей жизни неожиданно появился один человек, что все больше и больше ломает мое мировоззрение, показывая монету совершенно иной стороной. Его зовут Акаши Харучиë, но себя он склонен называть «Санзу». Он учится со мной в одном классе, сидит на четвёртой парте первого ряда у окна, хотя, слово " сидит " в его отношении крайне неуместно. Этот придурок срывает уроки, бегает курить прямо в школьный туалет, а если ему что-то неинтересно и не нравится, то он просто встаёт и уходит. Завидую даже, наверное, ему. Я слишком воспитан, чтобы настолько возводить в приоритет свои желания, находясь в обществе, быть может, не самых плохих людей. А Хару. А Хару ценит своё время, неумолимо убегающее от него под ручку с беззаботной юностью. Стоит поучиться у него ценить те крупицы часов, что у меня вообще остались, ведь я так или иначе в более худшем положении. Хотя, если бы я их сильно ценил, я бы и с Хару не познакомился. Примечательно, но я какого-то хера один из немногих, кто смеет звать его Хару. Обычно он весьма агрессивно настроен, стоит какому-то полупокеру окликать его так, а мне вот можно. Наверное, я вызываю у него доверие, но почему именно в душе не ебу. Хару такой удивительный, если посудить. Он все время курит, но не останавливается на какой-то конкретной марке сигарет, будто стремится попробовать абсолютно все. Хару любит пасмурную погоду, запах предстоящего дождя и внимание, но терпеть не может людей. Хару любит вишнëвые благовония и женский парфюм, клубничные коктейли из супермаркета и терпкий лимонный чизкейк. Хару не любит яблоки, у него на них аллергия. Ещё он не любит пиццу, жаркое лето, холодную зиму, ведь от холода у него болят шрамы. Хару вообще свои шрамы не любит, но постоянно шутит насчёт их происхождения, хотя правду об этом не говорит никому. Шрамы часто болят, он даже выработал свой прогноз погоды, основанный на ощущениях: ноют с утра—значит к холодам, весь день в жару тянет—к грозе или снегу, иногда покалывает, словно иголочками—это к хорошему. Хару бледный и приятно худой, у него тëплые руки и притягательное умение улыбаться. Хару любит улыбаться. Это выглядит иногда жутко. У нас с ним есть общая черта: много веснушек. А ещё у Хару почти нет родинок, лишь одна крохотная на скуле. Хару любит цветные шнурки на пыльных кедах и свой потёртый скейтборд. Он умеет даже делать несколько трюков, не особо сложных, но умеет. Пару дней назад он предложил мне попробовать прокатиться, но я сослался на недавний выдуманный «аппендицит» и отказался, тогда Хару поставил меня на доску и быстро катил по тротуару, крепко дежа за руку. Руки у Хару мягкие, на ногтях чёрный лак в сколах и трещинах, много серебряных колец. Хару вообще любит серебро, а вот золото ни в какую. Говорит, что становится похож на тупого фаната Снуп Догга. Хару живет с младшей сестрой и старшим братом. Мать у него умерла, что иронично, от лейкоза, а отец все время далеко далеко на заработках, так что кажется, что его и вовсе не существует. По крайней мере Хару его практически не знает, лишь изредка созванивается с банальными приевшимися вопросами. С его братом я не знаком, сестру тоже никогда не видел. Первый работает с другом в собственном спортивном зале, а сестричка с детства покорена боевыми искусствами, поэтому прекрасно чувствует себя в обществе старшего и его друзей. Хару вообще боится одиночества, но в то же время замечательно в нем существует. Он много чего боится. Хару боится шприцов для инъекций, боится больших собак и совсем не боится высоты. Однако больше всего он боится за свои волосы. Природа одарила его белоснежными локонами ниже ключиц. Хару очень уж любит свой натуральный цвет, но давно грезит окрасить их в нежно розовый прям по-настоящему, ведь оттеночные бальзамы больно быстро вымываются. И.Сегодня он таки решился отдаться в мои «опытные» руки» —А долго вообще краску держать? А оно точно хорошо окрасится? —Акаши обеспокоенно вертится на деревянной табуретке.—Ты точно знаешь, что делаешь? Риндо раздраженно фыркает, ведь этот ужаленный своими нервными действиями мешает подступиться к последним неокрашенным прядям на затылке. —Если ты будешь сидеть на жопе ровно—Хайтани аккуратно разворачивает голову друга в прямое положение—То все будет заебись. Я красил нас с Раном с четырнадцати лет, никто еще не жаловался или не оставался лысым тоже. Санзу наконец-то успокоился, по крайней мере перестал вертеться. Вместо этого он расчехлил пачку немецких сигарет и прикурил одну. По комнате заструился мутный дымок, но куревом вовсе не разящий, вместо этого отдавая чем-то сладким, похожим на шоколад. Рин требовательно склонился к его щеке, кивком указывая на то, что и ему полагается затяжка. —Инвалид бля—Усмехается Хару, прислоняя бежевый сладкий фильтр к чужим губам. Сигарета пару раз качается меж тонких пальцев, по легким растекается приятный древесный дым, слабеют конечности. Эх, вот они, прелести начинающего курильщика—входить в кураж с каждой второй порции никотина, в то время как Хару уже вообще ничего в этом мире не берет. —Сейчас, пройдусь ещё раз по корням остатками краски, на всякий пожарный. —Рин фыркает и старательно размазывает кисточкой последние горсточки розоватой массы по волосам друга, после чего собирает в незамысловатый пучок и закрепляет на затылке при помощи «крабика».—Всё, только не засри ничего. И младший Хайтани яростно трет рукой зудящий вздёрнутый нос, что, видимо, прелестей запахов краски не оценил. —На себя посмотри, придурок, сам весь перемазался! —Санзу звонко хохочет, наблюдая удивление на лице друга, мелькающее среди розовых разводов. —Иди сюда. —Риндо оказался притянут за ворот футболки близко близко к чужой физиономии. Подбородок держит чужая тёплая рука, щёк контрастно касается холодная влажная салфетка, но мальчишка не находит в себе силы отвести взгляд от чужих глаз. Он понимает, что пялится больше чем надо, но блять, как же завораживает. Парень никогда не встречал людей с настолько удивительно длинными ресницами, ещё и практически белоснежными. В этих глазах, что удивительно, читается лишь комфорт и безопасность. Мягкий свитер, вязанный перламутровой пряжей аквамарина, тëплый и столь домашний что-ли? Такие есть очи Хару. Искренние и очень живые, полные искорок и бликов. Чего нельзя сказать о пустых лавандовых полях в радужках Рина, который запал к жизни потерял ещё очень давно, а как заболел—так вообще похоронил его навсегда. Хотя, должен признать, иногда, когда Хару дурачиться, огоньки в глазах Хайтани горят взаправду. —Ты чего застыл? —Акаши упирается кончиком носа в чужой нос, посмеиваясь щуриться и ерошит волосы друга. —Заснул ? Нутро Рина почему-то тепло сжимается, кончиков пальцев касается прохладная рябь. Он озадаченно глядит в лазурь чужих очей, чувствует невесомую щекотку удивительными молочными ресницами, ощущает бледными губами тёплое дыхание с запахом морозной мяты. Хару такой дурашливый. Хару как ребёнок прям, того и гляди, выкинет что-то невзначай, посмеётся, а ты сиди и думай, что у него на уме. Однако, стоит заметить, в школе Хару прям дерзкий хулиган. Совсем на глазах меняется: брань грязнеет и учащается, холодеет голос, а во взгляде мешается безумие, азарт и отнюдь не невинное веселье, которое скачет, подобно солнечным зайчатам, когда парни один на один. Что-ж, видимо, им комфортно общество друг друга. —Дуй сюда. Ты же просил меня как-то на гитаре тебя научить играть? —Акаши ненавязчиво отпрянул, нагнулся под кровать и достал из под нее старую акустику. На потёртом деревянном корпусе красуются выцветшие наклейки, выцарапаны неаккуратно слова. —Такеоми от Бенкея, Ваки и Шиничиро. . Тысяча девятьсот девяносто восьмой год.. Кто это? —Хайтани задумчиво водит фалангами по лакированной древесине. —Эту гитару я ведь у брата спëр. Ему друзья, да, вот эти парни—Санзу смазанно тычет в черканые имена—На день рождения подарили. Оми очень ей дорожит. Шиничиро был его лучшим другом, его убили пару лет назад. С тех пор он совсем поменялся, а я уломал его одолжить эту малышку. Ну, как одолжить.. В последний раз я её слышал году эдак в две тысячи первом. А теперь играю вечерами на улицах, на сигареты зарабатываю. —Ну, не будем о грустной хуйне, сейчас я научу тебя играть «кузнечика».—Довольный Харучиë уложил гитару на тощие коленки друга, а сам предвинулся ближе. —Закинь ногу на ногу, да, вот так. А теперь правую руку на гриф, левой дëргаешь струны. Ты же правша? Отлично. —Санзу аккуратно накрыл ладонь Рина своей, мысленно отмечая ее хрупкость и холод, а затем принялся выставлять тонкие пальцы как надо. —Так, указательный ставь на четвертый лад.. Хайтани неуклюже задергал рукой, в попытке определить что и куда ему нужно тыкать, но вышло скованно. —Да нет, это же шестой, дурачок. Вот сюда, зажимай струну и дëргай—Риндо попробовал, но вышла нелепая какофония. —Нет, давай, ты просто дергай в ритм песни, а я буду зажимать. Поехали. Дзынь. —В тра-ве си-дел ку-зне-чик.. —Акаши улыбается нелепости детской песенки, прижимая чужую руку к холодной струне на каждый слог. Из пучка окрашенных волос выбивается прядь, липнет к лицу и уродует чистую млечную кожу розовой полосой. —У тебя неплохо получается. Скоро будешь не хуже Джеймса Хетфилда. Хару смеётся, обнажив ряд ровных зубов, игриво пихает Риндо в плечо. —Не льсти, ублюдок. Иди лучше краску смывай, учухался весь вон.