ᴄᴛᴘᴀшная ᴛᴀйнᴀ бᴘᴀᴛьᴇʙ xᴀйᴛᴀни
! ᴛᴡ: изнᴀᴄилᴏʙᴀниᴇ; гʏᴘᴏ; жᴇᴄᴛᴏᴋᴏᴄᴛь!
Риндо как можно тише прикрывает входную дверь своей с братом квартиры, в святой надежде, что родственник уже спит. Они с Харучиë не заметили, как пролетело время, и что сейчас в Токио уже далеко заполночь. А Ран, как то печально известно младшему, будет просто страшно недоволен, что его драгоценный братишка так сильно нарушил комендантский час. Блондин старался даже не дышать, пока стягивал обувь возле порога, но в квартире весело такое напряжение, что руки сами начинали невольно трястись. Помнится я упоминала, что старший Хайтани весьма специфический да экстравагантный молодой человек: он будет самым милым и добрым опекуном, с которым приятно находиться, но это ровно до того момента, пока все в их с Риндо жизни идёт по его чётким правилам. Жизни остальных его не интересуют. В этом чёрством, абсолютно до корней прогнившем мире в сознании Рана существует лишь два человека: он сам, да один с ног до головы прекрасный близорукий блондинчик, на существовании которого сходились все грëзы старшего брата. Парень не мыслил своего бытия порознь с Рином: они—единое целое, совершенно единый организм. —Риндо, душа моя, подойти-ка на минуту—От этого зова со стороны гостиной всё нутро пробирает до костей, а душа вонючей тряпкой падает в пятки. Эти искажённые микрочастоты в бархатном родном голосе юноша до разрыва барабанных перепонок знает. Старший зол, даже, наверное, в ярости. Вязкая слюна отвратительным комом скатывается по стенкам пищевода, пока внезапно ослабевшие, точно ватные ноги переступают по половицам, нехотя несут мальчишку на аудиенцию, которую из раза в раз устраивает сам токийский Бафомет. Действительно ли карманный костолом, естественно уже в прошлом, боится своего старшего брата? Абсолютно. Парень с косами не всегда держит свое сумасшествие, на границе с помешательством, в себе. Да что уж там, если иллюзионная опасность подкрадывается к братишке слишком близко — то вообще не сдерживается, чем, к несчастью для Риндо, но к счастью для себя, прогоняет окружающих куда подальше. —Скажи-ка мне, Рин-Рин, сколько сейчас времени? — Хайтани Ран доминантно и вальяжно расселся на диване: перед ним опустошенный пузырек янтаря «Jack Daniel's», очевидно, но все горячительное содержимое уже где-то в организме старшего, а может уже с кровью оседает в черепной коробке с серым веществом. —…—Риндо молчит, язык болезненно прилип к небу, а голосовые связки атрофировались. Жгучий, противно терпкий взор чужих лавандовых глаз кипятком прожигает кожу, казалось, насквозь. Блондин не желал вступать в перепалку с пьяным братом, ведь так или иначе в ходе диалога провокатором окажется сам. —Иди сюда. Ближе. Да, вот сюда.— Ран пусть и железно спокоен, но это такой чертов обман, тот самый преданный огласке тихий омут, в котором водится черт знает что вообще.—Ты, мое солнце, должен быть дома в десять часов вечера. Ты очень расстроил братика. Братик сидел и переживал, пока ты слонялся хер знает где.—Леденящий душу взгляд старшего мертвецки холодно блуждает по сгорбленной фигурке Рина, в то время как тот напряженно впивается ногтями в кожу ладоней, опустив голову, стоя уже напротив брата. —Ты ведь все это время был с какими-то уебками, да, Ринни? — Со вздохом обладатель кос поднимается с места, нарочито растянуто и медленно вышагивает по паркету вокруг своего мальчишки. Точно собственнический хищник, наверное, пантера, он кружит из стороны в сторону, цепляется теплым дыханием за обнаженную кожу шеи, невесомо мажет пальцами по линии точеных плеч.—Что же тебя так тянет к скоплениям этих отбросов, а? Две крупные ладони уже куда увереннее опускаются на чужое тело, по-хозяйски пробираются в мягкие русые локоны с редкими голубыми выкрасами, заботливо правят их. —Что же ты в них нашел? Неужто они лучше меня, Ринни? — Кажется, старший Хайтани начинает терять контроль, судя по тому, насколько обрывками стали шипеть выброшенные им слова.—Чем я тебя, блять, не устраиваю? —Ран, я не могу общаться только с тобой, ты, в конце концов не долбоеб, пойми это.—Рин предпринимает отчаянную попытку защиты свободы собственной личности, но в чем смысл? На брата это уже многие годы не действует.—Ты болен, Ран, перестань хотя-бы пить. Пожалуйста. —Заткнись! — В считанный миг убаюкивающе-острый шепот сменился надрывным криком. Крик не скрыл до боли знакомого щелчка — разложилась телескопическая дубинка. — Мой ненаглядный братец.—Холодный шарообразный наконечник оружия угрожающе чертил дорожку вдоль выступающих на щее артерий, мимо хрящика угловатого кадыка.—Все в мире хотят тебе зла. Они хотят лишь пользоваться тобой, как ты, сука, не понимаешь этого. — Ты же у меня такой хорошенький вырос, такой добрый, беззащитный, хрупенький. — Шарик на конце дубинки уже находился в опасной близости с видимой веснушчатой скулой. — Ты сам не осознаешь, Рин-Рин, как же тебя просто одурманить и сломать. —Ран, блять, захлопни ебучку и убери телескопку. — Младший Хайтани инстинктивно увиливает от холодного оружия, опасается, насколько же Ран слетит с катушек сегодня. Болезнь младшего, стало быть, несомненно сказалась на психическом состоянии и без того одержимого Рана. —Видишь, тебе еще ничего не сделали, а ты кидаешься.Ты боишься. Боишься. Ты боишься меня, Риндо, а? Боишься своего хуевого братика?! — Снова закипает парень с оружием, резко сжимая кисть на тонкой шее младшего, ощутимо передавливая поток кислорода.—Не забывай, душа моя, кто тебя никогда не предаст. Ты мой мальчик, Рин, я тебя никому не отдам. Ты же прекрасно помнишь, что случилось той осенью.***
—Что же случилось тем злополучным октябрем?
19 октября 1997г. Детство братьев Хайтани никак не поворачивался язык назвать счастливым: бедность, голод, вечное беспризорничество. Однако по полной пизде все пошло, скорее всего, со смерти родного отца, что стала огромнейшим ударом по ситуации в семье и в сознании мальчишек. Они очень любили папу, но видели куда реже, чем им хватало на то, чтобы высосать из мужчины всю родительскую любовь. Отец Хайтани имел за правило с самых юных лет брать старшего сына на рыбалку, а тот в свою очередь уже скоро держал на руках крошку Риндо. Ран всегда с теплотой на душе вспоминал родителя: его задорный звонкий смех, жесткую щетину на щеках, что так щекотно покалывала ладошки при касании, первые ранки на локтях при укрощении двухколесного велосипеда, парочка металлических цветастых машинок, которых уже взрослый парень бережно хранил в резной шкатулочке. А Рину вот не посчастливилось застать отца в живых будучи более осознанным, ведь ушел из жизни мужчина, когда младшему сыну едва исполнилось шесть лет. Ярче всего малютка запомнил вкус тыквенного мороженного, что папа покупал им в городском парке по выходным. Помнились радостные глаза Рана, когда младший брат пытался доказать ему, что с отросшими по шею волосами он похож на девчонку, а отец защищал старшего сына, подбадривал, мол, смотри, Ран, ты крутой, как Эксл Роуз и Курт Кобейн! Мужчина умер скоропостижно, неожиданно, а смерть его страшным ударом прошлась по двум совсем маленьким еще братьям. Именно тогда Ран впервые поклялся до последнего удара пульса беречь свое близорукое чудо. И жизнь поменялась так невозможно быстро, моментально втянула мальчишек в свои худшие углы. Теперь детство Хайтани проходило в полусгнившем доме за городом, где зимой окна настолько сильно не справляются со сквозняками, что даже внутри приходилось кутаться в прохудившуюся куртку многолетней эксплуатации, а слабенький Риндо все время болел и плакал, ведь постоянно ломило косточки от жара, а немногие лекарства на вкус были до того горькими и отвратительными, что даже старший бы их ни за что не стал пить. В холодильнике теперь один алкоголь, а из еды стопка гречневой лапши быстрого приготовления, да сворованный втихую из школы обед, если повезет. А дело сходилось на одной чертовой личности, что теперь поселилась к ним под крышу — гребаный Ричард. Мерзкий каждой клеткой кожи, гадкий каждой каплей крови человек. На данный момент братья вынуждены терпеть это существо, которому они в тайне дали кличку «свин», ведь их мать считала этого идиота своей новой любовью всей жизни. Рич был намного ее старше: ей тридцать два, ему сорок восемь. Сраный отставной вояка из штатов плотно и вполне выгодно для себя осел в разрушенной семье Хайтани, ел и пил за чужой счет, а свою скудную пенсию по инвалидности тратил на алкоголь, золотые перстни на свои колбасообразные пальцы, входные билеты в дорогие клубы. Ричард и не думал работать, мол зачем? Есть жена, пусть она и горбатится на трех работах, чтобы покрыть те долги, что муженек спускает в казино чуть ли не ежедневно. А что до братьев? А они совсем изменились. Новые братья Хайтани — это дикие щенки со злыми оскалами, обида в большущих сиреневых глазенках, это скатавшийся и пожелтевший тональный крем поверх рассеченной губы или брови, пунцовые синяки и бежевые пластыри на коленках, что робко прячутся за дырявыми шортами. Пьяный отчим считал чуть ли не своим долгом поднять руку на мальчишек, если те защищали заплаканную мать, когда она отказывала в близости, ведь все тело ужасно болит после изнурительных работ. Однако больше всего всегда получал Ран. Будучи просто ну невозможно хорошеньким ребенком, да еще и с золотистыми косами по самые лопатки, он непременно вызывал у бывшего военного неподдельный гнев одним своим кукольным видом, одной по-девичьи нежной улыбкой, что сводила с ума буквально всех. Вне зависимости от пола и возраста. До того Ран был очаровательным мальчуганом. Старшего без сожаления лупили за все и за всех: разбил кружку, у которой сто лет как нету ручки, а внутри горячий чай, заступился за больного братишку, не так посмотрел, сказал не то местоимение в отношении Ричарда. В ход шло все: от скакалок и шнуров от кипятильника, до стульев и хрустальных вазочек с засохшими цветами. Иногда удары приходились настолько сильными, что на худеньких бедрах лопалась кожа, образовывались страшные гематомы, или же поход в туалет по-маленькому сопровождался кровью. Не говоря уже о том, насколько сложно было даже вдох сделать, после того, как в наказание на живот сбрасывают самые настоящие гантели. Пасынок раздражал сожителя матери одним своим присутствием, но больше всего ненависти вызывали прекрасные густые волосы почти по пояс. Бархатные и золотистые, аккуратно лежащие плотными косами по плечам мальчика, и что так невыносимо ему идут. Женоподобный мальчонка с блестящими гиацинтовыми глазами, да острый на язык — что может служить еще более красной тряпкой перед консервативным военнослужащим? Если на крохотного Риндо было достаточно лишь грозно зыркнуть, чтобы малютка перестал раздражающе хныкать, то его братец заходился тирадой о ненависти и собственной правоте, и вот блять, не затыкал этого шакала даже крепкий кулак. Но не крайне темное детство в одиночку сломало старшего Хайтани, не пятна вечных синяков разбили юношу на куски. Даже у нелегкой жизни мальчишек черная полоса сошлась в непроглядную бездну, положив начало своей порче девятнадцатого октября девяносто седьмого года. В тот осенний день погода была особенно слякотной и влажной. Холодный ветер безжалостно срывал с вялых ветвей прелые листья и швырял их под ноги, устилал потресканный серый асфальт охровым ковром самых разных позолот. Хайтани Ран топтал красочное одеяние токийской улицы подошвой грязных кроссовок, внимательно всматривался в ажурные листочки, а особенно большие и пестрые собирал озябшими руками для братишки, что снова захворал и уныло сидит в окружении серых стен. Холодные капли дождя били в лицо острыми иголками, впитывались в совсем легкое для середины осени пальтишко, делая его невыносимо мокрым и от того леденящим, а худощавое тело с явным дефицитом массы сотрясалось под скудным набором школьной одежды. Ран зарывался покрасневшим носиком куда-то в складки тонкого шарфа, нарочито выдыхал в узорчатую ткань теплый воздух, согреваясь таким образом хотя бы на секунду. Из под бежевых рукавов пальто нелепо торчали серые резинки спортивной кофты, натянутые по самые побелевшие костяшки, а мальчик что было возможности втягивал в них руки, хоть мороз закрадывался даже туда и отвратительно неприятно щипал нежную детскую кожу. Так и тянулась ямистая дорога до ненавистного жилища — под мышкой потертый портфель, пальцы сжимают тоненькие стебельки пламенного гербария, а под ногами на глади глубоких луж дрожит серое октябрьское небо, заторможенно переползают в стратосфере застывшие облака. Однако домашний порог очень явно дает понять: что-то случилось. Воздух, кажется, словно на вершине Фудзиямы—разряжен настолько, что невыносимо сложно им надышаться. Непонятное чувство опасности и тревоги окутывает с ног до головы, вынуждают коленки беспрестанно трястись, подгибаться. Тело будто само хочет сорваться с места и убежать прочь, но Ран не может. Где-то там его любимый маленький братик мучается от ангины. Старший Хайтани наскоряк сбрасывает обувь и тихо скользит разными носочками по холодному полу. В полумраке длинного коридора виднеется небольшой грязно-белый комочек. Ран опускается пред ним на колено, берет в руки. Небольшой плюшевый котенок, любимая игрушка Риндо. Мелкий часто пищал о том, что зверек очень похож на старшего братика—мягкий, светлый, с большими лавандовыми цветами в радужках глаз. Странно только, что милая риндовскому сердцу игрушка вот так вот лежит посреди дороги, когда обычно мальчик даже за столом с ней сидит. Однако больше всего настораживает гробовая тишина, что аж уши режет. —Пожалуйста! Не надо! — Пищит со стороны гостинной родной дрожащий голосок. У Рана внутри что-то только что оборвалось и мерзким комом застряло в легких, вынудив длинноволосого мальчугана подавиться кислородом. На секунду тот орган, что создан перекачивать кровь по туловищу вдруг мертво замер, но в следующий миг стал сокращаться с новой силой. Хайтани срывается с места и бежит на голос, пока с худеньких плечиков летит к чертям уличное пальто, а собранный цветастый гербарий охровыми обрывками вальсирует в потоке воздуха, опускается на пол. Ран осенним вихрем врывается в гостинную, сердце отбивает свой шумный ритм по всему телу, пульсирует в висках и на кончике языка. Картина перед его глазами не вызывает ничего, кроме отвращения и рвотного позыва: скрипят пружины старого запятнанного дивана, а на нем располагается проклятый Ричард. Шарящий рукой в, мать его, штанах Риндо. —Сука! Убери от него свои грабли, уебок!—Мальчик без раздумий несется на отчима, мажет кулачком куда-то в область скулы, стоит заметить, весьма ощутимо. Благо Риндо успевает воспользоваться ошалелым состоянием опекуна и отбежать за дверной косяк, напугано выглядывая и утирая рукавом слезы под оправой круглых очков. —Я тебе глотку перегрызу, сволочь!—Старший Хайтани со всех своих сил впивается ногтями в щеки мужчины, тянет кожу во все стороны, кажется, намереваясь содрать с того скальп, разъяренно рычит. Юношу буквально трясет от всей той ненависти и отвращения, что он сейчас испытывает. Ричард взревел. Озверевший мужчина остервенело хватает одну из длинных кос пасынка, грубо наматывает на кулак, да так больно, что Ран чувствовал, мол ему вот-вот ее вырвут с корнями. Жесткая ладонь сковывает шею и припечатывает худое тело к грязной обивке, недовольно скрипят ржавые пружины где-то внутри. —Ах ты ж сучёнок—Оковы чужих рук все больше и больше передавливают гортань, вдавливают кадык и вынуждают Рана подобно рыбе хватать воздух открытым ртом. Удар кулаком в нос. Выбитые слезы и горячая кровь. Второй кулак летит в лицо и рассекает губу. Ран выгибается и скулит, глотает солоноватые слезы, давится собственной алой жидкостью.—Ну ты, сука, у меня довыебывался..Ну я тебя, подонка эдакого.. Старшего Хайтани переворачивают на живот, столь легко, словно он тряпичная кукла, а не живой ребенок. Тонкие запястья заламывают за спиной, болезненно трещат суставы в локтях и бешено стучит сердце. Ран практически парализован и дезориентирован, но звон пряжки ремня провоцирует новый выброс адреналина в кровь. Мальчишка что есть силы дергается, кричит что-то невнятное, как может выворачивается, даже не взирая на острые боли в руках от собственных действий. Парнишка охвачен истерикой, внутри нечто с каждой секундой трескается и ломается вдребезги, изрезает органы своими острыми осколками, аж невыносимо больно дышать. И до конца это нечто разбилось, когда Рану грубо стянули штаны вместе с бельем, а меж узких бедер с извилинами татуировки ощущался чужой абсолютно мерзкий и горячий член. Рич провел им несколько раз по бледным ягодицам, наскоро сплюнул на головку и чисто символически смазал ствол слюной, скорее ради собственного комфорта, а затем резко вошел в девственное тело. Вышло лишь со второй попытки, да и то лишь наполовину. —Черт, аха, какой же ты узкий..—А мрази вполне смешно, он продолжает вталкиваться в зад разрывающегося от криков юноши. Хайтани от боли перехватило дыхание, точно разорвало диафрагму. Мальчик еще мог кричать, ведь это последнее, что оставалось делать ребенку в такой мерзкой ситуации. По ногам потекли теплые ручейки крови, его порвали в первую же секунду. Еще бы, о минимальной подготовке и речи не шло. В это время мужчина набирал темп, с нескрываемым наслаждением оглядывая содрогающееся тельце под собой, с омерзением плевал ему на спину, безжалостно втрахивая юношу в диван. —Ха..Ах..Знаешь, не чувствовал кайфа больше, чем такой узкий молодняк, сжимающий мой член..—Шепчет отчим Хайтани в самое ухо.—Смотри-ка, твой сопляк видит, как я беру тебя прямо в вашем доме..—Мужчина поворачивает голову Рана в сторону выхода, где мнется с ноги на ногу его заплаканный братик. В глазах Риндо читается такая боль и беспомощность, приправленная ужасом, что сердце у старшего готово разорваться в клочья. Ему адски больно и противно, движения чего-то мерзкого и инородного внутри становятся все резче и грубее, а сил на сопротивление уже нет, да и зачем? Он уже повержен, его уже поимели как самую грязную шлюху, без тени сожаления смешали с грязью. Член в Ране уже пульсирует, чужая рука спускается к паху и принимается быстро надрачивать. Хайтани довольно скоро кончает в ладонь Рича, но не чувствует от этого никакого удовольствия. Тело его дергается в оргазменных судорогах, перед глазами плывут пятна. Пара финальных толчков и мужчина до боли сжимает ягодицу мальчика, обильно изливается внутрь и практически сразу выходит, на последок укусив нежную шейку до гематомы. Рану уже все равно. Он сломлен. —Свободен—Сухо командуется мальчику, после чего тот со стеклянным взглядом натягивает одежду и передвигается по направлению к выходу и братику, ждущему его там же. Шаги даются невыносимо болезненно, точно позвоночник напополам перебили, а еще кружится от огромного вопиющего стресса голова, жжет глаза от слез, словно едкой кислотой. Старший Хайтани перехватывает горячую ладошку братика и уводит куда подальше. —Ран! Ран, тебе больно? Давай пойдем к доктору, я уже выучил телефон скорой помощи! Надо в милицию обратиться! —Малыш Риндо стал таким смышленым, хотя еще недавно хныкал, пытаясь противостоять разбитым коленкам и резвому скейтборду, который подарили ему, вроде бы, на новый год, а сейчас так по-взрослому соображает что нужно делать в столь жуткой ситуации. Взрослеет дурашка.—Ран, ты весь дрожишь.. Парнишка с косичками аккуратно опускается на колено, поравнявшись с ростом Рин-Рина. Его трясущиеся ладони сжимают две столь теплые и крохотные чужие, а на припухших от ударов и ссадины губах расцветает улыбка. Ран не хочет, чтобы его кроха переживал. Ран ни за что не даст в обиду свое сокровище. Самое время казаться сильным и непоколебимым, когда ты сам еще ребенок, которому до жути страшно, когда твоя душа крошится в труху, как гнилая доска, кишащая паразитами, а еще безумно хочется спрятаться. —Ринни, закройся в комнате и не выходи. У меня под подушкой лежит ножик, возьми его себе. Мне в душ сходить надо. Рассчитываю на тебя.— И Ран тянет улыбку еще лучезарнее, треплет золотистые братишкины волосы и прижимает крошку к себе. Риндо аж духом воспел. Надулся как снегирь, твердо кивнул в ответ. —Помни, Рин, мы Хайтани. Мы возвращаем зло в нашу сторону в пятикратном размере, все еще будет.— Ободряюще тряхнул старший малыша, а затем скрылся в небольшой ванной комнате. Стоило ржавой щеколде стукнуть и закрыться, а крану с противным скрипом вызволить напор воды, как Ран сию секунду падает на колени и гнется над сортиром. Нутро сворачивает в какой-то отвратительно ноющий узел, выбрасывает с желчью наружу. Юношу рвало. Отвратительная горечь осела на языке и в душе, пока из недр собственной оболочки выходил переваренный школьный обед. Желудок до адских болей сокращается и выкручивается, кажется, что некто засунул в живот руку и сейчас скручивает кишечник в тугой жгут, рокирует между собой желудок и легкие. Как же плохо. Мальчик не чувствует ничего: ни холодных ручейков воды из душа, что собираются в лабиринты на окровавленных щеках, ни полыхающего болью копчика, ни пощипывания свежей раны на нижней губе. Он не чувствует даже как с водопроводной водой стали кататься и собственные слезы. Зато душа мальчика прекрасно изнывает от отвращения. Ран мерзотен самому себе, он испорченный, грязный и оприходованный. Его озябшие пальцы зарываются в мокрые волнистые волосы, тянут их, путают, чуть ли не рвут клочьями. Хайтани кричит и нервно непроизвольно дергается в разные стороны. Кричит ребенок так, что лопаются барабанные перепонки и, чудилось, бьется на куски пыльное зеркало с мыльными разводами. Светловолосый хочет содрать с себя кожу к хуям, раствориться тенью Хиросимы и никогда не существовать. Ногти оставляют лишь алеющие царапины вдоль тонкой линии мальчишеских плечей, никак не помогает даже со всего маху стукнуть кулаком затертый кафель на стене. Лишь на несколько мгновений парализует кисть и кости внутри гудят от боли, лопается кожа. Одно юный Ран понимает уже точно, даже воспаленным мозгом: он убьет эту сволочь, разорвет на куски и сотрет с лица земли, но самое главное, с этого момента на его Риндо даже дышать никто посторонний не посмеет.