Русская тоска обрывается пляской

      Голод донимает с самого утра. Терпеть его можно слабо. Слишком он силён.       Тим — раб желудка. Теперь он понимает. Так его иногда называл Эдик, когда он брал дополнительную порцию за обедом. Дома он есть почти переставал. Или ел то, что считалось лишь перекусом. Куски лаваша, сухарики, сладкое… Основательно он ел редко. Вдова Козина готовить не умеет. Совсем.       Здесь он ест. Даже более того. Откровенно нажирается. До того, что живот его становится больше похож на шарик.       С ним что-то не то. Он чувствует. Может, сказывается тот недостаток гемоглобина, витаминов… Но это всё не то.       Будто голод становится болезнью. От неё сохнет во рту. От неё желудок переваривает сам себя в концентрате кислоты. От неё хочется вгрызаться зубами во всё съедобное, что попадается на пути.       Может быть, и правда это авитаминоз? Непонятно, нужно его лечить или нет… В другом городе его почти залечивали, даже если он только простужался. Ядерные антибиотики, несколько раз в сутки. Здесь будто ничего нет.       А вместе с этим и неровности тела… Хоть Лео и сказал, что ему нравится, но… Становится тревожно. И тоскливо, непонятно от чего. Или так давит сумрачно-обеденное время?       Телефон молчит. Ему больше никто не пишет, не звонит. Хотя удивляться нечему. Сам же занёс всех в чёрный список. Но хоть бы кто.       Давит одиночество, даже в квартире, в которой ещё три живых души. Лео занят. Валерий тоже. Маркус, может быть, по своей привычке ничего не делает. Или занят тоже. Странно чувствуется тишина. Она давит ещё больше.       В горле ощущается сухость и сдавленность, как от широкой верёвки, перехватившей её одним только движением. Неприятно. Даже более того — противно. И всё так же хочется есть. Несмотря на то, что он завтракал пару часов назад.       Дрожат руки. Ноги подгибаются. Голова темнеет и кружится от подъёма со стула. Стоять тяжело. Но этот звериный голод не утихает. Хочется ещё. Хочется его утолить.       Коридор тёмен. Шаги по кафелю неслышны. Руки касаются стены. Вдали лёгкий свет. Слабые голоса. Или это только шумит в ушах…       Тим идёт. Вдруг ожиданием чего-то неизбежного скручивает кишки так, что хочется просто закричать и осесть тут же. Но не идти нельзя. В спину дышит волкоподобный зверь. Почти гиена. И это не изощрённое, сытое чревоугодие мальчишки, посреди жара и неровного света, это именно голод, не иссушённо-картинная старуха на бесплодных землях. Это скорее животное, оскалившее зубы в ожидании добычи.       На кухне горит свет. Оно и понятно. В облаках не очень-то приятно находиться в полутьме. Но тут же она заволакивает распахнутые глаза, затягивает рот, не даёт вырваться, пробивает насквозь. От одной только картины стола.       На столе лежит огромный кусок мяса. И в этом куске отчётливо видно грудную клетку.       Тим стоит, как прикованный. Это могло бы быть шокирующей сценой из сериала про изящного каннибала с рейтингом NSFW, но сейчас это реальность. Он не видит, чьи руки бегают ножом по костям, вырезая с них мясо и закладывая в смесь из масла с какими-то травами. Он не хочет видеть.       Тим медленно отступает. Внутри из жара становится холодно. Это жутко. Даже слишком.       Да уж. Тяга к запретным кулинарным изыскам показывает свою реальность. Но лишь секунд на десять. Их хватает сполна.       Тим понимает. Он только что стал соучастником преступления. Он не помнит, какая статья, какой пункт, как это оценивается, на какой срок, но знает, что уехать за это можно. Далеко и очень надолго.       Даже богатых может тронуть закон. Это так. Что бы не говорили про купленных судей. И Тим уже знает, кто попадёт из них четверых под суд. Обязательно попадёт.       Картины рисуются впечатляющие. Колония… А может быть, и удастся не сесть, если, конечно, не нагрянут менты сегодня вечером. Хотя они должны были приехать уже вчера. Вот и необычный вкус мяса, вот и жажда, вот и желание есть его ещё и ещё…       Руки от этого дрожат, охваченные какой-то болезнью, которая разъедает мозг, от которой невозможно уснуть даже с двумя порциями валерьянки. Вот оно. Начинается. Хотя началось ещё с того момента, как убили Гелю… — Ты чего сидишь?       Тим вскидывает голову. Руки. Те, которые только что резали мясо. С сеточкой жил, с лёгким пушком. Маркус. Даже с пальца не с тёр пятнышко. Видимо, услышал хриплый вздох и судорожную дрожь горла.       Тим машет рукой и тут же роняет её бесшумной костью. — Ну, чего? — он присаживается на пол, туда, где стёк по стене Тим, оставшись плотной лужицей.       Тим молчит. Скажет — начнётся что-то похуже, чем спазм в горле.       Руки тут же тянут его наверх. — Совсем от голода серый стал. Вставай, покормлю…       Голод всё тянет. Почти выматывает жилы. Но не такого насыщения ждал Тим. Совсем не такого. Это больше похоже на извращение вкусов больного с дефицитами микроэлементов. Хочется сосать железо и грызть мел. Только сейчас хочется мяса. Хочется превратиться в разбойника из детских сказок, который периодически наслаждается свежей плотью. Наверное, в сыром виде.       Сказку переписывает настоящая жизнь. Вместо детских стишков — тягучая, нудная проза. Вместо загадочной Африки — холодный и далёкий от юга город. И каннибализмом услаждает себя элита.       Тим сидит на кожистом диванчике, почти провалившись в него. Шипит раскалённое масло. Где-то капает вода. Пахнет пряностями и жареным мясом. — И…вы часто так? — спрашивает Тим. Внутри становится прохладнее. Легче. — Часто, — Маркус бросает в мойку ложку. Звон заставляет уши заложиться в спасении от сверхгромкого звона.       Тим закусывает губу. — Это опасно.       Маркус приподнимает бровь. — Почему же?       Тим собирается с мыслями. Он не знает, как объяснить вред от такого мяса по-научному, чтобы дать своему мозгу и нутру какой-то запрет, станущий облегчением. — Болезни…       Маркус улыбается и садится, опираясь рукой о край стола. — Думаешь, мне это грозит?       Тим пока не знает той тайны, которая оберегает его. Которая превращается порой в проклятие. Но всё же для людей остаётся мечтой. — И тебе тоже это не страшно.       Облегчение. Заметное облегчение. — Это уголовка, — выдавливает Тим и утыкается глазами в столешницу. — Знаю. Тоже не проблема.       Тим удивлённо раскрывает глаза. — В смысле? — В прямом, ты правда думаешь в праведность судов? Сомневаюсь. Любой из них заткнётся при стопочке евро, — Маркус глядит прямо в глаза, почти даже не моргая. От этого становится совсем жутко.       Такие глаза должны быть у настоящих каннибалов. — А уж за такое дело точно… Хотя, какая глупость — судить за естественное дело. Всё равно, что судили бы за обычный голод.       Тима передёргивает. Мадс сидит перед ним, упираясь острым подбородком в мякоть ладони. Слегка покачивается. Глядит сверху вниз. Вдруг ударяет ладонями об стол и отходит к плите.       Он говорит, не оборачиваясь от роскошных кусков мяса, один из которых тут же оказывается на тарелке: — Всё равно человечество скоро на это перейдёт.       Если бы разговор Маркуса с Тимом слышал психиатр, он бы подумал, что оба не в себе. — Будем есть друг друга?       Раньше Тим бы усмехнулся по-чёрному. Но сейчас его лицо неподвижно. Только глаза разгораются голодным огнём при виде мяса. — Ну да.       Тим уже знает, что его бы назвали за это «ёбнутым извращенцем». Только за одно желание насыщаться, вполне невинное, как оказалось, даже безобидное… Для самого Тима. Оно кажется романтичным, даже слишком. Глупая привычка — всё окрашивать в роскошные тона. Но что поделать, когда мясо тает во рту, растекаясь сладковатым соком в горле. Красиво. И приятно.       Это оказывается куда вкуснее обычной человеческой еды. Как роскошь, доступная сильным мира сего. Бесконечный экстаз утробы, удовольствие от одного только запаха, заполнение жаждущей глотки, сводящее с ума, бредовое ощущение голода… Что угодно. Но этому хочется подчиниться.       Тим чувствует, что слабеет. Что его желудок тяжелеет слишком быстро, несмотря на обильную пищу. Рядом оказывается красноватый бокал. Солоноватый вкус сока. Желание прилечь тут же, на диванчике, и заурчать, как сытый кот.       Маркус кладёт руку сверху. — Ты же не хочешь вырубиться прямо здесь? — М.       Другое из горла Тима не выходит. Хочется только спать. Снова дневной сон. Не тяжёлый, а скорее освежающий. — Пойдём, котик…       Руки тянут Тима куда-то в темноту, потом в слабый свет… В мягкость. В тепло постели. Будто нагретой для него.       Рука мягко ложится туда, где желудком выпирает животик, мягкий, слегка упругий, при малейшем нажатии на который Тим распахивает губы и почти мечется по постели. Его хочется прикусить. Как он сейчас впивался зубами в мясо. Маленький хищник, становящийся сейчас жертвой… — Ах…       Тим слабо дышит. В его плечо утыкается Маркус. Зелёные, колдовские глаза. Губы будто шепчут заклинания. Призывают в этом тело дух суккуба, распаляющего плоть.       Тим утыкается в губы своими губами, мягкими, тёплыми, щекочет волосами по лицу, расслабляется сам и расслабляет Маркуса. Разве он думал, что сможет нежиться с ним в одной постели. С разрешения Лео. Его единственного барона. — Значит, нас точно не посадят? — тихо, мягко спрашивает Тим и зарывается под одеяло, туда, где тихо поднимается грудь Маркуса. Такая тёплая. От неё пахнет им самим. Близкий запах. Приятный.       Маркус смеётся и слегка откидывается назад. — Нет, котик… Им это не под силам. Всё равно, что ветер запирать.       Почему запирать именно ветер, Тим не понимает. Он видит это сравнение, но не находит связи. Он уже мало что может найти. Совсем расслабился. Особенно сейчас. Почти что в долгом, спокойном, полуденном сне…