Русская тоска обрывается пляской

      Мышцы в спине ноют почти постоянно, лишь иногда переходя в глухую, тянущую боль. О ровности и говорить не приходится. Тим горбат. Но не огромным, искривлённым выростом позвоночника.       Его будто что-то придавило сверху и тянет вниз, как пара каменных ладоней. Будто на спине нечто тяжёлое. То-ли ангельские крылья, то-ли безобразные ошмётки из почерневших перьев и мяса. Но голова всегда поднята подбородком наверх. Глаза смотрит исподлобья, делая своё выражение совсем диким, даже несколько жутким.       Он сам не знает, откуда взялась эта сутулость. Точно повторение телом формы носа. Волосы в кольцах после влаги, желтоватые глаза, горбинка и будто поклон с тяжёлым взглядом — как у статуи, созданной заведомо нездоровым художником. — Выпрямись, — шипит Лео и останавливает идущего за водой Тима. Тот облизывает пересохшие губы. — Не могу…       Барон вскидывает бровь. — Подойди.       Руки. Изо всех сил тянут за плечи назад, рывками, надавливая так, что на ногах держаться почти невозможно. — Ай!       На глаза готовы навернуться слёзы. Барон задумчиво и нежно поглаживает воспалённую от напряжения мышцу. От этого ещё больнее. Тим стискивает зубы. Терпит. Выпрямить его не удаётся. Кто хоть раз так начинает сутулиться, знает, чего потом стоит выпрямиться. Хотя бы на полчаса или час.       Маркус рядом глядит на него травяными лужицами. Ангелы. Горбатые для него напоминают крылатых бесполых существ. Только отчего-то печальных, но милых. Это если обладателем такой спины становится симпатичная девушка или мальчик с лицом херувима. У Тима такого нет. Он ближе ко всем хромым, кривым, рыжим, испещрённым пятнами, даже на его лице будто остались следы демонических когтей, глаза горят нехорошим огнём, и ангелом такого назвать очень сложно. Скорее наоборот. — Болит?       Тим дёргает уголком рта. Порой даже сидение с прямой или согнутой спиной приносит ему боль. — Да нет…       К чему говорить? На рентгене не обнаружили ничего слишком опасного. Вернее сказать, совсем ничего не обнаружили. Это не выгнутый костяной змеёй в одну сторону позвоночник, это не ущемление дисков… Слабые, нетренированные мышцы, сидячая жизнь, как следствие — сутулость. Ничего страшного. Но неприятно. Тим не любит, когда так пристально обращают внимание на его здоровье. В его формулировке это звучит как «не сдох и ладно». Ипохондрии он не знает. Однако медицинские справочники читать занимательно.       Он знает, что это может привести к сколиозу. Знает, как противна невралгия. Помнит, как снимали боль от спины лазером. Помнит запах больницы. Только сейчас он понимает, что это смесь дезинфекции и сигарет.       Крылья бы прикрыли этот позор для молодого юноши. Только нет их. Есть рога в завитках волос. Есть пятна от когтей по всему телу. Есть какой-то юмористический, нескладный чёрт. Смешной. Только ему самому отчего-то не весело. Чертёнок-шут для своего господина. Живая игрушка… — А знаешь, тебе кое-что может помочь. —? — Например, массаж.       Маркус улыбается. Нагловато, по-кошачьи, чуть ли не облизываясь. Глядя на него сомневаешься, что это будет только массаж. — Тайский что ль? — Конечно. — С продолжением?       Тишина. Маркус отвечает медленно, почти выпевая каждое слово. — А это уж как получится…       Тим готов усмехнуться. Как обычно. Не выходит. Странно, он будто до сих пор не отвык от такого, но вместе с тем чувствует, что ничего страшного он не потерял. Для него это не предмет сумеречной философии. Это скорее необъяснимый факт, как в треугольнике на плоскости не может быть два угла по девяносто градусов. Тим пробовал много раз строить такие, пытаясь всё-же найти такой. Но в вопросах своего мозга он останавливается. Дальше идти что-то мешает, недостаток знаний, непонимание…       Он раздевается. Медленно, будто нехотя. Его руки цепляют края майки ногтями, как кошачьими коготками. — Всё снимай.       И он снимает с себя и шорты, и трусы. Тело… Будто вылепленное из глины художником, не знающим анатомии. Неровное, слегка сдвинутое на правую сторону. И пятен больше. И болит на ней чаще.       На полу — небольшой, тонкий матрасик. Наверное, будет жёстко. Или наоборот, тесновато для живота. Живота? Хотя дышать можно. Только куда пристроить голову? Так, чтобы не выворачивать шею, как сове.       Маркус подходит ближе. Барон наблюдает. Он всегда будто следит за каждым их движением. За своим мальчиком. За ним просто необходимо следить, наблюдать, направлять… А то натворит чего. По глупости.       Маркус видит. Тело напряжено. Его так и хочется расслабить. Тим всё никак не может избавиться от какого-то смущения молодой жены при виде своего мужа, на первое время брака. Спит он здесь спокойно. Но при бодрствовании смущён и зажат… Хотя разве не было и с Маркусом, и с Валерием такого поначалу? Похоть за скромностью, скромность за похотливостью. Здесь и то, и это одновременно. Странный мальчик. Не такой, как все. Чёрт, как приелся и стал насмешливым сарказмом этот термин! Больше подходит «другой» или лучше. «Иной». Тогда нет глупости и модного снобизма «нетакушки». Хотя и без этого мало какой мальчик захочет лечь под взрослого, состоятельного папочку с гладкими, выхоленными рукам, с манерами богача…       Масло капает сверху, почти как воск. Оно будто разогрето. Тим распаляется под этими каплями сразу. Его мышцы дрожат, напрягаясь ещё сильнее. Он как натянутая струна, за которую дёргает длинный, твёрдый и неумолимый палец…       Капли падают везде. На плечи, спину, поясницу, бёдра… Даже на пятки. Нежные, маленькие, упругие пяточки мальчика. Тим слегка поджимается и охает, когда их касаются осторожные ладони. Как кошачьи лапки. Только кошки не обмакивают свои подушечки в масло. И уж конечно, не массируют лысых двуногих существ.       Тим почти постанывает. Это и щекотно, и приятно до одури. Даже слишком. Пальцы даже не поджимаются. Это более чем хорошо. Это обжигает. От такой щекотки на губах не возникает судорожной улыбки, она прячется где-то внутри. Будто ускользая. И проступая на губах барона, безмолвно глядящего на то, как чувствительные ножки, слегка пухлые в бёдрах, ласкают нежные мужские ладони. — Тебе нравится? — вкрадчивый шёпот едва ли не заставляет дрожать. — О… Очень, — такой же шёпот в ответ.       Барон думает спокойно и медленно, глядя на едва поднимающуюся в такт дыхания спину. Тим. Такой недоверчивый, «колючий»… И быть таким расслабленным и даже податливым. Ему это нравится. Нравится такой мальчик, который буквально на каждое прикосновение хочет отвечать всем своим телом. Так не ласкается даже Танатос. Ласки мальчика иные. Они робкие, неуверенные, но в этом их прелесть. Он будто стучится в сердце. О нём хочется заботиться. А жестоко или нежно — как решит Лео. Его папочка…       Маркус поднимается выше, осторожно оглаживает промежуток между бёдер, Тим вздыхает, сначала тихо, но затем чуть громче, прикосновения гладят, пробегаются, ласкают и похлопывают, он даже не понимает, лёжа с закрытыми глазами, что Маркус опускается над ним на колени, обходя ягодицы, перебегает на поясницу и на так долго ждущую этого спину, напряжённую, но поддающуюся умелым жестам.       Тим расслабляется. Постепенно, понемногу отдаётся этим движениям. Его вздохи будто переходят в стоны. Тихие, нежные… На вкус, как карамель. Барон смотрит на него взглядом огромной пантеры, желающей овладеть своей жертвой без остатка.       Маркус расслабляет его. Натирает кожу, мягко, плавно… Приятно до невозможного. — Не больно? — тихо говорит он он и надавливает рёбрами ладоней на лопатки.       Это не боль. Это что-то совсем не переносимое в своей приятности, это… Это что-то большее. Куда большее. — Не-е-е-ет… — выстанывает мальчик и прогибается лопатками навстречу.       Тиму жарко. Нестерпимо горячо. И приятно… Голос его дрожит.       Барон смотрит Маркусу в глаза. Это сигнал. Знак к тому, что медлить больше нельзя. Однако так резко не продолжают. Нужно медленно. Плавно. Неспешно.       Руки скользят, как пара змей, чертя непрерывные линии, узоры на маленьком и дрожащем Тиме. Он то вздыхает, то голос его уходит куда-то в совершенную глубину… Непередаваемо. Прекрасно.       В следующий миг перед глазами Тима всё рассыпается сотнями золотых искр. Ягодицы. Самое главное внимание ягодицам. — Ах! — Да…       Маркус чувствует, как возбуждается сам. Повелевая. Касаясь. Зная, что каждое его прикосновения может отсрочить и приблизить невозможное возбуждение.       Тим чувствует. Одна змея вытанцовывает на ложбинке между его лопаток, а другая… Слишком хорошо. Почти больно.       Ладонь касается его ягодиц, а затем ползёт вниз, вниз, вниз… До маленьких, поджатых яичек и члена, вытянутого вниз головкой. Будто специально выставленного для жгучего массажа. — Ах!       Тим постанывает чаще. Масло… Оно разжигает ещё сильнее, скользит, плавит, он тает, будто Маркус поставил цель вытопить из него всё до капли, иссушить, как в адском огне, горячо до невозможности. Тим не видит, перед ним только ноги барона, до которых слишком далеко, не поцеловать, а Маркус почти сидит на нём, упираясь возбуждённым членом в спину, тоже будто массируя.       Вторая рука сползает от лопаток ниже. Гладит, постукивает подушечками по тонкой коже, о, как бы аппетитно на ней смотрелись укусы и царапины, как и масляные слезинки на щеках, она бежит ниже, ниже, до того места, где сплетения нервов перерастают в упругий мешочек… — А!       Пальцы сжимают и массируют, растягиваясь по всей длине, доходя до неизвестных точек возбуждения, до маленькой ложбинке между яичек, до основания члена, уже сильнее, не так плавно, острее, принося больше удовольствия и вожделения, Тим не может пошевелиться, его будто сковывают горячие путы, он не хочет, не желает, чтобы это заканчивалось, самые острые мгновения, но ещё секунда, ещё миг — и он дрожит, часто-часто поджимаясь, один, долгий, протяжный стон, и по пальцам, по запястью, вниз, на подстилку, течёт семя и остатки масла, разжёгшего Тима до идеального предела…       Тим в полотенце. Укутан. Масло уже не так сильно греет, но это ощущается приятно. Колени. И тёплые, гладящие руки. Барону нравится на такое смотреть. На гладкое тело, будто оживлённое этими невероятными ладонями…