Русская тоска обрывается пляской

      Шаги Тима беззвучны. По холодному паркету босые ноги должны шлёпать. Он ступает мягко, подгибая пальцы, как кошка.       Неизвестно, откуда проявляется в нём эта привычка к бесшумности. К тишине. Должно быть, ещё от того дома, где тишины не было никогда. Здесь она почти постоянно. Не во всех, так в большей части его углов.       Ему нужна комната недалеко от ванной. Так сказал барон, высылая Тима, как маленького ребёнка из комнаты. Маркус уже прятался под одеяло. Тим бешено завидует ему. Ещё бы. Лежать с бароном когда захочешь. Самовольно его целовать. Порой даже доставлять удовольствие. И абсолютно без пререканий устраиваться на его груди, не опасаясь быть согнанным тут же, как мухе со стола.       Тиму этого не дано. Он лишь для тех минут, когда настроение у барона выправляется. Может быть, то, что Лео хочет увидеть, улучшит его?       Он не стучит. Всегда заходит прямо и уверенно, порой, правда, не зная, что будет за дверью. Один раз его так вытолкнула мачеха, в уродливо-трупных пятнах неразмазанного контуринга и с бело-розовой кляксой на лбу. Другом раз — застал её с отцом под одеялом. Но всё это завершилось. Будто давно, а на самом деле… Каких-то семьдесят два часа назад. Немного. Очень немного…       Дверь поддаётся. И Тим точно попадает в какую-то несбыточную сказку о том, что могло бы быть в его комнате там, в южном городе, красно-лиловую, задвинутую по окнам бархатом, прекрасную и совершенно невозможную комнату, с диванчиками, оттоманками, резными столиками — всем тем, что хотел он натащить в свои квадратные метры, уродливо-солнечно-оранжевые, глупо-молочные и такие, которые сочли бы даже скучными для его лет. Пока его однолетки прятали стены за плакатами, постерами, своими рисунками, ставили ноги на ковры — он мечтал о картинах, полотнах, об растеленной на полу шкуре волка… Наконец, о других обоях и шторах. Не о том, что хотят принести в свою спальню обычные подростки.       Но это не жилая комната. Ни одной удобной кровати. Ни шкафа. Здесь тихо. Почти что до эха, даже дыхание отдаётся непривычным шумом в ушах.       Пилон. Посередине комнаты, на небольшом возвышении, стоит шест. Тим сглатывает. И смотрит на него широкими глазами. Барон, конечно, может отличиться необычными пристрастиями, но… — Пришёл?       Валерий улыбается и привстаёт с дивана. За глубоким креслом, в котором может вместиться три Тима, его не было видно. Он бесшумен. Тоже приняв черты кота. — Да.       Странный вопрос. Видимо, чтобы не слышать тишины в ответ. Ведь видно, пришёл или не пришёл, к чему вообще спрашивать? Но ответить нужно. Необходимо. Ему молчать тоже нельзя.       Странно, откуда вообще взялись эти наложенные непонятно кем запреты? — Прикрой дверь.       И негромкий хлопок отрезает Тима от остального мира. Веет холодком. По голым рукам и ногам. В квартире топят, можно ходить хоть нагишом, но лёгкие шорты и майка, которая велика на три размера, нужны. Хотя бы из буржуазных приличий носить. Можно было бы и голым. Но они… Да и перед Лео неловко.       Валерий подзывает его ближе, на диван. В воздухе пахнет каким-то ароматическим маслом и курением. Островато. Но приятно. Тим и сам баловался такими палочками, от чего выслушивал долгие нотации об астме Эдика. Но перестать не мог. От них веет экзотикой. Редкой, действительно какой-то иной. А не студентами-индусами на улицах города. — Ты знаешь, чего хочет папочка?       Кому-кому, а от Валерия это слышится… Так себе. И это мягко говоря. Не заводяще. Совсем. Скорее пошло. — Могу догадаться, — Тим кивает на шест. — Значит, и тебя захотел разглядеть… — в глазах Валерия мелькает какое-то странное выражение, похожее на задумчивость и лукавство. Глаза кажутся тёмными. С совершенно непонятным отливом.       Тим не знает, почему на это соглашается. Не каждая девушка пошла бы на такое, а парень… Это можно было бы назвать унизительным, пошлым, отталкивающим именно оттого, что это слишком отдаёт течкой и желанием. Но он будто сам хочет. Тереться… Метить шест собой. Что угодно, но оставлять свои следы, помечать собой, своим желанием папочки… Всем сразу. Но справится ли он? Он видел несколько раз, как это делают женщины. Видел гибкость. Сам он по гибкости близок к палочке. Переломится тут же если встанет в мостик. Если даст хоть какую-то нагрузку слабым мышцам. Слишком слабым. — Для начала майку сними. И шорты желательно.       Тима как окатывают ледяной водой. — В смысле?       Валерий шевелит чёрными усами. Один ус взлетает наверх вместе с краем губы. — В самом прямом. — А… Зачем?       Щёки бросает в жар. Тим не краснеет. Как он думает. Но сейчас щёки покрываются карминным налётом. — Как зачем? Ты как держаться собрался? — усы двигаются всё активнее.       К педагогической деятельности Валерий не привык. Особенно физкультурной. Особенно эротического направления. — Как держаться? — Тим почти паникует. Он не знает ровным счётом ничего. И понимает это только сейчас. Ни к чёрту все его географические и литературные познания, если предметом необходимости становится стриптиз.       Валерий выдыхает. — Так… Всё хуже, чем я думал.       Тим моргает в пол. И сжимает губы. — Объясняю, — говорит Валерий тихо, медленно, как говорит нервничающий до истерического хохота человек, — раздеваться нужно для лучшего сцепления с шестом. Иначе будешь скользить, голое тело не скользит. — Ага, — Тим кивает и внимательно смотрит.       Валерий оценивающе смотрит на него. Спустя мгновение раздаётся громкий хохот на крещендо.       Тим смотрит на Валерия из-под сведённых бровей и провалившихся назад глаз. —?       Валерий наклоняется куда-то вниз и вытягивает в руках пару ботфорт на платформе и длинном каблуке шпильке. —?!       Взгляд Тима можно расценить как: «Что за хуйня?» — Ещё вот это.       Валерий тихо досмеивается. Тим понемногу выпадает в осадок, расплываясь по дивану. — Это… — Для начала надень.       И Тиму приходится натягивать на ноги, уже отвыкшие за девять месяцев от сапог, от любой высокой обуви впринципе, нечто похожее на латекс. Ещё и такие, на которых удержаться нет шанса. Ладно, шест. А как дойти до шеста? За ручку? Картина вырисовывается смешная. Но Тиму совсем не до смеха. — Теперь встань.       Ещё хуже. Благо, Валерий встаёт тут же и подаёт руку. Его рука тёплая. Гладкая. Как у каждого занятого бумажным трудом. С первого взгляда невозможно подумать, что он тоже, как и Тим может… Заниматься таким. Ещё и пытаться обучить. Со стороны смотрится фарсом. Но внутри Тима буря. Чего угодно — даже гнева с испугом. Но с другой стороны… Для Лео. Все жертвы ради одного только Лео…       Он не соображает, как тихо отпускает руку Валерия и идёт к шесту. Шатаясь, переваливаясь с ноги на ногу, но идёт. — Молодец, теперь берёшься двумя руками…       Это начало конца. Огромного, вселенского конца. Тим вдруг понимает, что его «5» по физкультуре — пустой звук. Не более. Даже спину он прогнуть не может, не говоря уже о чём-то, близком к художественной гимнастике, если не к акробатике. Закинуть ногу, при этом не вывернув другую — невозможно. От слова совсем. — Фу-ты чёрт… Что ж ты как деревяшка… — шепчет Валерий и одним движением отодвигает волосы со лба. — Я… А… — только и получается у Тима после безуспешной попытки выгнуться.       Валерий пару секунд молча смотрит. У самого получалось не лучше, но сейчас… — Дай-ка я покажу тебе. Отползи!       Тим отползает. Едва ли не на четвереньках, потому что держаться на стрипах он не в состоянии совершенно. Кое-как доползает до дивана, где сложена его одежда. И обмякает на нём, дрожа икрами и коленями.       Там, впереди, происходит нечто совершенно из ряда вон. Невозможное. Часто секретарей, особенно женщин, уличают в непристойности, даже развратности характера, но чтобы так, да ещё и мужчине… — Показываю первый и последний раз! Разбазариваю талант просто так, а я ещё в кабаре выступал, с сольными номерами! До чего я дошёл… — ворчит, как старик, молодой «гусар», яростно шевелит усами, но сбрасывает с себя одежду. До белья.       Глаза Тима совершенно вылезают из орбит. Впервые перед ним обнажаются так просто. Так… Он даже не может найти понятия. Нужного.       Он тоньше Лео, тоньше Мадса. Мускулы небольшие, но… Выглядят невероятно привлекательно. Молодо. Сколько же ему лет? Кабаре, кабаре… К чему вуалировать слово «клуб», и так всё понятно. Кабаре… Словечко падшего конца-начала той эпохи, которую ищет Тим и не находит. Делает сам себе раковину из неё. «Фигнёй страдает».       Не может же быть он так стар, что выступал в девятисотых-нулевых годах? Ведь не может?       Картина выше невозможна. Хочется зажмуриться и долго-долго видеть её на внутренней стороне век… Гладкие мышцы, безмолвно ходящие под бархатной, немой кожей. Движения, выточенные, аккуратные, какие-то кошачье-змеиные, с грацией мангуста или генетты, тихие, но приковывающие взгляд моментально.       Тим поджимает под себя ноги. Каждое движение ягодиц, взлетающих, как бабочка, ног, запрокидывающихся на пилон, шеи, плавной, будто лебединой, даже язык, скользнувший между губ и тут же исчезнувший… Нечто нереальное, постфантастичное, но такое… Непередаваемое. Невозможное.       Когда эти руки, ноги, всё тело начинает извиваться, как пламя, буквально дрожать в этом танце, какой-то особой волной пуская колыхания всех жестов, напаиваясь ароматом курений, масел, проползая вверх, обвивая пилон своим телом, напоминая собой королеву змей — восточную кобру, Тим почти что лишается чувств. Слишком сильно впечатление. Слишком…       Приходит он в себя только с ощущением разгоряченных рук на щеках. Валерий стоит над ним. Улыбается. — Сразу всё, в обморок, как «смолянка»? — усы слегка подлетают вверх.       И Тим чувствует, что так он не сумеет. Не сможет. В этом деле Валерий — гений. И этот гений только что буквально рассёк его мечом надвое. Одним осознанием…       Тим приходит в себя лишь с щекотным, приятнейшим ощущением на губах. Валерий его целует. Мягко, осторожно приводя в чувства. Прикрывая глаза. И тихо выдыхая…       Вмиг он отрывается. Глаза принимают прошлое выражение. — Повторишь?