Изо льда и костей

      После очередной операции, одиночной, до глупого мелкой — любой новичок бы справился, Брок встречает агента на окраине Корпус-Кристи. В машину просачивается успевший провонять городом и выхлопными газами ветер с залива. От сухой соленой жары он не спасает. Зимнему, похоже, все равно — терморегуляция усовершенствованного тела работает так, что для него почти любая температура — приемлема. Гребаный киборг. Он отчитывается привычно, Рамлоу смотрит. В Салеме их ждет вертолет. Корпус-Кристи воняет горелым мусором и тухлой рыбой с легким флером то ли солярки, то ли дерьмового дизеля. Зимний Солдат очень напоминает лицом одного давно мертвого человека. Рамлоу смотрит и говорит вдруг: — Улыбнись. Он просто хочет убедиться. Зимний улыбается. Безукоризненная исполнительность. Рамлоу сглатывает проклятие. Хотел убедиться, ну — пожалуйста, доволен теперь? Он не знает, что делать с этой информацией. Он одной ногой в неясной панике. Нужно найти доказательства, объективные данные. Нужно привыкнуть к этому. А улыбка такая красивая, что теснит в подреберье. Она как удар по ребрам, как руки на горле. Рамлоу задыхается. Им нужно ехать, в Салеме ждет вертолет. Улыбка выключается — свет в стеклянной клетке, в стеклянных глазах. Зимний заканчивает отчет. Ни тебе ‘сэров’, ни тебе ‘так точно’. Еще чего размечтался, Брок. Рамлоу находит папку с данными Зимнего Солдата. И это не то, что он просто ‘нашел’ ее, где-то сиротливо завалявшуюся, как Кольцо Всевластия. Он ее крадет из запертого шкафа в запертом кабинете Пирса. Даже не успевает с себя охуеть. Снимает копии с каждой страницы, с каждой подшитой криворукой записки, с каждой фотографии. Блокнот в красной кожаной обложке он копирует тоже. Начисто отключая процесс автоматического анализа данных. Он не читает, не всматривается. Нахер, нахер, все потом. /никогда/. Тормозит только на одном фото — маленьком, старом. Такой красивый мальчишка, сладкий даже на вид. И так легко представить, каким он был тогда — как шпарило от него оплавляющим пьянящим обаянием, обезоруживающей наглостью фавна, которой никто не мог перечить. Брок переводит взгляд на экран, на котором безостановочно идет трансляция того, что происходит в клетке Зимнего. Тот сидит на койке, вытянув ноги и оперевшись спиной о стену. Глаза у него закрыты. Стеклянные, неживые глаза на таком же неживом лице. Вот ты теперь, думает Рамлоу, вот ты теперь, Баки Барнс. Время разгоняется, как пьяный школьник, впервые спиздивший ключи от папиного корвета, и неудачно дрифтит на поворотах. Страйк все так же регулярно работает с Мстителями, презрения к которым, броковы парни даже особо не скрывают. Не то чтобы Рамлоу пытался разубедить их. Он смотрит на Стива Роджерса, на этого бой-скаута-переростка с подшивкой нормативных документов вместо мозгов, и думает, что было бы, если бы он узнал. Не от Брока, конечно, но как-нибудь другим путем, что его мертвый лучший друг, святой героически погибший Баки, ну, совсем не мертвый. И не святой. И совсем не друг уже. И выполняет приказы тех, кого Капитан Америка, как он считал, уничтожил. С такой, ставшей легендой, яростью. Рамлоу наблюдает за ними обоими и находит все больше общих черт. На самом деле, они почти идентичные, даже в скудости мимики. С той только разницей, что Зимний Солдат создавался с целью оставлять за собой горы трупов. На аналогичные горы, остающиеся за национальной иконой все закрывают глаза и делают вид, что этого нет. Кровавый след, тянущийся за призраком Гидры сквозь десятилетия — предмет нездоровой гордости Пирса, знак качества. Пространство за спиной Капитана Америка тщательно вымыто с хлоркой, присыпано блестками, цветами и бабочками. В остальном, они как день и ночь, как тень и свет и прочая романтическая хуерга в таком роде. По сути — один вид, одна порода, только цвет разный. Они сталкиваются. Такая паскудная, ожидаемая ирония. Случайно и нелепо: Капитан Америка, в качестве гражданского, в клоунски-тесной футболке и облаке перманентного общественного восхищения, и Зимний Солдат, во всей своей порнографически экипированной красе, на пути к точке эвакуации. Агент меняет курс и исчезает в тенях раньше, чем Стив Роджерс успевает открыть рот или дернуться в его сторону. Рамлоу видит все это — это секундное замешательство Зимнего, прежде чем он отступил в темноту — со своей камеры, вмонтированной в очки агента. Да, он параноик, камень в него киньте, но после того первого задания, когда монстр исчез с радаров и объявился уже в машине, Брок обвешал маячками весь его экип. У него приказ — беречь, как бла-бла-бла, так-то. Хуй он выпустит теперь своего монстра из поля зрения. Даже если ослепнет. И Брок видит, как мгновенно вытягивается в защитную стойку чертов Стив Роджерс, видит, что они с Зимним — одного роста, братья-акробатья, сиамские близнецы от разных отцов, видит, как мелькают редкие световые пятна в темноте на пути Агента. Его отчет в этот раз немного тормозит в словах. Рамлоу предчувствует какой-то пиздец и даже не может определить, какой. Он только знает, что он шарахнет от Зимнего. Изнутри. И он не может это предотвратить. Пирс традиционно приезжает погордиться своим оружием — слишком занятой папаша, никогда не приходящий на сыночкин бейсбол, зато как кубками помахать — так первый. Директор садится напротив Зимнего, требует отчет об операции. Кивает и улыбается, сытая скользкая жаба, Жаба Хатт. И все хорошо до момента, когда Зимний задает вопрос. Впервые. Зря. Он не чувствует угрозы от Пирса, какая уж угроза от почти старика, встречаемого раз в квартал и из-за стекла. С пониманием авторитета у Агента, чтоб вы знали, тоже не очень. — Кто был тот человек? — спрашивает Зимний, невзначай роняя помещение в оглушительную тишину, — почему я его знаю? Ну вот и шарахнуло. Пирс застывает, прищурившись, и переводит взгляд на Брока. Ну кончено, блядь. И смотрит вопросительно, молча, не моргая. Брок лихорадочно просчитывает варианты. Расклад дерьмовый, каким раком ни поверни. Рамлоу пожимает плечами, говорит ‘глюк, сэр’, и делает самый невинный взгляд, на какой способен. Рамлоу лжет. — Кто был тот человек? — повторяет Зимний, и Брок едва сдерживается, чтобы не застонать от отчаяния, но. В привычно пустом голосе сейчас низко звенит сталь — тяжелый тихий гул — требование. Опизденительно. Очень вовремя и к месту. Пирс, по ходу, прочухивает, что все идет вдоль Темзы, взъяряется, вскакивает со стула. На аффекте отвешивает Зимнему оплеуху — темноволосая голова тряпочно-безвольно дергается в сторону. Рамлоу резко хочется сломать директору руку. А тот зассал тут же, сдал, и прет теперь в проповеди и увещевания, мол, ты подарок для человечества, ты вершитель судеб людских, идеальный инструмент для строительства нового мира. Тошно слушать. Но Брок уже не слушает и не смотрит на Пирса. Он смотрит на Зимнего и глубоко так, основательно охуевает. Потому что отчетливо видел вспышку ярости, ослепительную, как взрыв световой гранаты, в обычно бесстрастных прозрачных глазах. Жажда убийства, схлопнутая мгновенно в контур зрачка. Не может быть, думает Рамлоу, привиделось, от недосыпа или недотраха. Тоже — глюк. Нет. Уже ошпарило мозги через зрачки, в легкие двинуло ужасом, каким-то суеверным совсем, какой вызывает человеческая тень за ночным окном на уровне двадцатого этажа. Доля секунды — тени уже нет, привычная прозрачность, ледяная, безжизненная. Как в той арктической пустыне. Но она была, эта тень. Эта вспышка. Рамлоу впервые спорит с Пирсом, почти до хрипоты, упершись рогами, рискуя получить выговор с занесением в грудную клетку, апеллирует к британским ученым, которые что-то опять выяснили. Он усиленно адвокатит дьявола. Он говорит: это глюк. Он говорит: даже лучшее оружие дает осечки. Он говорит: если его сейчас обнулить, придется начинать все с начала. И у него получается, он отстаивает это звериное узнавание в глазах Агента. Он заставляет себя поверить, что это только для того, чтобы не пришлось ебстись с этим всем дерьмом заново. Забыть случившееся Рамлоу уже не смог. Пытался, правда, даже таблетки пил. Да и просто — пил. Не помогло. И он стал следить, ступив от противного. Не сводя взгляда вообще, выискивать, выкапывать любое проявление — такие же вспышки, с тем фанатизмом, с которым уфологи ищут в ночном небе огни НЛО. Промучился так почти два месяца, практически убедив себя, что ему все ж таки померещилось. Зимний не подавал больше никаких признаков. Жизни, сука. На редких спаррингах он, с позволения самого Брока, со скользящей легкостью размазывал того по матам и стенам, ни на мгновение не меняясь в лице. А у Рамлоу в заднице, не иначе, все сильнее зудело больное любопытство: а как бы соскрести хотя бы кусок этого ледяного панциря, да посмотреть, что там внутри. Посмотреть на Зимнего — живого. Раз ему стало известно, что когда-то он был таким — живым. Брок ни разу не надеялся, не такой уж идиот, что он выжил бы после этого. Можно было бы рискнуть, да, плюнуть на все, Рамлоу всегда был уязвим для такого дерьма — влезть Дьяволу в глотку, чтобы тупо позырить. Пирс все портил. Мешал. Он кружил теперь вокруг Агента, как какая-нибудь ебучая акула, у которой осталось очень мало зубов — и кусок хочется, и — никак. Он приходил по ночам в блок, где держали Зимнего — Брок видел, — Брок сам там был, в плотных тенях по углам или в комнате видеонаблюдения, со своим лэптопом, транслирующим видеоряд с его собственной камеры. Одной из. Если бы Пирс узнал об этом, Рамлоу долго бы не прожил. Если бы Пирс тогда заметил едва уловимый утвердительный кивок Брока в ответ на ‘предполагается-вопросительный’ взгляд Зимнего, когда директор затребовал отчет... тема та же. Но Пирс не знал. И не заметил. Поэтому, Брок был жив, а Пирс приходил, вставал перед противоударным толстенным стеклом, из которого были сделаны стены клетки и начинал общаться. В особо извращенной форме. Нет, он не говорил и не делал ничего... хм... предосудительного. В этом весь и ужас. Скользкую похотливую мерзость Брок бы понял, она стелилась по следам Зимнего, куда бы он ни шел, смешанная со страхом. Но директор разговаривал. В той форме, в которой общаются нормальные люди за чашкой чая или чего покрепче: погода, кино-политика, налоги, Сирия, новая модель Бентли, жива ли Линдси Лохан и когда уже президент США побелеет обратно. Он спрашивал, никогда, впрочем, не получая ответов, но почему-то это его не останавливало. Брок рычал и скалился в монитор, наблюдая эти жалкие монологи. То, что директор пытался разговорить Зимнего, вывести на контакт, казалось ненормальным. И почему-то омерзительным. Как облезлый старик, пытающийся добиться расположения юной прелестницы. Джабба Хатт и принцесса Лея. Старик совсем забыл, думал Рамлоу, что принцесса пальцами может вскрыть дверь банковского хранилища, как консервную банку. И совсем уж неадекватным ощущалось собственное броково желание оторвать Пирсу руки и вгрызться в горло, когда тот слишком близко подходил к клетке. Иногда Рамлоу казалось, что он видит потеки слюны на стекле и полу. Это неопределенно злило. Определять — не хотелось. Успокаивало, даже нет, приносило удовлетворение то, что броков монстр на контакт не шел ни в какую. Скользил безразличным взглядом по разглагольствующему директору, как по стене, и даже не менял позы. Было бы странно ожидать от него иного. Но сам Брок был упрям, он все еще искал огни в ночном небе. Он берег Зимнего. Охранял — его собственного ручного монстра. Как гребаный коршун, самым страшным своим взглядом цеплялся в затылки врачам и техникам, обслуживающему персоналу. Любому живому существу, приближающемуся к Агенту. Они все думали, что он следит, как бы нестабильный по определению зверь не сорвался с цепи и не перебил их всех, бедных мышек. Рамлоу скалился. Потмоу что дела обстояли даже приблизительно не так. Когда Пирса не было на базе, он отодвигал хирургов, зашивая немногочисленные и несерьезные раны Зимнего сам, стоял у техников над душой, за спиной вплотную, не снимая руки с корпуса висящего на поясе Хеклера. И намного более неадекватным, и, по-честному, намного более пугающим, чем желание перегрызть горло Пирсу, было вот это, разрастающееся, набирающее силу и собственную волю желание встать перед Зимним загораживающе — между ним и остальными и зарычать ‘мое’ — новое ‘правильное ‘между’’.