Изо льда и костей

      В Броке как будто заводится какой-то зверь, и, откровенно, он был бы больше рад какой-нибудь аскариде. То, что завелось у него, сидит не прямо внутри, как паразит или вся эта перепсихологическая поебота типа ‘где в тебе живет это чувство’. Оно оказывается за его спиной, так близко, что он чувствует лопатками жар призрачного тела. У этого зверя две головы: длинные, узкие, остроухие, как у анубиса. И одна из них — рычит и щерит огромные зубы прямо сквозь броково лицо — в мир. Другая, смотрит на Зимнего, точно Броку за спину, пытаясь дотянуться языком до гладковыбритой прохладной щеки. Две пары зубастых челюстей ломит от голода. Броку ломит мозги. Огромные зубы клацают, и клацают, и клацают, с металлическим отзвуком, не переставая, и он, в итоге, привыкает засыпать под это лязганье. Он отменяет все транквилизаторы, заменяя их более мягкими синтетическими седативными. И видит, как удлиняется фаза медленного сна и светлеют привычно темно-лиловые круги под запавшими глазами Агента. Он постепенно поднимает температуру в клетке, по градусу в двое суток, до комфортных для самого себя двадцати трех. Он приказывает, чтобы пищу, которой кормят Зимнего — хотя бы солили. На это реакции нет, и Брок не знает, работают ли вообще вкусовые рецепторы у его монстра. Он приносит ему шампуни и гели для душа, все — с разными запахами, потому что обоняние работает безотказно и лучше, чем у полицейской ищейки. Все — тайком, пригибаясь и шхерясь по углам, как мелкий воришка, как трусливый любовник, и самому от себя мерзко. Он слышит еле заметный запах клубничного маффина чаще остальных и усиленно об этом не задумывается. Совсем не задумывается, выбирает ли Зимний этот запах потому, что он нравится ему самому или потому, что чует его на Броке. Слишком слабо для человеческого обоняния — достаточно явно для монстра — маленький броков секрет. Нет, совсем-совсем не задумывается. Броков монстр постепенно начинает выглядеть как модель рекламы чего угодно: шампуня, спорт-зала, зубной пасты, мужского белья и крема от морщин до кучи. Броков монстр пахнет клубничными маффинами и небрежным жестом стирает с лица кровь врагов Гидры. Броков монстр изводит броковы нервы.       Терпение у командира ударного отряда никогда резиновым не было, оно у него вообще было так, номинально, в списках указано, а по факту — хрен. И в какой-то момент, он решил, что все, кончилось, нету больше. Заебло. Поперек глотки уже стояли все эти бесплодные поиски и ожидание. И он решился на провокацию, на очень-очень-очень большую глупость. Он купил одну странную вещь — темно-синюю куртку, из плотной жесткой шерсти, пошитую на военный манер, с нашивкой на левом рукаве — стилизованным белым крылом — точную копию копии музейной. Оригинал, как знал теперь Брок, был уничтожен в Австрии, вместе с остальными вещами, принадлежавшими Баки Барнсу. Педантично развешивая куртку на плечиках, Рамлоу думал, что, интересно, чувствует Стив Роджерс, регулярно сталкиваясь с такими вот безжалостными напоминаниями. Больно ли ему? Учитывая, как он был влюблен в своего Баки Барнса, так, что даже на тех музейных кадрах — в глаза, блядь, бросалось. Гордость, сука, нации, ага. Рамлоу думал, выживет ли он после этого ‘эксперимента’. Он думал, что будет, если его монстр и правда что-то вспомнит. Что будет — с ним?       Он дожидается длительного отъезда Пирса и увозит Зимнего с базы. Забирает с хозяйским видом, прямо среди бела дня, обрядив агента в цивильное и неприметное, игнорируя подозрительный взгляд Роллинза, потому что /не твое гребаное дело, Джек, какого лысого хуя ты вообще забыл здесь сегодня/. Роллинз умный, он молчит и прикидывается ветошью. Брок думает, что так лучше, хорошо, ему не хотелось бы, в случае чего, ставить своих парней под удар. Он не думает, что в случае чего, порвал бы их всех, чтобы не ставить под удар — Зимнего. Нет, он совсем так не думает. Совсем нет. Зимний тоже ни о чем его не спрашивает: Рамлоу говорит ‘иди’ и тот идет. Рамлоу хочется разбить его кукольный рот. Или натянуть на член. Он не знает, какой из вариантов гарантирует ему реакцию. Вполне вероятно, что никакой.       Брок привозит Агента в свой охотничий дом на берегу Уиллоу-лейк. За всю дорогу никто из них не сказал ни слова. Не то чтобы Рамлоу ждал веселой болтовни или игры в ‘что поместится в коробку’. Хотя, это было бы забавно: что Зимний Солдат мог бы уместить в кейс от своей винтовки. /все необходимое для государственного переворота в Боливии и пару трупов. Труп Брока, если придется/. Но безразличный взгляд в окно и полная неподвижность с пассажирского сидения до охуения Брока нервируют. Он втапливает на хайвее и думает, ну блядь же, ты же не знаешь, зачем я увез тебя с базы, не знаешь, куда, неужели тебе не любопытно. Неужели хотя бы не страшно? Он знает, что нет. На все — нет. Стандартное молчаливое отсутствие. Ладно, думает Рамлоу, разгоняясь до ста пятидесяти и злости, ладно, это мы еще посмотрим. Уиллоу-лейк встречает запахом не остывшего еще хвойного леса, тяжелым и приторно-пряным, и ледяным — воды в озере. Октябрь в разгаре, и от красоты этого места, у Рамлоу привычно спирает дыхание. И даже матом ругаться не хочется. Агент вылезает из машины, распрямляясь медленно и осторожно, взглядом, как рентгеном, просвечивая местность. Брок приказывает ему осмотреться, и тот шагает в сторону дома, обходит кругом, напряженный и чуткий, и Брок не слышит ни одного звука от него, даже шороха толстовки. Словно он только картинка, проецируемая в эту реальность. Призрак. Жуть, что пиздец. Рамлоу мотает головой, вытряхивая из мозгов иррациональный /нет/ страх. Глупость, это, блядь, такая идиотская затея. Броков монстр — броков — только пока что, до первого срыва, до первой ошибки. До того, как Рамлоу даст слабину, проебет поводок на рывке и прости прощай, командир ударного отряда Страйк, спета будет твоя песенка очень бездарно, с полным незнанием нот и убийственной лажей в конце. И поделом тебе. Ибо нехер. Было так самонадеянно думать, что монстр может Броку — принадлежать. Желание, тянущееся хвостом за этой мыслью, вызывает нервный зуд в животе. Зимний все так же не задает вопросов. И только прицельный взгляд дает основание думать, что он вообще, ну, осознает. Хоть что-то. Брок не сводит с него глаз. Да ебаный же ты господь, да моргни ты, блядь, хотя бы, хоть один вопрос задай, потрогай здесь что-нибудь, сломай, сбеги. Рамлоу ищет огни в черной дыре. И все, хватит, хватит уже. Он зовет Зимнего наверх, в свою спальню, и да, другого места он не нашел. Монстр поднимается по лестнице и это только тень за спиной, вторая и смертельно опасная — ни шагов, ни шороха. У Брока холод по хребту катится — чужая тень неслышно дышит ему в спину, словно потеряв где-то собственное тело. Рамлоу почти уверен, что он — единственный такой отшибленный, чтобы поворачиваться спиной к Призраку Гидры. Он протягивает ему куртку, ничего пока не говоря, и, о! Свершилось, сука, чудо! Удивление, ты ли это? В пустых прозрачных глазах, о, да, детка, это оно — удивление, непонимание. Человеческие. Брока почти трясет от восторга. — Это твое, — говорит он Зимнему, стоя на расстоянии удара, все так же, держа вешалку на вытянутой руке — а ну как ебнет. Монстр тянется медленно, живой рукой, он почти кажется напуганным, и, когда пальцы касаются ткани — Брок слышит где-то в своей голове грохот и скрежет ломающегося металла и брызжущий звон стекла. Длинные пальцы брокова монстра стискиваются на рукаве — левом, том, что с крылом. И лопается с глухим стонущим треском ледяная наморозь на красивом лице. Рамлоу усмехается, облизывая взглядом свой триумф — вот оно: — Скажи мне, те идиоты, которые ставили тебе десятки за работу под прикрытием, они догадывались? — Рамлоу улыбается, продолжая мысленно ‘насколько они идиоты’. От Зимнего волнами хлещет болью и страхом, и когда он поднимает на Рамлоу глаза — они темные, совсем — от этой боли. Он молчит. Только челюсти сжимает. — Ну надо же, — продолжает Брок, залипая бессовестно на резких линиях челюсти и скул, — ты, все-таки, живой. — Он едва не смеется, ему очень хочется смеяться — он победил, победил, он был прав — он нашел его, огонь в ночном небе — взрыв звезды, бомбы, мозга. Монстр моргает, зрачки сворачиваются в еле заметные точки, он разводит плечи и пространство вокруг него трескается по швам. Куртка повисает, как кусок мертвого тела в правой руке. Желание смеяться испаряется в момент, с упавшим в мозгу обреченным ‘блядь’. Рамлоу сразу вспоминает, что находятся они в жопе мира, в глуши, где связь не ловит и самолеты не летают, и никто об этом не знает, и он сам, придурок конченый, влез в это дерьмо с полным осознанием своей правоты. И теперь он здесь, безоружный, один на один с монстром, которого не может и, давайте честно, никогда не мог контролировать. Лицом к лицу со смертью, и кому как не Броку знать, насколько эта смерть может быть жестокой. Угроза, исходящая от Зимнего, ощутима физически, будто порыв ледяного ветра — до костей продирает. Тот стоит, не шевелясь, огромный и страшный, как дьявол, способный одной рукой, даже не металлической, свернуть Рамлоу шею, что цыпленку. Рамлоу решает, что свернутая шея это чуть ли не лучший вариант. Дешево и сердито. И быстро. Вот он сейчас убьет Брока, утопит труп в озере, благо далеко ходить не надо, и исчезнет. И никто не сможет потом доказать, что он вообще когда-то существовал. И даже Пирс со временем, поверит, что Зимний Солдат был всего лишь плодом его больной мокрой фантазии о мировом господстве. Взгляд у Зимнего жуткий до дрожи. Бояться Рамлоу не привык, но тут уж как-то само получается. Интересно, а хрень насчет последнего желания сработает? Может, попытаться? Вдруг прокатит. Рамлоу часто везло по жизни в неожиданных местах, по крайней мере, он регулярно выживал там, где любой другой сдох бы насмерть. Может же ему еще раз подфартить, может же? — Ты сдашь меня на обнуление? — голос Зимнего тихий и ровный. Внезапно, — стукает у Брока в мозгу, — убивать не будут? — Эмм, нет? — выдавливает умопомрачительно тупое Рамлоу — самое тупое, что может быть, совершенно для него нехарактерное, еще и с вопросительной интонацией. Броков монстр сожрал броков мозг. Эй, эй, это было у Леди Гаги. Это она придумала тебя, Зимний Солдат? С нее бы сталось, ебанутая же баба. Будь проклят Тайлер со своим пристрастием к попсе. Монстр хмурится: — Почему? — Горькая обреченность в его взгляде смешана с такой яростью, что едва морду не прижигает — Рамлоу узнает это ощущение, достаточно часто оказывался слишком близко к огню, среди пожарищ и взрывов. Он /всегда/ оказывался слишком близко к огню. Сейчас — он руками в пламя лезет. /почти тянется разгладить пальцами глубокую скорбную складку между темных изогнутых бровей/. — А зачем? — и, иисусья сила, это самый тупой и сюрный диалог в целой броковой жизни, даже с учетом вопросов племянницы Джека про секс. Зимний склоняет голову к плечу, глядит исподлобья голубыми, как лед, глазами. И почему всегда казалось, что они у него бесцветные? — Я не должен быть живым, — выдает он безэмоционально, но не вывозит уже или не видит смысла — кривит красивый рот болезненно, выпрастывая уродливую правду, как кишки из вспоротой брюшины — опаснейшее эпическое наебалово — в духе Бегущего по лезвию, только наоборот. — Что ты помнишь? От его улыбки Брока тошнит. — Битву при Блор Хиф и цвет сосков Бьерна Андерсена. И Кеннеди. — Цвет сосков Кеннеди? — ляпает Рамлоу и тут же захлопывается. Много раз он слышал в свой адрес что-то вроде ‘однажды ты допиздишься, ублюдок’,. И, ну, потому что… Блор Хиф? Война роз? Какой странный юмор у нашего мальчика. Конечно бред, и кто вообще этот Андерсен и — мужик, серьезно? Впрочем, не броково это дело, кого поебывал Зимний, когда комитетчики отпускали его с поводка. Нет, ну правда, мужик? Дела. А вот убийство Кеннеди. У Рамлоу не было всей информации, полного списка тех, за кем посылали этого монстра, вряд ли полный список вообще существовал… Шестьдесят третий год, холодная война в разгаре, бессмысленная и беспощадная, и бесконечная. И Зимний Солдат — из России с любовью. И итальянской каркано, калибра 6,5. Тот, кто мог выстрелить и с двух километров, по идеальной траектории скользнуть пулей мимо мушки винтовки Освальда и раствориться в толпе, вынеся мозги обожаемому президенту США. Вот в это — верится с легкостью. Эмоции на лице Зимнего сменяются со страшной скоростью, как узор в калейдоскопе, и все — кривые, неправильные, недо или пере, слишком яркие и наоборот. Он будто пытается разом обхватить весь спектр, внезапно рухнувший в доступ, давится, как будто отбирают у него, прямо изо рта выдергивают, только что не рычит пока. Рамлоу смотрит на это и привычно уже охуевает. Похоже, с Зимним Солдатом у него теперь это намертво будет ассоциироваться — ахуй и страх. И желание хоть что-нибудь сделать с его губами. Блядство. Это такая засада, что просто не передать. Не стоило отменять транквилизаторы. И, зависнув на том, какая ебанина происходит, Брок как-то пропускает момент, когда Зимний скидывает толстовку и легко, привычно, влезает в эту проклятую синюю куртку, запетлив три нижние пуговицы. И вот это — вот это настоящая засада, потому что Рамлоу понимает, на что он будет дрочить всю оставшуюся жизнь. А Зимний схлопнулся уже, переключился в привычный Т1000-режим: ледяные глаза, пустое лицо. И как вообще можно хотеть его — вот такого, непонятно совершенно. Как в принципе возможно, чтобы на вот это — вставал. Но стоит, крепко и больно, так, что мышцы в паху сводит. Брок знал, всегда знал, что ебнутый, но чтоб настолько — это новость. Неприятная и опасная. Страшная в возможных последствиях, в самом факте своего существования. Зимний смотрит куда-то сквозь брокову голову, словно уже прострелил в ней дыру. Та самая лазерная метка — она все еще на месте. Прекрасная компания для прозрачного осеннего вечера: голубоглазая смерть в синей куртке, Брок Рамлоу и его стояк. Охуеть не пережить, просто анекдот. Из тех, что с похоронными рожами рассказывают за стаканом старые коронеры. — Понравилось, гляжу, платьице, Белоснежка? — хрипит, ухмыляясь Рамлоу, старательно делая хорошую мину при плохой игре. Если Зимний заметит, и если сможет верно интерпретировать, что ж, значит они оба чересчур много друг о друге сегодня узнали. — Уже было, — отчитывается монстр, соскальзывая взглядом вниз, замечая, — понравилось. Спасибо. — И в голосе неуверенность, и издевка, и обещание, и дурное пророчество, и чего еще только нет, так что вообще непонятно, он все еще про куртку говорит? Он сдвигается плавным шагом назад, глядя Броку в глаза, и так — не намного легче. Рамлоу не знает, как реагировать, как теперь быть, он впервые в жизни — в такой растерянности. В растерянности в принципе. Брок смотрит на Агента через дверной проем — из света в тень. Немая сцена в стиле позднего Хичкока. Расстояние между ними намного меньше, чем кажется, но он понимает, что стоит его монстру сделать хоть один шаг в сторону — Брок его уже не догонит, если тот вздумает бежать. /Брок даже не попытается. Он на мгновение думает ‘беги’/. Охотник отпускает Белоснежку в лес и злая королева, по сучьей природе, в отместку, съедает сердце охотника на ужин. С чудным кьянти. Охотник такой непроходимый долбоеб, что так ему и надо. Зря Рамлоу назвал Зимнего Белоснежкой — звучит теперь дурным предсказанием. Звучит так, на самом деле, словно где-то лежит уже, небрежно подписанный и проштампованный смертный приговор для командира ударного отряда Страйк. И — да, лежит. В стенном сейфе не слишком честно купленной квартирки в Росслине — распиханный по безликим пластиковым папкам между счетами за воду и нудными объявлениями о собраниях жильцов. И да. Рамлоу сам его себе подписал. Подмахнул, не глядя, думая о блядских розовых губах Зимнего Солдата. Он не знает, будет безопаснее привести Агента в свое убежище или тащить распечатки обратно на базу, откуда он с таким трудом и нервами их упер. Для начала, стоит собрать яйца в кулак и прочесть все. Если бы Брок умел чувствовать стыд, ему было бы стыдно за то, что он до сих пор этого не сделал. Струсился, решил, что ему — не надо. Посчитал, что хватит выданных вместе с монстром инструкций, что и тех дерьмовых снов, что уже успел насобирать по разным пиздецам, как магнитики с отпусков — достаточно. Теперь — огребать с вероятностью в хреналлион на сотую, и из-за чего — из-за своего же малодушия? Какая тупость. Монстр улыбается Рамлоу из темноты коридора и становится понятен взгляд, которого не отрывал, похоже, военный Капитан Америка от своего друга. Взгляд, которым, по канону, он должен бы смотреть на конституцию США — влюбленный до слепоты. Так смешно, что охота ткнуть себя вилкой в глаз. Брока эта улыбка пронимает до кишок. Он чувствует омерзительную, обреченную солидарность с звездно-полосатым героем нации. /— У тебя тоже стоит на Анджелину? — бро! — бро!/ Вилкой в мозг.