Изо льда и костей

Обнуление что-то переебнуло и в самом Рамлоу. Несколько недель ему потом снились крики и треск электричества, и это в неплохие еще ночи. В плохие — ему снилось, как он отмывал Зимнего после процедуры, от крови, пота и воспоминаний. Как он сгрузил тяжелое большое тело с того пизданутого кресла, как волок на себе, почти отключающегося монстра в душевые, как усадил его, понимая, что творит хрень, в маленький бассейн, наполненный горячей водой, а не просто пихнул под душ. Как смывал со сливочной кожи кровавую заскорузлую корку, чувствуя, как отпускают мышечные спазмы, как вымывал сукровицу и куски чужого мозга из длинных гладких волос. Как тряслись почему-то руки в попытках не надавить слишком сильно, не дернуть, не поцарапать — быть мягче. Как перехватил взгляд Зимнего, в котором снова не было ни тени узнавания. И как неприятно полоснула эта пустота по кишкам. И все началось заново. Охрану усилили, количество ‘посвященных’ сократили, трупы сожгли. Клетку отдраили до блеска. И никто не задался вопросом, а что, собственно, это был за нахуй. И какого хера камеры были отключены, когда весь этот нахуй происходил. Остальные записи с камер слили на сервер где-то в Вайоминге (ты увидишь такие милые вещи, блядь) и ради трех человек никто не собирался ковыряться в этом говне. Главное, что Зимний Солдат функционировал без нарушений. И его самого спрашивать было уже бесполезно. А Брока подъедало. Его жрало живьем. От первого задания Зимнего Солдата все ждали подвоха. Его куратор — в первую очередь. Агент является на точку эвакуации за час до контрольного времени. Выходит неслышно из влажной темноты переулка, не потревожив шагом даже крыс — тень с винтовкой, — проскальзывает на заднее сидение машины, не взглянув ни на водителя, ни на Брока. Отлаженным движением устраивает сумку с пушкой между ног. От него хлещет запахом сгоревшего пороха и промерзлой арктической земли. — Агент? Статус? — чеканит Брок, ловя пустой взгляд стеклянных глаз Зимнего и понимая, что с таким вот подопечным ему очень скоро понадобятся сердечные препараты. — Цель устранена, — отвечает тот. И, оказывается, у него красивый голос, да вот даже у Сири интонации ярче. Это впервые, когда он вообще говорит, если не считать языковых тестов. Первый раз, когда они двое разговаривают. Если это можно так назвать. — Побочный ущерб? — продолжает Рамлоу. — Отсутствует. — Свидетели? — Отсутствуют. — Ты уверен? — уточняет Брок. Зимний моргает. И Брока слегка мутит — вверенный ему монстр не понимает этого вопроса. Категория такой оценки ему незнакома. Предполагается, видимо, что неуверен он быть, в принципе, не может, и каждое его слово — верибельно, потому что он не способен умалчивать или лгать. Пиздец, блядь. — Почему ты пришел на час раньше? — Ждать расчетного времени было нецелесообразно — выше риск обнаружения. Значит, такая оценка проблем не вызывает. Чудненько. Логичненько. Рамлоу сглатывает ругательство и горькую слюну и командует водителю вывозить их уже нахрен отсюда. Зимнему дали времени с запасом, ему дали страховку в виде четверых из Страйка, которые потеряли его из виду почти сразу. Обнаружили-то только потому, что следили за целью и прошарили дронами полосу в четыре километра: от круглой дырки во лбу бывшего комиссара полиции, пока нашли огневую позицию агента, которую он уже покинул. К тому моменту он уже отчитывался Рамлоу. Зимний закрывает глаза и не двигается больше до самого возвращения на базу. Брок пристает взглядом к неподвижному кадыку и натянутым жилам на открытой шее. Он уже видел подобную позу, тогда — она выглядела намного более человеческой. Пирс приезжает через пару часов. Смотрит на Зимнего через стекло так липко, что Брок едва подавляет желание отволочь того в душ снова, чтобы смыть со светлой гладкой кожи эту дрянь. — Как он справился? — спрашивает директор, не сводя глаз с замершей на узкой койке фигуры. — Вы же видели отчет, сэр, — цедит Рамлоу. — Я интересуюсь вашим профессиональным мнением, — припуская давления в голос, отвечает Пирс. — Справился. Профессионально. — Всего лишь-то? — усмехается директор, — вы что же, Рамлоу, боитесь его перехвалить? — и продолжает тут же, спадая голосом в аналогичную взгляду грязь, — берегите его, Рамлоу, берегите, как зеницу ока. Вы не представляете даже, насколько он, на самом деле, ценен. Теперь вы, Вы лично и Страйк — его прикрытие, его группа поддержки и сопровождения. Теперь Вы на заданиях выполняете его приказы. Ну охуеть как круто, просто ебнуться, думает Рамлоу, глядя тоже на так и не двинувшегося Зимнего. Он пытается представить ситуацию, в которой тому мог бы понадобиться Страйк в качестве девочек с помпонами, и не может — бегать, замывать за ним тряпочкой кровавые лужи? Он пытается понять, почему его так бесит эта почти похотливая жалкая жадность Пирса. Брок Рамлоу пытается понять, откуда ему может быть знакомо лицо Зимнего Солдата. На следующее утро все СМИ истерят о ‘таинственном’, ‘загадочном’, ‘возмутительно необъяснимом’ убийстве отставного комиссара полиции Вашингтона Нила Вудмана. Версии колеблются в пределах от осмысленного и банального заказного убийства до инопланетной диверсии. В свете недавних событий в Нью-Йорке, даже последнее не кажется таким уж бредом. Охереть просто, куда мир катится. Полиция, конечно же, заходит в тупик и упорно бьется всеми лбами в глухую стену, в которой застряла пуля, деформированная настолько, что не определить даже калибр. Кроме пули они ничего не нашли. Да и не могли. Безупречная работа. Рамлоу хочется похвалить Зимнего, поощрить, сказать, какой это был блестящий выстрел, и мать твою, ты, отмороженное чудовище, даже не представляешь, что это был за выстрел, и что никто другой не смог бы так, ни один человек, даже тот смешной лучник из капитанской сборной, который до этого момента считался лучшим снайпером в мире. Или какую-нибудь еще хрень в таком же роде. Он сдерживается. После убийства Вудмана все изменилось. Никакие тесты больше были не нужны. Зимний Солдат поимел себе неограниченный запас доверия. Весь страйк и Брока Рамлоу лично. Его берегли, почти лелеяли, как берегут дорогущее капризное оборудование — гениальные техники, гениальные врачи, лучшая экипировка, лучшие препараты. Любой сопутствующий ущерб. Брок видел своими глазами — почему. Зимний не имел изъянов, совсем. Он автоматически повышал убойные свойства любого оружия, к которому прикасался, будь то гранатомет или канцелярская скрепка. В его руках даже плюшевый мишка стал бы гарантированным орудием убийства. И ему, по-хорошему, даже не нужно было оружие — он был им весь сам. Механизированный зверь с человеческим лицом. Без единой ебучей человеческой черты — новинка японской роботроники, блядь. Брок привык, куда деваться. К прицельному взгляду равнодушных глаз, к нездорово-кратким и конкретным отчетам, к тому, что понять или просчитать это существо казалось невероятным. У него не было мотивов, целей, желаний, страхов — всего, что определяет человека, всего, что позволяет в итоге сказать ‘я его знаю’. Любое личностное знание с Зимним Солдатом было ненадежным. Личности там тупо не было. Но Рамлоу чуял подвох в каждом плавном движении, в каждом слове четких сухих рапортов, — голос Зимнего, глубокий, бархатный, никак не вязался с полным отсутствием интонаций. Слушать было тяжело — мозг дергался, как в эпилепсии, от несоответствия к несоответствию. И к этому Брок привык тоже. Как и к тому, что помнил пальцами нежность его кожи и мягкость волос. Конкретно это он помнить не хотел. Он искренне не понимал, как можно испытывать что-то, какие-то… чувства, кроме страха, пожалуй, к этому чудовищу, в котором отклика — куц с воробьиную жопку. Он смотрел в глаза своему отражению в зеркале и думал: как, блядь, и нахуя? Надо сказать, что когда Зимнему привалило некоторой властью по отмороженным мозгам, характер у него подпортился. И похер, что наличие характера подразумевает под собой наличие психики, как исходной. Психика у Зимнего, в привычном понимании, отсутствовала как класс, а характер, между тем — присутствовал и был премерзким. Осмотрев перед операцией бедренную кобуру он вполне мог придушить ближайшего техника ремнями — не понравилась принцессочке фенечка — отбраковал. Три трупа подряд — кратко, просто, легко запомнить. Врач, решивший поэкспериментировать без приказа со стимуляторами превратился в замысловатый пазл, напоминающий собой остатки волчьего пира. Прискакавший тогда на место охранник, с перепуга саданул Зимнему тремя сотнями вольт в пах. Тот согнулся, припал на колени и затих. И, вроде как, инцидент был за сим исчерпан. Да только вот тот охранник через неделю пропал, как не было. Обыскали все, разве что в задницы местным крысам не заглядывали. Рамлоу тихо свернул поиски через четверо суток. Потому что по глазам своего монстра видел, что можно было даже и не дергаться. Куда тот дел труп, если был ограничен в передвижениях стенами своего блока? Отличный вопрос, правда? Поискать ответ на сон грядущий — и гарантированно лишиться сна. Перед Зимним бегали на цирлах, максимально тихо и споро, за спину не заходили никогда, и из-под взгляда стирались как ластиком. Огребали все равно. В относительной безопасности был как раз Страйк. Зимний упорно ломал своим поведением шаблоны и броковы мозги, как ломал тушками техников картонные стены не приспособленного для ярости Призрака Гидры, медицинского блока. Ему прощалось все. Он не ошибался и не промахивался, не тормозил, не паниковал. Не лез под пули. И всегда безупречно выполнял приказ. Рамлоу от этой нечеловеческой идеальности мутило. Иногда — с еле уловимым привкусом зависти, желчным и едким. Любой бы позавидовал, не будь дурак, когда своими глазами видел, как Зимний двигается, какая у него скорость и сила. И полное отсутствие страха или сожаления. Или сомнений. Брок никак не мог понять: он больше нянька или, все-таки, тюремщик. Он смотрел на Зимнего так долго, что, кажется, выучил его наизусть. Он мог бы составить его идеальный фоторобот даже с закрытыми глазами. И внезапно, в самый неподходящий момент, ему в голову пришла совершенно безумная идея, такая, что почти до смеха, но от нее уже не отделаться. Откуда Броку может быть знакомо его лицо. Он охуел, оступился, тюленем свалился на маты. Он смотрел на Зимнего, стоявшего над ним, как Колосс блядь Родосский, и подозревал, что вконец поехал кукухой.