Бедолага

      Тарталья не корил себя за то, что поддался тем искушениям. Корил за то, что так мало ему для этого потребовалось — самые интригующие обещания Панталоне не выполнил. Во-первых, никакого секрета Капитано он не заметил(и, если Тарталья не упустил это из-за того, что Панталоне хорошенько его объездил, — Капитано даже не кончил), во-вторых, Панталоне не показал, за что его "обожает" Капитано. Есть вероятность, что когда Панталоне ушел, оставив на его, Тартальи, запястье целомудренный поцелуй и пригласив с собой Капитано, эти двое не разошлись. Было и еще кое-что интригующее. Лицо Капитано, которое тот так и не позволил увидеть. И вот это интересовало его больше всего. Сначала Тарталья не понимал, как себя вести. Как обычно — не получится. Ясное дело, Тарталья как сознательно трепетал перед Капитано, так и продолжит, но.. Как можно цапаться с Панталоне после всего? Или игнорировать... Потому Тарталья выбрал тот сценарий, который происходил тогда, когда он случайно встречал леди, с которой гулял, — целует в костяшки пальцев, учтиво поклонившись. Иногда Панталоне распахивал руки, приглашая прижаться, чтобы, проникнув под меховую накидку через прорези для рук, сжать крепкую сочную задницу, и, прижавшись поближе, мурлыкнуть самый красноречивый комплимент. Тарталья был доволен такими рукопожатиями. А еще Панталоне стал хвалить Тарталью больше обычного перед предвестниками, рассчитывая разбудить в нем какой-то стыд, мол, сейчас все будут знать, как ты мне дорог и как был однажды близок, но Тарталья только улыбался и уверенно соглашался. Остальным предвестникам, впрочем, никакого дела до них не было. — Любишь меня и любишь сделки, — первое, что слышит Панталоне. С этими словами Тарталья внезапно входит в его кабинет. — Звучит многообещающе, — говорит Панталоне, не отрывая взгляда от бумаг на столе. У него на лице сейчас нет ни улыбки, ни фирменно прикрытых глаз, лицо сосредоточенное, обремененное деловой мыслью. — Я полагаю, будет глупо спрашивать, сумел ли ты договориться с охраной, чтобы войти внутрь, или просто вероломно растолкал ее. — Охрана никогда не сможет уберечь тебя от того, чтобы я вошел внутрь, — говорит Тарталья. И это так по-трогательному глупо, что Панталоне хочется сжать Тарталью в тугой комочек из плоти и сожрать, не пережевывая. Но, тем не менее, Панталоне действительно считал, что Тарталье не следовало приходить в его фиксированное, в отличии от некоторых рыжих варваров, рабочее время. Это начинает превращаться в привычку. Внимание, полученное не самым упорным трудом, не докучало, но Панталоне был режимным человеком, потому даже сочный смешной предвестник все-таки мог быть некстати. Тарталья присаживается в кресло напротив. Какое-то время терпеливо ждет, рассчитывая, что Панталоне закончит дела и сразу же обратит все свое внимание на него. Панталоне, очевидно, занятый в рабочее время, не смотрит на него, тогда он касается ноги Панталоне под столом, потому что только так может дотянуться со своего положения. Панталоне и это игнорирует. Тарталья тогда пересаживается в кресле так, чтобы поставить локти на широкий стол Панталоне и стать к нему ближе. И говорит: — Вот тебе сделка, моя деловая черноокая кокетка. Сделка века, оглушительный успех гарантирован лично мной, так что не упусти случай. Я делаю что-то — что скажешь. А Капитано снимает маску. На минуту. На секунду. На.. мгновенье. Такая вот сделка. Панталоне хмыкает и дальше смотрит в свои бумаги внимательно, но уже немного насмешливо, потому что слышит в голосе Тартальи уверенность и бодрость, он похоже, настроен только на успех. — К чему это? В последнюю твою встречу с Капитано тебя меньше всего беспокоило его лицо. Быть может, ты меня очаровал настолько, что я просто не услышал, как ты умоляешь Капитано показать себя. Я готов в это поверить. — Просто согласись поскорей, — Панталоне понимает, как в кабинете до него было тихо. — Не нужно меня пытать своими елейными заметками и комплиментами. — Выражайся аккуратнее, я могу решить, что ты пришел ко мне исключительно за сделкой. И решил заплатить телом за мое рабочее время, которое, видимо, будет сейчас потрачено на рассмотрение твоей смешной сделки. Вот это отличное решение, очень предусмотрительно, но даже я замечу, что, ко всему прочему, немного бессердечно... — О, как грустно, ты волнуешься, что я тебя использую, — произнес Тарталья деланно-обеспокоенно. И лег поперек стола, разваливаясь и мешая Панталоне рассматривать бумаги. — Ну, если посмотреть на это с позиций того, что принято делать мужчиной в постели, чтобы партнер казался себе использованным в традиционной системе образов, — Панталоне мягко перекладывает его руки в сторону, подальше от нужных бумаг, чтобы снова что-то видеть. — то все указывает на то, что.. — Ты не посмеешь, — прищуривается Тарталья. — ..использован не я. Панталоне ощущает на себе скучающий взгляд Тартальи и вздыхает. Продолжая игнорировать его глазами. Все еще надеясь, что если не смотреть, оно само уйдет. Но слова игнорировать было невозможно, ровным счетом как и молчать. — Что же ты, мой цветок бессмертник, тут нет для тебя солнца. Иди же. Если соскучился — приходи вечером. — Я не позволю тебе так легко уйти от моей небольшой просьбы. Я рассчитывал, что ты просто согласишься. Потому что нравлюсь тебе. Панталоне снова вздыхает. Какое-то время молчит, глядя в бумаги. Перелистывает туда и обратно, будто сравнивая. Тарталья начинает трясти стол. И со скуки, и с намерением. — Панталоне, я переверну его сейчас, — говорит Тарталья, в любом случае, не собираясь переворачивать его. — Швырну его куда подальше и облегчу тебе жизнь. А ты — скажешь спасибо. А я отвечу, что заслуживаю более вещественной благодарности. Искусаю тебя всего так, что даже платья твои не спрячут, что всех дворцовых собак подозревать начнут. Тарталья пытливо смотрит на Панталоне, опять же, ожидая, что сможет привлечь его внимание своей маленькой глупой историей. — Я беспокоюсь, что у тебя вырабатывается привычка посещать меня в мое рабочее время. Ты знаешь, мое солнце, как я счастлив тебя видеть где угодно, но только не в своем кабинете... Тарталья поднимается со стола, спешно обходит его, чтобы подойти к Панталоне и присесть на подлокотник его кресла. — Ответь и уйду, — проговаривает Тарталья почти строго и тихо, очень сдержанно. Очевидно, огорченный. И начинает сосредоточенно перебирать пряди волос Панталоне, жертвуя демонстрацией обиды. Потому что не умеет сидеть на месте и ничего не делать. Панталоне в очередной раз вздыхает и, наконец, смотрит на Тарталью, немного задирая голову. Рассматривая недовольное, его оскорбленное невниманием лицо, понимает, почему не смотреть на него было лучшей стратегией. Потому что голова сразу почти блаженно пустеет и что-то внутри мякнет. А что-то снаружи мокнет. Немилосердным быть теперь тяжело. Но необходимо. — Слушай же, — серьезно произносит он. — Рассмотрим, что твоя сторона предлагает моей — предлагаешь мне сделать с тобой что-либо. Это у меня уже есть. Ты уже открыт любым удовольствиям, которые я могу тебе предложить. Тебе не понравится эта формулировка, но все-таки дослушай меня, — ты покорился мне единожды, получил море удовольствия. Ничто не помешает тебе сделать это снова по собственной воле и даже по инициативе. Твое предложение не может быть даже рассмотрено всерьез, а о принятии такого предложения не может идти и речи. Если у тебя нет какой-то альтернативы, которая меня заинтересует — сделка терпит крах. И это не все, мой неумелый делец, — Панталоне кладет руку ему на бедро и уверенно гладит. Его руки, одетые в перчатки, шуршат о штаны Тартальи. Обыкновенно нетерпеливый и не требующий долгих прелюдий Тарталья на удивление сохраняет лицо и даже может и хочет слушать. Панталоне понимает, что Тарталья не шутит. Видимо, на самом деле очень хочет увидеть Капитано. — Мое влияние распространяется на сексуальную, романтическую и, порой, стратегическую волю нашего капитана. С моей стороны было бы бесчестно открывать тебе то, что он выбирает не показывать тебе и другим сам. Я мог бы. Но не стану. Понимаешь, о чем я говорю? Тарталья кивает с безразличным лицом. Не понимая. В чем разница между командами "трахай" и "сними маску." Панталоне сжимает его внутреннюю сторону бедра. Тарталья, состроив самое беспристрастное, самое отстраненное лицо отвечает: — Я понимаю. Ты подставился, вертишься и просто подыгрываешь ему в его фантазиях. Ты актер-наемник. Но я приму тебя и таким за твою белую, способную к ласке ручку... Можешь подыграть и мне. Только в- Панталоне глухо смеется, ощутимо сжимает его член через брюки и говорит: — Ты, верно, забываешься, пытаясь получить желаемое такой мелочной провокацией. Я удивлен, не-ет, я поражен твоей забывчивостью и неразумностью. Тебе следует знать, что это систематическое неуважение, игнорирование рабочей этики, — Панталоне сжимает и разжимает ладонь снова и снова. Тарталья шумно втягивает носом воздух. — наказуемо. Неужели мне нужно учить тебя снова и снова, пока ты, наконец, не выучишься вести себя со мной надлежащим образом? Научу. Тарталья, разумеется, не железный, он человек и ничто человеческое ему не чуждо. Например, не чуждо просто влезть Панталоне на колени. Панталоне осознает, насколько Тарталья физически сильней, он просто невероятно тяжелый при примерно одинаковом росте. Но также отмечает, что от Тартальи прекрасно пахнет соленым морем и чистой одеждой, что он очень теплый. — Да... Оттрахаешь? — спрашивает Тарталья в самые губы и больно, вероятно до остающихся на пару дней следов, кусает за подбородок, вжимаясь в Панталоне, которому уже становится больно его держать на себе. Но виду он не подает. Тарталья же решает, что в какой-то момент Панталоне впадет в сексуальное беспамятство и даст обещание. Или от благодарности. За что-нибудь. Тарталья не уйдет без этого. — Лучше, — отвечает Панталоне ему в ухо, немного прикусывает и заканчивает предложение, оглаживает излюбленный крепкий зад. — Не стану. — Станешь, — говорит Тарталья, кусая его в самый изгиб шеи, прикрытый одеждой, которая совсем не спасает, — Или я тебя заставлю. Тарталья говорит несерьезно. Панталоне, снисходительно улыбаясь и поправляя съехавшие очки, отвечает: — Тарталья, ты должен понять меня. Как бы мучительно я не разрывался сейчас между дихотомическими страстями к дисциплине и к твоей искушающей своенравности, мне придется сделать выбор. И он будет не в пользу секса. Говорит Панталоне безапелляционно, ненавязчиво толкает Тарталью слезть. Тарталья понимает это по-своему, понятливо кивая, и, изображая на лице улыбчивую покорность, соскальзывает с многострадальных бедер Панталоне, устраиваясь меж ними, почти под столом. О который не бьется головой лишь чудом. — Ну не отвлекайся, раз такой порядочный. Сам стащу с тебя твою ряску, отче, — хитро говорит Тарталья и ласково улыбается, показывая ямочки, за которые Панталоне раздаст половину казны Снежной, действительно поднимая подол одеяния Панталоне, но тот ласково берет его руки в свои, возвращая подол на место, и просто кладет себе на бедра, чтобы ничего они не делали. Тарталья смотрит на него вопросительно. — Тарталья. Нет. Тарталья теряется. И глупо спрашивает: — А.. А как? Панталоне становится немного смешно от такого растерянного, обычно знающего что и как делать и ответить, Тартальи. — Никак, я полагаю. — Ты отказываешься и от этого? — Тарталья мог бы возмутиться или оскорбиться, но он справедливо считает, что для того, чтобы от этого отказываться, нужно уметь быть стоически терпеливым человеком. Особенно учитывая то, как Панталоне его обожает. Поэтому он просто удивляется. — Да, именно, отказываюсь и от этого, — говорит Панталоне, оглаживая руки Тартальи, лежащие у него на коленях. И спешно, мягко и очень тихо добавляет, — Как у самого твоего искреннего поклонника, у меня болит сердце отказывать. Хотя я не особенно обделен, ты, в конце концов,.. не умеешь. Тарталья пару секунд вдумывается в сказанное, вскидывается возмущенно и тут уже сильно бьется головой о стол. Панталоне, прежде наслаждавшийся отражением переваривания такого вердикта в лице у Тартальи, в каком-то неожиданном трогательном порыве сразу же наклоняется к нему, чтобы его к себе прижать, будто в попытке пожалеть. И целует в макушку. Но Тарталья без труда немного нервно отталкивает его и говорит: — Что значит — не умею. С одной стороны порядочному мужчине было бы странно обидеться на обвинение в неумении сосать. Но Тарталья очень не любил не уметь. Панталоне провел рукой по его волосам, оскорбленный Тарталья отшатнулся и хлопнул Панталоне по бедру, призывая объясниться. У Тартальи была тяжелая рука. Но Панталоне от этого жеста дискомфорта, мягко говоря, не испытал. — Это значит, что твоя техника.. не особенно близка к совершенству. Если не согласен или хочешь конкретики — я озвучу твои ошибки. Плохо прячешь зубы, забываешь работать языком в попытке не подавиться. Напрягаешь горло там, где этого делать не стоит, и бессмысленно травмируешь себя, не умеешь сжимать, заглатывая. А еще.. как бы сформулировать.. забываешь о многозадачности рук. Это правда, Панталоне не лукавил. У него было много любовников. И Тарталья совсем не умел оказывать таких ласк. Настолько не умел, что мог бы попасть в худшую тройку. Но не попал, потому что к нему у Панталоне была большая и вдумчивая симпатия, тут любая статистика, справедливость и объективность оценки мастерства, тут всё просто сдается остроумию, шарму, красоте, физическому совершенству, ямочкам в частности, сияющей молодости, стойкости и его нраву. — Панталоне, не может быть такого, что это было настолько плохо, что тебе не хочется, — Тарталья не верит. — Не может ведь? Он не понимает, поскольку, видимо, не встречал неумелых партнеров, Панталоне деликатно игнорирует вопрос. — Ты красиво смотришься. Очень эстетично. Тебе очень идет. И, быть может, если бы я не был таким искушенным, какой есть сейчас, я бы мог кончить лишь от вида. Ты умеешь услаждать взор. Но не член. Это ведь тоже неплохо... — Это было.. неприятно? Панталоне не жаль, что он поднял эту тему. Тарталья, не уверенный в своем мастерстве, — это Тарталья, голодный до постоянной практики и оттачивания мастерства. Приятный может получиться расклад. — Этому можно научиться, — говорит Панталоне мягко. Тарталья укладывает голову ему на колени в каком-то забавном горестном приступе разочарования в себе. Видимо, он слишком не любит не уметь. Панталоне гладит его по волосам. — Не дави себе на раны вопросами, все на белом свете навык. — А ты хотел бы, чтобы я умел? Тарталья спрашивает с расчетом, особенно не тратя сил на огорчение. Быть может, Панталоне, заметив инициативу и поверив в то, что Тарталье действительно важно, "хотел бы Панталоне, чтобы он умел", размякнет и выдаст все свои и Капитано секреты. — А ты хочешь учиться? Тарталья смотрит Панталоне в глаза, будто ставшие черней и больше, пару мгновений, как-то пытливо, затем берет его руку в свою, смотрит на нее задумчиво и тихо, даже смущенно, говорит, пожимая плечами: — Учи. И Панталоне понимает, что раздаст не половину казны Снежной. — Приходи ко мне вечером.

* * *

— Оберни зубы губами. Не обязательно так усердно. Просто убедись, что у твоих зубов не будет возможности касаться плоти. Панталоне кладет два холодных длинных пальца на его горячий язык. — У тебя большой язык, это преимущество, но пока не о языке. Плотно сомкни губы вокруг пальцев. Тарталья слушается. Он стоит перед ним на коленях, обнаженный. Панталоне же снова полностью одет. Вид довольно непорочный, особенно если сравнивать с Тартальей. — Языком распределяй слюну, чтобы было легче скользить. И втяни щеки. Тогда получится вакуум. И это то, что нужно, чтобы получилось необходимое для удовольствия давление. Тарталья подчиняется, не совсем понимая, в чем трудность, Панталоне мог бы это сказать в любое время в тот раз, а не пытать его замечаниями в кабинете и учить сейчас. Панталоне другой рукой ласково перебирает его волосы. — Ты так быстро учишься, все правильно, очень хорошо, — Тарталья начинает усердно обводить пальцы языком. — Похвальное старание. Панталоне вытаскивает пальцы, блестящие слюной Тартальи, облизывает их и куда-то отходит. Тарталья оборачивается на него, Панталоне возвращается с плотной черной лентой. — Боюсь, ты начнешь отвлекаться... Я уверяю, это вынужденная мера. Давай сосредоточимся на деле. Тарталья молчит, не совсем понимая пока как к этому отнестись. Панталоне аккуратно повязывает Тарталье на глаза ленту, гладит его по затылку, пропуская его волосы сквозь пальцы. — Удивительное чудо, что ты молчишь... Знаешь ли ты, что можешь отказываться? Так или иначе, это еще не все. Я бы хотел, чтобы все самые голодные до продолговатых предметов отверстия твоего тела были заполнены. Чтобы тебе не пришлось скучать во время обучения. — Однажды я видел в Ли Юэ искусственные члены. И не впечатлился, — говорит Тарталья. — Ничего страшного, мы не в Ли Юэ, я еще успею тебя впечатлить, — говорит Панталоне. Губ Тартальи касается что-то холодное и твердое. — Прежде всего, смочи это. Для практики. И для ознакомления, раз уж видеть тебе сегодня не разрешается. Тарталья слушается. Материал похож на дерево, зубами по этому шкрябать не так приятно, как по члену, даже наоборот, неприятно. Предмет продолговатый и по форме напоминающий какой-то конус, это не похоже на те резные янтарные члены с венами и головкой, о которых он думал. И пока Тарталья размышляет, Панталоне, не совсем понятно, специально ли, проталкивает предмет глубже, Тарталья заходится влажным кашлем, предмет покидает рот. Тарталья слышит довольное "мгм" и чувствует поцелуй в нос. Затем слышит как Панталоне откупоривает флакон с маслом. — Аякс, будь любезен, обопрись на локти, — говорит Панталоне, Тарталья чувствует как он носком обуви подталкивает его вперед, чтобы тот встал в коленно-локтевую. — Я хотел было тебя толкнуть сам. Тебе бы очень понравилось, но ты такой нежный и уязвимый юноша сейчас... Видел бы ты свою покрасневшую шею. Ты смущен? Я поберегу тебя пока. — О, не стесняйся. Я нисколько не смущен. Мне все еще кажется странной эта задумка с глазами. Когда я буду трахать тебя в рот, я ни за что не стану завязывать тебе глаза. Ты будешь на меня смотреть снизу вверх. Вот на это я бы посмотрел. — Хорошо, — просто отвечает Панталоне, усмехаясь тому, что Тарталья все еще считает, что может как-то уязвить или спровоцировать его, обещая воплотить ту или иную сексуальную практику. — Если под конец урока не расплачешься — сделаешь со мной все, что захочешь. — Ты в прошлый раз тоже много чего обещал... К чему это? — упрямо спрашивает Тарталья, имея в виду повязку. — Для остроты ощущений? Или.. Тарталья сразу же замолкает, когда чувствует, как в него проникает пара холодных длинных пальцев. Панталоне настойчиво гладит его по пояснице, намекая, что следует сильнее прогнуться. Тарталья прогибается, открываясь Панталоне совсем. Чувствуя на ягодице укус, ахает. И понимает, что у Панталоне какая-то нездоровая одержимость его задницей. Панталоне скользит пальцами внутри. Тарталья везде немного шершавый, с тянущейся сухой кожей. Но только не здесь, внутри он очень мягкий и очень-очень горячий. Панталоне с удовольствием отмечает, что Тарталья просто постоянно сжимается, а когда начинает разводить и сводить пальцы ножницами, становится слышно чавканье смазки. Тарталья начинает глубоко дышать, его сильная спина от напряжения мышц ходит ходуном, лопатки красиво перекатываются и начинают краснеть. Панталоне любуется. — Нет, Тарталья. Хотя это тоже интересно. Я буду счастлив, если ощущения станут для тебя острее, — Панталоне вытаскивает пальцы, Тарталья чувствует, что из него уже начинает немного течь. И да, основная часть — смазка, но далеко не все. — Но на самом деле это для того, чтобы тебе не пришлось отмывать твои красивые длинные ресницы, когда я кончу тебе на лицо. Панталоне вталкивает пробку внутрь Тартальи, мокрая и блестящая дырочка совершенно беспрепятственно принимает ее. Никто особенно не удивлен. Тарталья снова высоко ахает, прогибаясь сильней, Панталоне совершает ей пару тугих движений вперед и назад, Тарталья начинает мычать, ожидая, что Панталоне будет как-то влиять на простату и дальше. Но тот вдруг перестает касаться и Тартальи, и пробки. Последняя ощутимо давит на простату все время, но особенно если Тарталья двигается. А он двигается постоянно. И эта стимуляция слишком.. постоянная, находящаяся на грани сладкой муки. Панталоне снова куда-то отходит. — Блядь, — рычит Тарталья разочарованно и, неожиданно, очень-очень рассерженно, и тянется к пробке сам, за что получает по тянущейся руке чем-то тоненьким, вроде прутика. И немного вскидывается. От неожиданности. — Послушай меня, Тарталья. Следует напомнить тебе, что Снежная — это страна строгого нрава. Соответствующего воспитания, — говорит Панталоне и проводит по ребрам стеком. — Строгого. Но справедливого. Я бы сказал, что если ты умеешь себя хорошо вести, то переживать тебе не о чем. Но ты не умеешь. Поэтому можешь начать переживать. — Царица, я ведь знал, что так будет, — обреченно шепчет Тарталья. На самом деле он действительно и не надеялся, что Панталоне просто научит его сосать, получив свое скромное удовольствие от процесса обучения. Он уже успел понять, что удовольствия Панталоне никогда не бывают скромными. — Тише, юноша, — строго говорит Панталоне. Прикосновения стека исчезают, Тарталья думает, что Панталоне снова щелкнет им его, но Панталоне просто касается им его снова. Аккуратно, но Тарталья немного дергается, ожидая получить щелчок. Панталоне тихо хихикает. И с самым довольным тоном продолжает, — Я и не знал, что ты можешь быть таким трусишкой. Тебе страшно? — Это не трусость, это реакция, — говорит Тарталья сбивчиво. Панталоне видит, как он изо всех сил вертится и ерзает, чтобы пробка двинулась хоть куда-нибудь в сторону. Но не получается. У Тартальи уже капает с конца. Он чувствует, как Панталоне снова куда-то отходит. И Тарталья весь обращается в слух, чтобы понять, что его ждет. — Ляг на спину. Тарталья слушается, пробка внутри толкается в простату при простом сгибании ноги и он дергается, немного рыча, но все же ложится на спину. Чувствует как по животу и груди проходится пара холодных рук. От разницы температуры, у Тартальи ухает в животе. Панталоне целует его в губы, убирает с завязанных глаз челку. А затем шепчет в ухо немного хрипло: — Тарталья... Это будет очень непривычно, — Панталоне касается ладонью его члена, он уже мокрый и блестящий. — Но необходимо. Тебе будет очень приятно. Но не сразу. В конце концов, сегодня ты мой ученик, прояви терпение и послушание... Панталоне кладет что-то Тарталье на живот, чтобы тот понимал форму. Тарталья чувствует холодное прикосновение какой-то толстой спицы к животу. Спина у него холодеет, а член, метафорически, но почти ощутимо, дергается в нетерпении. Он догадывается, зачем это нужно и куда это вставляется. — Это маленький объем. Для тебя. Моего маленького теплого предвестника, — шепчет Панталоне Тарталье в ухо, оставляя невесомый поцелуй на виске. Тарталья игнорирует пассаж про маленькость, касается спицы руками. Он буквально ощущает, как затылок похолодел. — Пиздец, а можно я хотя бы на это посмотрю? — Я не буду отказывать тебе в удовольствии, на это стоит посмотреть, — отвечает Панталоне, снимая повязку с Тартальи. И когда тот видит, он снова ощущает одновременное беспокойство и болезненное возбуждение. И он бы мог сказать Панталоне, что это слишком, но.. не хотел. — Можешь попробовать ввести его внутрь сам. Я посмотрю. Тарталья берет спицу в руки, осматривает. Полая небольшая трубочка с кольцом на одном конце. Войдет туго. Быть может, должна удерживать сперму внутри, поддерживать предоргазменное состояние. Или наоборот как-то сразу стимулировать... Тарталья не знал. Поэтому просто вложил ее в ладонь Панталоне, передавая весь контроль. — Ты так смотришь. Мне любопытно, у тебя стоит на то, что кто-то этого боится или на то, что я этого не боюсь? Зачем это? — Не задавай вопросов, просто прими уже свою участь на сегодня. Ты все узнаешь, — просто отвечает Панталоне. Он снова берет в руку член Тартальи, размазывая по нему смазку и сжимая у головки. Очевидно, чтобы напряженный экзотикой Тарталья расслабился. Хотя Тарталья держался достойно. Панталоне другой рукой массирует его яйца, Тарталья стонет. — Не вздумай дергаться пока я буду вводить его. Это довольно.. экзотическая практика. При определенных обстоятельствах она позволяет достигнуть уникальных наслаждений. Пока стимулятор не окажется внутри полностью — ты обязан быть спокойным. Постараешься для меня? Тарталья, ответь. — Да, — кивает Тарталья и немного задушенно шутит, — Будь нежным, это мое первое проникновение. Панталоне любовно целует его куда-то в скулу, одной рукой берет в руку член, поднимая его с блестящего от смазки живота, другой подцепляет миостимулятор. — Тарталья. Ты очень мне нравишься, — говорит Панталоне вдумчиво, глядя ему в глаза. Тарталья снова видит этот потемневший взгляд огромных черных глаз, нечеловеческих, это тоже небольшой волной мурашек проходится по спине Тартальи. Панталоне обращает все свое внимание процессу — приставляет холодный конец миостимулятора к уретре и немного, по чуть-чуть, продавливает его вниз. И Тарталья бы согнулся пополам, если бы было можно. Но ему нельзя, поэтому он терпит. Это ни на что не похоже. Просто ни на что. Быть может, на щекотку изнутри. Тарталья начинает часто дышать. Кольцо миостимулятора упирается в поверхность головки. Это означает, что вся эта спица внутри. И Тарталья чувствует нервную дрожь просто от каждого движения — сзади при легком движении меняет положение пробка, спереди перманентно ласкает член изнутри спица. Панталоне с крайне довольным видом рассматривает его. Тарталье кажется, что у него очки скоро запотеют, настолько там восхищенное лицо. Сам Тарталья снова покраснел до пятен на шее, снова он весь мокрый, дышит задушенно, хотя никто его не касается. Панталоне поднимается на ноги. — Теперь, когда ты находишься в необходимой для продуктивного обучения кондиции, мы можем приступать. Прими уже хорошо знакомую тебе позицию. Тарталья слушается, забывая, что Панталоне должен был, вероятно, вернуть повязку на место. Но Панталоне отметил, что Тарталья предпочитает зрительный контакт. Дыхание Панталоне заметно тяжелеет, когда он видит как трудно Тарталье просто подняться на колени — стимуляция везде, где можно и нужно. Дрожа при каждом движении, тихо-тихо мыча, Тарталья кое-как подползает к Панталоне. По бедрам у него уже немного течет. Лицо его напряжено. Кажется, что если его тронуть, то он тут же громко застонет. Но Панталоне лишь поднимает подол одеяния с тихим ласковым "угощайся." Под подолом у Панталоне стройные крепкие щиколотки, одетые в высокие капроновые чулки, а меж бедрами у Панталоне качается окрепший влажный член. Немного меньше, чем у Тартальи, но Тарталья уже давно находится в процессе понимания, что главное не размер, а темперамент, сила и.. чернота глаз. Тарталья смотрит на Панталоне немного насмешливо. Насколько может позволить его возбуждение, отпечатывающееся на лице, которое мало что может утаить. Панталоне лишь со скромной улыбкой отвечает: — Я не скрываю, что ты можешь впечатлить меня без особого усердия. Я говорю об этом прямо. И все же самый влажный парень здесь ты... Не отвлекайся. — Он толще, чем пальцы, — зачем-то замечает Тарталья. Голос его хрипит, говорит он мягко и покладисто, даже немного жалко. Потому что подвержен постоянной оверстимуляции. И Панталоне чувствует, что если Тарталья продолжит так общаться, то он кончит так. — Разве можно..? — От большой любви, Тарталья, можно все. Ты можешь приступать. Тарталья краем глаза замечает, что в петельке для пояса у Панталоне висит стек... Просто замечает. Наконец, Тарталья касается языком члена Панталоне. Тарталья, со сбитым замечаниями и стимуляцией пылом, действует немного неуверенно. Но как же шла эта неуверенность Аяксу, сильному воину, коленопреклоненному и целующему его, Панталоне, член. Тарталья двигает широким мягким языком вверх и вниз, буквально уговаривая себя не смотреть в глаза Панталоне хотя бы пару минут. Потому что этого было достаточно, чтобы кончить, но эта спица не позволит. И, очевидно, она не будет извлечена, пока не кончит Панталоне. Без указаний Панталоне Тарталья, целуя головку, пускает слюни катиться по стоящему члену вниз. Кладет на основание руку, двигает ею, немного сжимая и размазывая слюну, и продолжает вылизывать блестящую гладкую головку. Тарталья все-таки поднимает взгляд на странно-молчаливого Панталоне — тот уже немного румяный от неги, подрагивает, кусая себя за пальцы одной руки, взгляд у него совсем тяжелый, он кладет руку Тарталье на макушку, поглаживая. Встречая взгляд Тартальи, Панталоне немного натягивает его волосы, прижимая ближе. Тарталья также замечает, как у него опустились и налились от возбуждения яйца, и, вспоминая, что делал для него Панталоне, широко облизывает и их. И Панталоне сладко ахает, коротко содрогаясь в коленях, снова натягивает волосы Тартальи. Тарталья, сам дрожа от возбуждения, находясь в состоянии, когда он уже давно бы кончил, гладит его щиколотки, шурша ладонями о чулки, и говорит елейно: — Господин Панталоне, я все правильно делаю? И Тарталья не смущен своим жалким хриплым голосом, он даже горд. Потому что понимает, что эта фраза, сказанная именно так, имеет на Панталоне намного большее влияние, чем эта же фраза, сказанная уверенным и насмешливым тоном. Панталоне, действительно впечатленный, немного нервно кивает и мягко улыбается, одной рукой принимаясь убирать налипшие на лоб Тартальи волосы. Так, будто в нем есть силы беспокоиться о них. Но Тарталья видит, что пальцы другой руки до белых костяшек сжимают стек. Становится очевидно, что этим трогательным жестом с челкой Панталоне пытается привести в чувства не Тарталью. А себя. — Тарталья, у тебя огромный язык, это очень кстати, — шепчет Панталоне тихо и возбужденно. И это могло бы льстить, если бы Тарталья не находился на той же болезненной грани сам. Но и на грани Тарталья умел балансировать, поэтому он отвечает своим смягчившимся жалким голосом, который сам начинает любить за то, как Панталоне заламывает брови, когда его слышит: — Удобно. Кончишь на него, я тебе в нем же скормлю вместе с поцелуем- Панталоне замечает, что Тарталье не потребовалось многого, чтобы слишком воодушевится и поверить в себя и начать развлекаться, поэтому берет его челюсть в руки, сильно сжимая и заставляя рот открываться, и снова опускает совсем окрепший член ему на язык, толкаясь внутрь. Аякс сразу же прячет зубы и смыкает губы. Не из покорности, а даже наоборот, чтобы показать, что он и сам способен справиться. Он сосредоточенно хмурится, усердно пытаясь не забывать прятать зубы, втягивать щеки, образовывая вакуум, и двигать языком по члену, слюны и смазки становится так много, что если Тарталья на секунду немного размыкал губы и начинал дышать ртом, было слышно хлюпанье, а с подбородка капала эта смесь ему на обнаженное тело. Под Тартальей уже давно было несколько мокрых пятен. — Ты так хорошо выглядишь, а звучишь так, что вряд ли теперь что-то будет происходить иначе, — шепчет Панталоне и обеими руками зарываясь в его волосы, оглаживая его. Тарталья чувствует, что кончил бы сейчас, но.. не получается, поэтому он, зардевшийся от возбуждения, с немного опухшими и покрасневшими губами, отвечает злым взглядом и берет глубже, пропуская член в горло, вернее, пытается, — Панталоне почти сразу отталкивает его, опять же, несильно, но ощутимо хватая за волосы, выпуская свой член из плена рта Тартальи с самым мокрым звуком. Тот тяжело и влажно дышит. — Хорошо, — говорит он, охрипший, прижимаясь лбом к холодному колену Панталоне. — Как надо? — Чтобы брать глубже нужно, прежде всего, не спешить, дать нёбу привыкнуть, иначе ты начнешь давиться. Не будь таким голодным, — строго говорит Панталоне, намеренно задевая кончиком самым кончиком пальца ноги член Тартальи, затем мычит, удерживая стон, потому что Тарталья сильно кусает его за щиколотку, от этого не спасают даже чулки. Тогда Панталоне вновь достает стек, на который Тарталья периодически заново замечал, и несильно щелкает его по груди, тот шумно выдыхает. — Тарталья, веди себя прилично. Открой рот. Тарталья снова упрямо кусает его, совсем больно. И тоненький стек отвечает ему соответствующе — красной полосочкой на взмокшей сильной спине. Тарталья лижет пару своих укусов и поднимает голову, довольно скалясь, открывает рот, Панталоне любовно оглаживает его по щеке. Тарталья без указаний вновь берет в рот, обстоятельно сосет минуту, затем начинает потихоньку пропускать член все глубже и глубже. Панталоне крепко хватается за его затылок, помогая Тарталье насаживаться глубже. И когда Тарталья чувствует головку в самом горле, Панталоне говорит: — А теперь попробуй, не сжимая зубов, проглотить. Будто ты должен проглотить еду. Только не пережевывай. Тарталья с усилием глотает. И Панталоне благостно стонет, Тарталья видит, что у него подкашиваются колени. И стонет сам, вибрируя горлом. — Хороший мальчик. Очень хорошо. Чем чаще удается глотать - тем лучше. Ты отлично справляешься, да... Тарталья заходится влажным кашлем, но член не выпускает, действительно стараясь глотать как можно чаще, сжимать головку горлом. Панталоне ведет одной рукой по горлу Тартальи. Берет вдруг его руку, кладет ему на горло. — Я нахожусь здесь. Посмотри как хорошо у тебя получается. У Тартальи самого пальцы на ногах подгибаются, когда он чувствует головку в горле пальцами. Оба они удивлены, что рвотного рефлекса у Тартальи нет. Тарталья пытается вспомнить, всегда ли так было или только сейчас, но слишком много времени ему на размышления не дают — Тарталья чувствует, что глаза начинают слезиться, упорно продолжает глотать, постепенно привыкая. Панталоне снимает его голову с члена, пару мгновений смотрит на тяжело дышащего Тарталью с мокрыми припухшими губами и прижимает ртом к яйцам, Тарталья послушно приникает и к ним, берет в рот целиком, по отдельности. Панталоне громко ругается, впервые при Тарталье. Член Панталоне, мокрый от слюны и смазки скользит по лицу Тартальи, пачкая его, Тарталья начинает помогать себе руками, проходясь по всей длине Панталоне. И когда, вспоминая что-то про многозадачность рук, ведет руками между бедрами Панталоне и пробирается ближе к кольцу мышц, Панталоне щелкает его стеком по спине, одновременно прижимая носком его член к животу, Тарталья теряет опору под ногами и хватается за Панталоне. Тот снова заставляет его взять в рот. — Не распускай руки. Ты знаешь, я люблю с тобой пообщаться. Но ты так схватываешь на лету, что вряд ли ты теперь вообще будешь разговаривать в моем присутствии. Капитано обязательно узнает о моей дилемме - что же слаще, слушать твой бодрый голос или сладко трахать тебя в рот... Представь, как он захочет посмотреть. Ты сейчас еще краше, когда такой умелый. Панталоне снова задевает ногой член Тартальи, он гортанно стонет, снова посылая желанные вибрации. У Тартальи слезятся глаза, половина лица в смазке, с подбородка капает на тело и пол предэякулят, смешаннный с его слюной. Он снова весь мокрый, его ноги дрожат. Панталоне опускает взгляд вниз и при взгляде на блестящее колечко, торчащее из уретры Тартальи, он кончает. Спермы немного, умещается в один слабый глоток, Панталоне сразу же опускается на колени, чтобы стать с Тартальей на одном уровне, настойчиво его целует, крепко прижимая к себе за загривок. Тарталья так горячо дышит носом, что у него действительно запотевают очки. Панталоне легонько проводит пальцем по его члену, Тарталья молчит, но выражение лица у него самое страдальческое. — Ты замечательно справился, — шепчет Панталоне. Он тоже тяжело дышит. Тоже немного румяный. — Я покажу тебе кое-что. Я знаю, что тебе понравится, но не будь шокированным. Сначала ты кончишь, а потом задашь вопросы, мы договорились? Тарталья согласно и нервно кивает. Потому что быть возбужденным уже больно. Потому что пробка не отходит от простаты ни на миг. Потому что он мог бы кончить уже три раза. Панталоне кладет руку себе в промежность, кладет голову Тарталье на плечо и просто пару минут себя трогает. Тяжело дыша. Даже так, будто ему очень больно. Тарталья не совсем понимает. Панталоне поднимается на ноги и идет к постели. — Иди сюда, — говорит он немного устало, снимая с себя одеяние. Наконец. Тарталья, подрагивая, ползет на постель. И как же было трудно на нее залезть, потому что член терся о постель, а ноги при каждой попытке закинуть их на постель предательски подкашивались. Но Тарталья мигом трезвеет от возбуждения, увидев между сильных, очевидно мужских, раздвинутых ног Панталоне.. вульву. Панталоне внимательно следит за реакцией Тартальи. Который бездумно коротко облизывается, выражая свои впечатление красноречивее слов. — Хочешь взять меня в мое нежное лоно? Оно новое, открытое только для тебя... Справедливости ради, новое оно каждый раз, но то, что конкретно это — для тебя, это правда, — Панталоне проводит вдоль половых губ пальцами. А когда отдаляет их от вульвы, Тарталья видит прозрачные блестящие нитки смазки. — Ты можешь попробовать, она настоящая. Очень нежная и мягкая, взмокшая. Только для тебя. Панталоне шире расставляет ноги. — Господин Панталоне, я могу вытащить..? — спрашивает Тарталья глухо. И шумно сглатывает. С одной стороны — ого, но с другой стороны у него все еще спица в члене и пробка в заднице. — Какой ты воспитанный, Тарталья. Просто чудеса. Можешь, — говорит Панталоне и, не теряя зрительного контакта, интенсивно массирует клитор. Тарталья, достает миостимулятор и его, опять же, сгибает пополам, из члена течет так, как никогда. Тарталья вытаскивает пробку и со стоном падает на постель. Оттуда тоже начинает обильно течь. — Ты молодец. Ты хорошо постарался. Я не был к тебе жесток сегодня, но есть те, кому достаточно и этого, чтобы плакать и умолять. Но ты сильный мужчина. И именно для тебя я раскрылся. Тарталья подползает ближе, просто смотрит. На сжимающиеся стенки. Совсем не отличается от женской. Вернее, все они уникальны, но в общем — обыкновенная вульва. Разве что кожаных складок многовато. Но это не пугает. Панталоне берет его руку в свою и кладет на прохладную скользкую поверхность. Действительно очень мягкую. — Тарталья, ты можешь взять меня, — напоминает Панталоне Тарталье. И тому не нужно повторять. Тарталья пропускает палец внутрь. И Панталоне немного охает, отстраняя его ладонь и выпуская палец. — Как пожелаю? Панталоне с каким-то странным удовольствием замечает, что Тарталья немного переживает. Может, боится поверить, может верит и боится, что это иллюзия. Или что Панталоне внезапно откажет. — Тарталья, она девственна. Ты можешь растянуть ее. Это процесс, но в конечном итоге, если не будешь забывать про клитор, можешь взять так, как захочешь. Я обещал тебе. Тарталья терпеливо и не без удовольствия растянул, Панталоне немного ревниво отметил, что отлизывать Тарталья был мастер, и не забывал про клитор, когда брал его сзади, кусая за загривок и просто до красна раскаляя ягодицы шлепками. Уже позже, когда все уроки на сегодня подошли к концу, Тарталья начал задавать вопросы. И выяснил, что Панталоне успешно заключает любую сделку, потому что буквально может контролировать гормоны в теле человека. В том числе и в своем, но это сложнее. И больнее. — Мне однажды передали, будто бы у слуг водится слух, что я читаю мысли или гипнотизирую, — говорит Панталоне, перебирая волосы Тартальи, лежащего головой у него на коленях и смотрящего на него снизу вверх. — И я это слышал. Случайно, в казармах. Это правда? Я не понимаю этой механики. Это глаз порчи? — Это далеко от правды. Я думаю, что это заслуга гидро глаза, но мало кто из обладателей глаз бога могут похвастаться тем, что могут заставить человека радоваться одним касанием. Хотя ты меня вполне способен... — Радоваться? — Тарталья не отвлекается на комплименты. — Не только. Просто подумай, что за любой процесс в нашем теле отвечают гормоны. Я обнаружил, что понимаю и чувствую внутреннюю работу активных веществ, когда еще не созрел. Мне повезло, что я мог учиться. Мог читать и изучать науки, иначе бы этот талант был похоронен, использованный только для того, чтобы подчинять волков. Тарталья вновь, почти бездумно, касается лона. Все еще немного влажного. Панталоне смотрит на него с любопытством. — Меня все еще впечатляет это, — оправдывается он. — Ты чувствуешь что-то, если у тебя вагина? Как? Как вообще кожа так растягивается? — Тарталья, как чувствуют женщины нервными окончаниями в клиторе — так и я. Я и тебе могу позволить узнать... Как чувствовать что-то, если у тебя вагина. Тарталья всерьез задумывается. Потому что если то, что он слышал о женском оргазме — правда... Но в итоге изрекает очередной вопрос: — Это то самое, за что тебя обожает Капитано? — Нет. Не совсем. Там сложнее... В его случае, я просто дарю трезвость ума и спокойствие, но.. Тарталья. Очень трудно об этом рассказать так, чтобы сохранить секреты Капитано. — Расскажи осторожно. Панталоне ласково ведет пальцем Тарталье по носу, размышляя, и отвечает: — Если хочешь услышать больше о Капитано, — можешь отправиться с ним в поход. Он скоро отправляется на север, хотя ты наверняка знаешь об этом уже больше моего. Ты даже более искренний его поклонник, чем я... Будете на правах господ предвестников в одной палатке существовать. Быть может, соблазнишь его без моего участия. Довольно заманчиво, я прав? Тарталья молчит. Панталоне и не думал, что его способности могут так повлиять на Тарталью — тот всерьез отяготил свой ум вопросами и мыслями. И Панталоне сам начинает немного задумываться. Стоило ли вообще так это показывать. Такому как Тарталья. Тот не мнется, спрашивая: — Ты использовал это на мне? Тарталья видит как искажается лицо Панталоне оттенком беспокойства. — Единожды. Когда Капитано пытался войти в тебя. Чтобы уменьшить боль. Ты ведь не почувствовал почти ничего. Я клянусь тебе. Впрочем, я не стану этого с тобой делать снова, даже если попросишь. — Я просто.. Я не знал, что такое возможно. И что, ты действительно таким образом сделки заключаешь? Соблазняешь или радуешь? — Это трудная способность, Тарталья. Нужно многое о ней узнать, прежде чем понять, как правильно ей пользоваться. Грубо говоря, я понимаю, какой у партнера, романтического или делового, эмоциональный фон при прикосновении. Я волен выбирать моменты, когда понимаю процессы. Чтобы понять, что у человека происходит внутри или оказать какое-то влияние, нужно касаться с умыслом. Предварительно узнав о партнере достаточно информации. И обязательно нужно уметь думать. Нужно подойти с умом к той или иной нужде человека. Этому нельзя выучиться, ты либо умеешь это, либо нет. Я полагаю. — Думать? — Думать. — Ты так отметил, что не будешь фокусничать со мной. Если дело не касается странной возможности. Почему такое категоричное нет? Потому что я уже твой раб без всяких чар? Панталоне снова хочется сожрать Тарталью за беззастенчивые формулировки. В самом хорошем смысле. — Потому что.. это не в моем стиле, быть чьей-то живой морфиновой иглой или антидепрессантом. Потому что это вредит. И я не хочу и не стану вредить. Я расскажу тебе кое-что все-таки. Это.. трудная способность. С ней легко перестать быть человеком совсем. Ты попал в точку, назвав меня вертихвосткой однажды. Я действительно имею довольно располагающие манеры поведения и я привык к чужой заинтересованности. И это было у меня с юношества. Но когда я был обыкновенным волостным финансистом, мне часто приходилось объезжать деревни в экипаже и останавливаться в местных самоуправлениях, если они были. И где-то останавливаться на рандеву, потому что и я когда-то не был достаточно терпелив, аппетиты были просто зверские. И вот в одной из деревень, у молельни я увидел сказочной красоты мужчину. Парня, это был парень. Уже не юноша. С большими печальными глазами, с некрестьянски точеным лицом. Он скашивал траву. Я остановил экипаж, подошел с деловым вопросом, который был всего лишь предлогом для разговора. Я думал, сейчас я его в молельне объезжу, задушу до слез. А он стоял, не двигаясь, глядя сквозь меня как будто. Молчал и смотрел пустым взглядом пару мгновений, а затем просто продолжил косить траву. Разумеется, я был оскорблен до глубины души. Из молельни вышла женщина и сказала — господин, он юродивый и немой, чего желаете. И вот тогда для меня этот юноша стал обсессией. Я его пару раз все поджидал у церкви. И, вернувшись через пару месяцев, когда чудом встретил снова, коснулся его, пытаясь разговорить, понял, что химический дисбаланс просто невероятный. Можно сказать, что у человека была глубокая депрессия, и не ошибиться. Либидо было, откровенно говоря, на нуле. Да и остальное примерно такое же. Просто робот, а не человек. И вот я немного радую его, чтобы разговорить. Он тогда так проникновенно на меня посмотрел. Никто так не смотрел. Посмотрел как на чудо, как на Бога. И какой у него был глубокий голос, хрипловатый от многих лет молчания. И тогда уже можно было с ним поговорить. Ты догадываешься, что я никогда не озадачиваюсь моральными дилеммами и всегда решаю в пользу своей выгоды. Это немного некрасивая история, как я выяснил, однажды кое-кто сказал, что в этом есть оттенок.. изнасилования. — Тарталья начал бы ерничать, если бы не услышал, как тяжело выпустил это слово Панталоне. — Но, Тарталья, это такой трудный вопрос! Может ли быть изнасилован тот, кто тянулся меня целовать, четыре раза в меня кончил и довольно все дочиста вылизал? Значим тот факт, что мало какой мужчина сможет мне отказать, пусть мое небольшое колдовство и не будет задействовано. Я привлекателен и нежен. Я подарил ему ночь наслаждения. И он мне подарил неплохую ночь. Тут деликатный вопрос, вопрос воли. Но как понять, что есть воля вообще? В какой момент решает воля, а в какой момент я заставляю любить себя? К тому же, я не могу заставить себя любить. Такого буквально не может происходить. Я лишь могу создать благоприятное для секса расположение духа, а там уже решает мой шарм... Человек всегда волен выбрать, я полагаю... — Панталоне, я в курсе, что ты красив и умен. Чем кончилось, расскажи? — Он мне сказал, что никогда такого не испытывал. Что это был лучший день в его жизни с малолетства. И потом, когда я уехал и уже не имел возможности влиять на его внутренний мир, он ощущал свое обыкновенное состояние хуже. Потому что одно дело - жить в яме, другое дело - выбраться из нее и упасть в нее снова. Это не просто больно. Это деструктивно. Он повесился. Тарталья заметил, как внимательно теперь смотрит на него Панталоне. Словно ища какое-то осуждение, неприязнь, страх. Что-то, что намекнет, что Тарталья с минуту на минуту уйдет. И вряд ли вернется снова. Но Тарталья, приняв пытливый взгляд за просьбу озвучить свои мысли, говорит: — Царство небесное. Не думаю, что тут можно использовать громкие слова про насилие. Ты буквально организуешь хорошее настроение — все на том. Остальное — его выбор. Если оказывается безволен и потом сожалеет, — поделом. — Я очень рад, что ты так думаешь, — мягко говорит Панталоне. И это действительно так. Открывая такие подноготные своих карьерных и романтических подвигов, Панталоне не раз сталкивался с чем-то из отрицательного спектра эмоций в ответ. И это было более, чем неприятно, потому что вся его жизнь тесно переплетена с этой способностью. Она культивировала одновременно и проблемы, и их решения, в конечном итоге приводя лишь к стабильной нестабильности. Хотя и это было в прошлом. — Ты знаешь, я стараюсь не особенно этим делиться. Это трюкачество с плотью — очень неудобная тема. — Панталоне, ты намекаешь, что я очень особенный и что кто-то был слишком обижен, что ты его трахнул? — на удивление проницательно спрашивает Тарталья. — И такое бывало. Бывало всякое. Это способность, вопреки очевидным способам эффективного приятного применения в жизни, имеет действительно много обременяющих ум отрицательных черт, — говорит Панталоне, не говоря ничего и говоря все сразу. Тарталья просто берет его за руку. Панталоне продолжает немного тише. — Это способность, которую может носить только одинокий и холодный человек, я полагаю. Панталоне помнил, как репутация колдуна чуть не лишила его жизни. Потому что такой коварный мелочный дар не был похож на благословение. В иные времена Панталоне и сам умеючи отгонял воспоминания холодного ужасного прошлого. Но в данный вечер об этом заботился теплый Тарталья. — Ты полагаешь, Царица располагает. Спать тебе пора, моя холодная панночка, раз тебя уже какие-то совсем дурацкие мысли берут. Одиночество я твое развеял. А что холодный — так я тебя согрею, — кокетливо говорит Тарталья, целуя Панталоне куда-то в запястье. И добавляет. — Это плюс, мне с тобой не жарко. Панталоне соглашается, кивая, и мягко чмокает Тарталью в лоб. — Останься спать со мной.