Падение

Баки был облаком: ватно-расплывчатым, лёгким, пронизанным последними лучами уходящего солнца. Какая-то малая, убывающая его часть, которая ещё заботилась о рассудке, цеплялась за блаженную негу сна, пытаясь укрыть от неизбежного, но пелена беспамятства неумолимо редела. Всё тело болело и ощущалось тяжёлым, но в то же время наполненным приятной гудящей истомой, и даже с закрытыми глазами Баки казалось, что его катает на горках в Кони-Айленде. Будто утром после долгих ночных эскапад, когда в крови гуляют ещё не выветрившиеся остатки хмеля. Смутно послышался стон. Баки не сразу узнал собственный голос. Господи, пора завязывать шататься до утра и надираться. Я… Они заставили меня умолять. В сонном ещё сознании мгновенно и остро вспыхнули события прошлой ночи: ритуал, унижение, ложь, затягивающее горение экстаза, в котором его тело искажалось, отращивая то, что не могло принадлежать человеку. Баки подавился очередным стоном. Ни разу в жизни он не трезвел с такой скоростью: на него будто вылили ушат ледяной воды. Сердце пустилось галопом, воздуха перестало хватать, но Баки удержался и не открыл глаза, не желая видеть, насколько всё паршиво. Немедленно захотелось назад в беспамятство, но когда кот выскочил из мешка, его уже не запихнуть обратно. В носу засвербело от вони застарелого пота и семени, подмазанной кислым духом вина, накануне фруктово-пьянящего, а теперь выродившегося в гнильё и уксус. Ну же, Баки, пораскинь мозгами! О, вот они, черепушка не опустела. Что бы с тобой ни сделали, в какого там монстра ни превратили, неважно! Внутри ты всё тот же. Нахлынуло облегчение, но не успело наполнить Баки целиком, как было сбито второй мыслью: рано или поздно всё равно придётся оценить ситуацию и подсчитать потери. Баки судорожно сглотнул. Не открывая глаз, напряг мышцы, прислушиваясь к себе, и незамедлительно пожалел. Тело стало заметно тяжелее, но куда подозрительней ощущался волочащийся посторонний вес за спиной и прикосновения чего-то холодного. Что за ебанина! От потрясения Баки распахнул глаза, не успев подготовиться. Мгновение-другое он растерянно глядел через плечо на какие-то кожистые суставчатые… привески, не понимая, что видит. Некстати мелькнула мысль о летучих мышах. Да это же… крылья. О господи, у него выросли крылья. Срань господня. Забыв страх, Баки в замешательстве приподнял их, медленно сгибая и подворачивая длинные костистые «пальцы», ну точно как у летучих мышей. Затем развёл крылья, неловко чиркнув по стенам, чувствуя себя до нереальности странно, как во сне. Он словно обзавёлся ещё одной парой рук, ощущавшихся тяжёлыми, но крепкими и сильными — и кромешно, запредельно чужими. Хотя Гидра уже изрядно поизгалялась над ним в своих диких опытах, такое Баки в голову не приходило. Всё вокруг исчезло, когда глубоко внутри вспыхнула было угасшая искорка благоговейного изумления и разгорелась. Баки объяло почти забытое пьянящее чувство, в котором он не сразу узнал ликование. Сколько выпусков «Сверхъестественных Историй» он проглотил, с жадностью впитывая каждую фантазию? Сколько раз мечтал о полёте — не о болтанке в жестяном брюхе самолёта, когда от оглушительного рёва моторов трясутся все кости, а так, чтобы по-настоящему скользить в потоках ветра высоко над безмолвными природными видами, абсолютно свободным? Он неверяще разглядывал руки-крылья. Пальцы, предплечье и выше покрывали редкие твёрдые даже на вид серые пластинки-чешуйки с тем же тусклым металлическим блеском, как на левой руке. Наводящие на мысль о драконах. Покачнувшись, Баки рывком взвалился на колени и потянулся пощупать рукой, почти ожидая, что крылья растают, как сахарная вата в воде, едва он до них дотронется. Но нет. Они окончательно сделались настоящими. Живыми. Он осязал ими мягкие точечные касания подушечек своих пальцев так же отчётливо, как подушечками — гладкую плотность кожи, перепонкой соединяющей «пальцы» и, как Баки извернувшись нащупал, крыло со спиной. Расправляя крылья шире — Иисусе, свои крылья! — он чувствовал, как перепонки натягиваются. От непривычного (но отнюдь не неприятного) ощущения захватывало дух. Движимый любопытством, Баки ущипнул кожистую перепонку, и тут взгляд зацепился за пальцы правой руки. Теперь, как и на левой, они заканчивались когтями. Увлёкшись, он почти упустил кое-что более важное. Баки на миг остолбенел, придавленный страшной мыслью, что ценой такого небывалого чуда могла стать его человеческая наружность, а затем как помешанный схватился за своё лицо. Пальцы нащупали упругость знакомого чуть коротковатого носа… мягкость губ, гладкость высокого лба… всё это… всё осталось его. У Баки вырвался рыдающий вздох облегчения. Он уронил руки на бёдра, беззвучно вознося благодарность за эту малую милость. И когда по бесконечному небесному милосердию его не поразило молнией за упоминание имени господа, он снова открыл глаза, готовый принять и остальное… Господи боже, он вырос! Грудь и плечи заметно раздались, сделавшись куда мускулистее, литые бёдра теперь напоминали колонны. Живот, хоть и по-прежнему впалый от скудной кормёжки, впечатлял развитым прессом. Проведя рукой по всё ещё мягкой, всё ещё человеческого цвета коже, Баки заметил, что ни на груди, ни на ногах или руках, нигде больше не растёт ни единого волоска. От шеи вниз он был теперь голокожий, не считая узкой дорожки, сбегающей от пупка в пах. А это-то на кой?.. Он покачал головой. А чего удивляться? Может, так вышло из-за его блядского суккубства, в которое Гидра не устаёт его ткнуть. А может, причина в нечеловеческой, явно и очевидно безволосой шкуре его левой руки — и спасибо всем блядским угодникам, что почти вся шкура досталась одной только левой. Необработанным тусклым металлом поблёскивали только пластины на ней, чешуйки на предплечьях и пальцах крыльев, да когти. Поди, на ногах тоже. И рога. Баки длинно выдохнул, поняв, что всё это время задерживал дыхание. Худший кошмар не сбылся. Он не оброс панцирем целиком, превратившись в бронированное чудовище, и не растерял человеческое соображение. Испытание кончено. Он справился. Баки растёр лицо человеческой (ну почти) рукой. Окей, Баки. Гидра — шайка вероломных мудаков: ничего нового. Но если допустить, что хотя бы насчёт этого они не солгали, ты готов. Больше никаких изменений. Больше не нужно страшиться стать неопознаваемой мерзостью. Ты всё ещё человек — большей частью — вдобавок, теперь с крыльями. Давай-ка потихонечку обмозговывать, что со всем этим можно сделать. Он поднял правую руку для осмотра. Ногти заменили короткие тёмные когти. Слегка изогнутые, заострённые, но не настолько, чтобы распороть кожу, когда он на пробу тщательно потыкал в ладонь. Затем Баки примерился когтями к полу перед собой и надавил. Его сила и твёрдость когтей компенсировали их остроту, и он, затаив дыхание, наблюдал, как они входят в бетон так же легко, как на левой. Ножные когти показали себя не хуже, так же впившись в бетон, когда Баки поджал пальцы ног. К голове Баки тянулся, уже зная, что обнаружит. Ба, ну конечно! Изучающее ощупывание подтвердило, что рога впрямь выросли, и преизрядно. Теперь они бугрились поперечными гребнями и уходили назад над головой так далеко, что не хватило руки достать до их кончиков. Он вытянул хвост перед собой и повертел в воздухе так и сяк, разглядывая со всех сторон. Насколько ему помнилось, хвост выглядел так и до Гидры: серый, как левая рука, и кожистый. Под конец Баки собрался с духом и уставился себе между ног. Может, на фоне всего остального смешно трястись за член так, как трясся Баки, но, чёрт возьми, это не хрен собачий, а его мужское достоинство, и оно теперь было не вполне человеческим. И что с того, что это довольно щекотливая тема? Даже если ему просто хотелось продолжать верить, что возможность когда-либо иметь отношения не потеряна до конца, даже если бы его приняли с чудовищной лапой, хвостом и рогами, то всё равно, когда дошло бы до спальни, проклятый чудовищный член поставил бы на близости крест. Однако мягким он не выглядел таким диковинным, каким стал во время ритуала. Ни вздутия у основания, ни — Баки осторожно проверил пальцем — цепочки бугорков по нижней стороне. Обычный смирно свисающий вялый член, разве что немного длиннее и толще, чем раньше. Головка, бывшая прежде округлой, удлинилась и заострилась, но под крайней плотью эта странность не сразу бросалась в глаза. Баки шумно выдохнул через нос. О-оке-ей. С этим можно жить. Всё не так плохо, как он опасался. Ха, чёрт возьми! Может статься, в других обстоятельствах ему бы даже понравилось… а ну как без шуток он сможет летать? Господи, что подумает Стив, когда увидит его с крыльями?.. Стив. От этой естественной мысли сердце пропустило удар. Делиться впечатлениями с мелким так давно стало привычкой, что Баки почти забыл, где он и что может никогда больше не увидеть Стива. Горло сжалось, Баки отчаянно замигал, когда глаза защипало. Пусть его и сделали демоном, но бога чувствовал он так же сильно, как раньше. И скучал по Стиву, как по частице своей души. Баки вытер лицо. Крылья плотно обернули его, укрывая будто плащом. Может, следовало раньше открыться, что любит… До того как… Нет! Нельзя сдаваться. Они ещё свидятся. Нужно выбираться отсюда. Даже если никто не знает, что он жив, и никто его не спасает, нужно спастись самому. И начинать, бля, надо прямо сейчас! Он заставил себя перестать пялиться на своё изменённое тело и в конце концов осмотреться. И с удивлением (сдобренным немалой долей досады на собственное ротозейство) обнаружил себя в новой камере. Его окружали привычные бетонные стены, но клетушка была побольше, и в ней имелась стандартная койка, унитаз и простая подвесная раковина, укомплектованная мочалкой и бруском мыла. На потолке тускло (но ровно, господи боже!) горела лампочка под решёткой. Дверь обычная деревянная, не из стальных прутьев и не бронированное полотно. А ещё здесь было окно! Окно, в которое струился слабый рассеянный свет. Сердце Баки забилось в надежде. Пусть стекло, наверняка закалённое, защищали стальные прутья, но это всё равно было окно. Помещение выглядело скорее казарменной комнатушкой, а не тюремной камерой: явное повышение — во всех смыслах! — но внутри всё равно шевельнулось неясное опасение. Подвальная клетка была куда хуже, но Баки выучил некий порядок, которому подчинялось его существование в ней, и тем держался. Пропала одежда, пропали его засечки — сколько вообще он успел сделать? Пятьдесят пять? Шестьдесят пять? Он не имел ни малейшего понятия, где он и что происходит. Всё стало незнакомым. Даже собственное разнесчастное тело. Ему кое-что дали взамен, но Гидра уже доказала, что всё, что он полагал само собой разумеющимся, может быть у него отнято. И хотя перемещение сюда выглядело вроде как поощрением, на деле это просто ещё одно средство воздействия. Баки не мог отделаться от скверного ощущения, что его жизнь превратилась в сериал ужасов и только что началась новая серия, в которой его поджидали бог знает какие новые напасти. Может, он успеет убраться отсюда к чёртовой матери прежде, чем узнает какие. Несмотря на нависшую над его будущим неизвестность, новое место принесло с собой и новые шансы. Он раз за разом проверял прежнюю камеру, и Гидра её укрепляла, но этой новой тюрьме ещё предстояло доказать, что она может его удержать. Неуклюже, упираясь руками в бёдра, Баки поднялся с колен с нарастающим ощущением, что всё очень и очень не так. Он стал гораздо сильнее, но центр тяжести незнакомого мощного тела оказался совсем не там, где ожидалось, и вдобавок Баки не знал, как управиться с новыми конечностями. Едва распрямившись, насколько уж получилось, он чуть не упал снова — взметнувшиеся крылья задёргались, будто желая помочь, но вместо этого толкнули в спину. Он пошатнулся, взмахнув руками в попытке поймать равновесие, крылья запаниковали вместе с ним, и он едва успел ухватиться за край раковины, чтобы не полететь с ног. Какого чёрта сделать пару шагов так сложно! Металл раковины застонал под пальцами, и Баки, снова мысленно чертыхнувшись, заставил себя ослабить хватку. Постоял, выравнивая дыхание и сосредоточиваясь. Аккуратно выпрямился, по-прежнему держась за раковину одной рукой. Так же аккуратно попробовал перенести вес с одной ноги на другую, одновременно расправляя и складывая крылья и ощущая себя так, будто ему снова шесть и он впервые сел на велосипед. Спустя несколько минут Баки счёл, что приноровился достаточно. Положив себе целью сделать те шесть-семь шагов, что отделяли его от окна, он прижал крылья к спине, чтобы не тянули назад, и осторожно отпустил опору. Неловко раскачиваясь взад-вперёд, широко расставляя ноги и стараясь не думать, как выглядит со стороны, он медленно продвигался к цели. Хвост внезапно оказался чертовски полезен, помогая сохранять равновесие, а крылья — Баки с трудом удерживал их от рывков — так и норовили раскинуться, превратив бы его в этакого канатоходца. Он дважды едва не упал навзничь, но, наконец-то схватившись за бетонный подоконник, почувствовал себя победителем. От выстуженной наружной стены исходил холод, но сквозь стекло слабым теплом лился на кожу бледный солнечный свет. Настоящий солнечный свет. Стекло вздрагивало под порывами ветра, с воем бросающим в него колкий снег. Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, Баки посмотрел вниз. Прутья решётки перед окном не давали выглянуть толком, но он прикинул высоту и решил, что находится на шестом или седьмом этаже. Ну точно девица в башне. Из оговорки старика Баки знал, что нынче середина зимы, а безжизненный, насколько хватало глаз, белый пейзаж с цепочкой плоских сопок на горизонте говорил, что они у чёрта на рогах где-то на севере СССР. Тундра, вспомнилось Баки. Тундра, метель — неважно! Всё лучше Гидры. Вспыхнула искра непривычной надежды, когда Баки внезапно сообразил, что с момента, как его в отключке притащили сюда, никто не отдал приказ оставаться на месте. Если тянуть, то оплошность могут исправить, но если поспешить, можно запороть шанс. Даже если он выберется наружу, там начеку снайперы, и в солнечном свете он окажется как на ладони. И это когда он и ходит-то с трудом. Но прежде чем Баки определился с решением, оно было принято за него. По коридору кто-то торопливо пронёсся, и за дверью раздался возглас знакомым голосом: — С дороги! Дайте же мне увидеть его!.. Баки неуклюже отделился от окна за секунду до того, как дверь распахнулась. Раскрасневшийся запыхавшийся Фэрбенкс пожирал его глазами, застыв на пороге. Позади мялись двое охранников, бросавшие косые взгляды на Баки. От выражения страха на их лицах у него сделалось кисло во рту, но экстатический восторг Фэрбэнкса забил последний гвоздь в крышку гроба хорошего настроения. — Клянусь Юпитером, это правда!.. — сбивчиво пробормотал Фэрбенкс и шагнул в комнату, запнувшись о порог. — Лукин сообщил мне о крыльях, но, прости меня, я тогда не слишком поверил, полагая, что он просто пытается подтолкнуть меня к чрезмерной реакции. На крылья я почти не смел и надеяться, — с благоговением прошептал он, быстро сокращая расстояние между ними. — Ты великолепен… — И, облизнув губы, потянулся дотронуться. Баки почувствовал, как ощетинивается. — Великолепен?! — с рычанием повторил Баки. — Ёб твою, я едва хожу! — Закралась скверная мысль, что даже если он наловчится летать, исполнение мечты это одно дело, и совсем другое — когда придётся жить с подобным до конца дней каким-то… невиданным уродцем. Фэрбенкс до сих пор пялился на него, как на экзотическое животное в зоопарке, и, наверное, это был лучший приём, на который Баки мог рассчитывать от других. Пусть он не выродился в страхолюдную образину, за человека его теперь принял бы только слепой. — Ну, ну, — Фэрбенкс положил одну руку на бронированное плечо Баки, а другой принялся поглаживать плечо его правого крыла собственническим жестом, который, надо думать, сам полагал успокаивающим. — Вероятно, тебе потребуется некоторое время, чтобы освоиться с новым телом, но как только ты это сделаешь, станешь по-настоящему совершенным: грациозным, сильным, стремительным... Только представь, какое впечатление будешь производить! — Прибери руки! — огрызнулся Баки, отдёрнувшись и тут же грузно рухнув на хвост. Сильнее хвоста при падении пострадала его гордость, но он раскинул крылья и с пола оскалился на Фэрбенкса. — Лживая шкура. Талдычил, что-де собираешься меня стабилизировать — остановить изменения! Убедил, что хуже уже не будет! — Я сказал, что мы тебя стабилизируем, — Фэрбенкс объяснял медленно, тщательно проговаривая слова, — и сделали мы в точности это. В ошибочном выводе нет ничьей вины, кроме твоей собственной. — Я знаю, что ты сказал. Представь себе, догадался, когда Лукин ухватил меня за хер и расписал в красках, что со мной сделает. Ты отлично знал, о чём свистел. Уходя от прямого ответа, Фэрбенкс достал из саквояжа карманное зеркальце и примирительно преподнёс Баки. — Посмотри сам. Я не думаю, что всё так плохо, как ты себе представляешь. Баки выхватил зеркало из его рук, дав себе всего один вдох промедления перед тем, как кинуться с головой в омут. На ощупь изменений вроде бы не было, но это вовсе не означало, что он чего-то не пропустил. Что, если глаза остались сплошь чёрными? Глаза разве не окна души? Поняв, что вот-вот накрутит себя, Баки с опаской заглянул в зеркальце. Лицо в отражении было привычным: те же серо-голубые глаза, тот же подбородок с ямочкой и острые скулы. Единственным, что он пропустил, оказались вытянувшиеся уши. — Взгляни с другой стороны, — напомнил о себе Фэрбенкс, когда рука Баки сама собой поднялась ощупать острый кончик уха. — Тебе более не нужно беспокоиться об изменениях, и ты сохранил свою миловидную внешность. Баки проследил краем глаза, как старик опустился рядом на колено и тянется к его лицу. — Ты достиг пика, по крайней мере, в физическом аспекте, — принялся воодушевлённо увещевать Фэрбенкс, оглаживая лицо Баки трясущимися пальцами. — Отныне ты можешь осваивать новые горизонты! — Его ладонь ласкающе легла Баки на щёку. — Передо мной существо, родившееся в тебе во время первого ритуала. Вот она форма, которая жаждала расправить крылья. — Баки закатил глаза, но Фэрбенкс только усмехнулся своей плоской шутке. — Я этого не хотел, — каркнул Баки, наклоняя зеркало, чтобы увидеть рога. — Будешь ли ты честен, утверждая, что никогда не мечтал о полёте? — укорил Фэрбенкс. — Я никогда не хотел быть проклятым демоном! — отбил Баки, швыряя зеркальце об пол между туфлями Фэрбенкса. Осколки разлетелись со звоном, принеся Баки тайное ликование, усилившееся вдвойне от того, как лицо старого пройдохи на мгновение исказилось от страха. Фэрбенкс встал, нависая над Баки, и заговорил бесстрастно и веско. — Я мог смягчить удар, но я не лгал. Твоя трансформация была неминуема, но могла затянуться на годы. Каждый раз, когда ты питался, ты тревожился, не зная, что утратишь следующим. Теперь тревожиться более не о чем. К тому же, смею уверить, последние изменения не так уж плохи. А ты никогда бы не согласился на ритуал, если бы знал детали. Я сделал тебе одолжение. — Не вали с больной головы! — взорвался Баки, ничуть не утихомиренный речами Фэрбенкса. — Это всё твоя чокнутая идея-фикс. Ты привязал меня к себе, сделал своим рабом. Ты знал точно, зачем меня туда отправлял, и даже не почесался предупредить. — Почему я должен был предупреждать тебя? Они ведь не сделали с тобой ничего, о чём ты не просил, я прав? Разумеется. Так и должно было быть: это часть ритуала. — Всё было не так, — прошипел Баки. Хвост нервно шлёпал по полу. — Они, чтоб ты знал, меня изнасиловали. Выражение Фэрбенкса смягчилось. — Ты чувствовал себя униженным. Ну конечно. — Его рука снова легла на плечо Баки, но на этот раз у того не нашлось куража её стряхнуть. — Но это лишь потому, что ты не понимаешь, что для тебя лучше. Это естественный ход вещей. Я догадываюсь, что ты, верно, запутался в противоречиях: так легко смешать то, что тебе якобы хочется, с тем, что тебе хочется на самом деле. — Большой палец Фэрбенкса нежно поглаживал бугристую шкуру. — Тебе нужно питаться, и ты не должен испытывать стыд за то, что естественно для тебя. Как ты думаешь, стыдно ли тигру за то, что он задирает свою добычу? Автомобилю за то, что его заправляют бензином? Секс — твоё топливо: на нём работает твоё тело. Стыд — всего лишь атрибут твоего прежнего существования. Ты улучшен, ты больше, чем человек. Ты оказываешь себе медвежью услугу, цепляясь за этот отживший стыд, но я могу помочь тебе преодолеть его и понять твои потребности. — Знать не хочу, что за чушь ты пытаешься впарить, но что мне точно без надобности, так это чтобы кто-то выворачивал мои потребности! — Баки скептически покривился, но по спине пробежал холодок беспокойства. — Ты изменился, мой Карус. Естественно, ты не вполне понимаешь своё настоящее состояние, но мои знания дают возможность многому тебя научить. Я ждал всю жизнь, чтобы увидеть демона, и ты не разочаровываешь. — Вслед за взглядом его рука благоговейно огладила крыло. Драконьи, летучемышиные или какие, но крылья теперь были Баки, и ему пиздецки не нравилось, что чёртов культист лапает их. Старый мудак чётко и ясно давал понять, что считает Баки своим с потрохами. — Ритуал был дважды успешным: удалось не только создать настоящего демона, но и по-настоящему могущественного. «Самодовольный говнюк, чтоб тебя приподняло и грохнуло, — с горечью подумал Баки. — Ну, тем лучше с тобой бороться». Рядом с Лукиным Фэрбенкс был меньшим из зол. Теперь бы заболтать старого пердуна так, чтобы тот забыл отдать приказ оставаться на месте… но лишь бы не разозлить ещё больше. Это уж точно не поможет Баки продвинуться к цели. И… Язык Баки точно проспал совещание с мозгами. — А ты любишь пожурчать пафосными речами. Что, не с кем поговорить? Лукину до лампады вся поэтическая мишура, которую ты тут навертел? Пыжишься тут, весь из себя важный культист, и некого впечатлить своими, сука, познаниями? Грустно аж до слезы. Дай-ка угадаю, ты потратил годы жизни на магическую херню и даже не думал увидеть, как она работает. И теперь вот он я, кто-то другой тебя обскакал, а ты только и можешь, что подмазаться к чужому успеху и играться со мной. — Баки оставалось только запоздало надеяться, что тыканье палкой тоже может сработать как отвлекающий манёвр. Однако тирада ушла в молоко. Пока Баки сотрясал воздух, Фэрбенкс подобрался, расправил плечи, заложив руки за спину, и стоял, критически меряя его взглядом, но ожидаемого взрыва не последовало. — Лукин не любитель речей. Он человек простых, если не сказать примитивных, желаний: ему лишь бы был результат. А вот ты уже показал мне свою заинтересованность в изучении того, кем ты стал. Перемен бояться естественно, ты уже прошёл через многое, но выражаешь свой страх неверно направленным гневом. Ты прав: Зола, не я, преуспел в ритуале. Однако, смею заверить, ты должен быть счастлив, что он лично не наблюдает тебя. Я не враг тебе. Я могу быть твоим другом и наставником, и вместе мы сможем служить великому делу добра. — Не знаю, как должно быть нагажено в чердаке, чтобы думать про «великое дело добра» и под эту лавочку пытаться призывать демона, — мрачно пробормотал Баки. Баки не ожидал, что Фэрбенкс лишь усмехнется. — Так вот какой аргумент ты выбрал пустить в ход. Ты демон, и всё же мыслишь себя на стороне добра, не так ли? — Увы, раздражённое фырканье Баки дало ушлому старикашке понять, что слова попали в цель, побуждая с энтузиазмом продолжить. — Ты нечто совершенно отличное от человека, но ты не злой по своей природе. Ты продолжаешь чувствовать, думать и любопытствовать так же, как прежде. Моё стремление работать с демоном рождено такой же тягой к познанию. Я вижу твою суть: могучее существо с огромным потенциалом к добру. Что же до твоих старых союзников… о, я бы не поручился, что они теперь примут тебя как героя. Не обращая внимания на кислое выражение Баки, Фэрбенкс немного порылся в своём саквояже и направился к двери. — Я предоставлю тебе немного времени. Пожалуй, ты успокоишься, когда освоишься со своими новыми атрибутами. Осмелюсь предположить, ты даже можешь обнаружить, что наслаждаешься ими. Не горя желанием радовать старого пройдоху, Баки промолчал о том, что крылья ему вроде как понравились. — Пожрать бы ещё чего-нибудь дельного, — подыграл он. Если Фэрбенкс вознамерился его приручать, мог бы расщедриться. — Куда ловчее сызнова учиться ходить на сытое брюхо, э? Фэрбенкс расползся в улыбке. — К слову о… — Он вынул из саквояжа бумажный пакет. — Я принёс тебе сэндвич, и слушай внимательно. Ты можешь съесть его после того, как выполнишь следующие задачи: уберёшь все осколки зеркала, которое разбил, положишь их в этот пакет и выбросишь их за дверь. Это задание поможет тебе попрактиковаться в маневрировании. При этом у тебя есть дополнительный постоянный приказ не тревожить глифы. Баки проследил за взглядом Фэрбенкса. С момента его появления дверь стояла открытой, но Баки только сейчас заметил меловую линию за порогом и значки рун и на всякий случай скривился. — Ну. — Итак, дверь отпадает. Ну и ладно, есть и другие идеи. Фэрбенкс вышел, аккуратно переступив через руны, за ним старательно повторили охранники. Они уставились на значки, а Фэрбенкс обернулся, чтобы что-то сказать напоследок. Сердце Баки пропустило удар. Вот дерьмо, старик собрался закрыть эту лазейку! — И в доказательство моих добрых намерений… Я верю, ты не нуждаешься в том, чтобы эти люди следили за каждым твоим движением. Ты даже можешь оставить свою дверь открытой, если захочешь. Веди себя хорошо, и в следующий визит я принесу тебе какую-нибудь одежду, — и, подняв палец, прибавил уже без улыбки: — Но не заставляй меня пожалеть, что я убедил генерал-майора Лукина улучшить тебе условия. Добрые намерения, спешите видеть! Да за мной наверняка следят через камеры. Ты просто хочешь показать, как контролируешь каждый мой чих. А потом Фэрбенкс взял и ушёл, оставив пакет с сэндвичем у порога. Охрана, топая сапогами, удалилась за ним. С десяток секунд спустя Баки услышал, как все трое завернули за угол, а затем гулко хлопнула дверь, надо думать, лестничной клетки. Напрягшись, он различил, как они спускаются по этажам. Он остался один. Приказы не изменились. Надежда в груди разгорелась чуть ярче. Чтобы сделать ноги, придётся дождаться наступления темноты, а пока… Баки достал из бумажного пакета сэндвич, от запаха которого в животе приветственно заурчало, с почтением положил на койку и приступил к порученному заданию. Гидровец был прав в одном: уборка с ползаньем по полу оказалась неплохим способом натренировать равновесие. Баки медленно передвигался на корточках, для устойчивости балансируя крыльями и хвостом, и подбирал осколки когтями большого и указательного пальцев как пинцетом. Пока он, в полном соответствии с поставленной задачей, собирал осколки в пакет, забрезжила любопытная мысль. Оставленный один, без соглядатаев, он мог изучить свободу манёвра в рамках приказа. Фэрбенкс приказал выбросить «их» за порог после того, как Баки устранит беспорядок, но был не слишком точен. Итого, когда больше ни одного стёклышка не попадалось на глаза, Баки поднялся и подошёл, всё ещё слегка неуклюже, к дверному проёму. Он ожидаемо не смог пересечь черту, но проверить всё равно стоило. Затем Баки взмахнул пакетом так, что разлетевшиеся осколки усеяли весь коридор, заблестев как звёзды. Скомкал пустой пакет, выкинул следом и широко, от души ухмыльнулся. Он сумел выполнить приказ по форме, но не по сути. Баки обеими руками ухватился за этот ценный кусочек информации о своём положении. Отсюда напрашивался вопрос: насколько вольно он сможет исполнить приказ? «Не нарушать глифы» по смыслу не слишком-то отличалось от постоянного «никому не вредить»… Что, если не размазывать их прицельно, а, скажем, плеснуть на мел пригоршню воды невзначай? К сожалению, как оказалось, намерения Баки имели значение. Принуждение словно знало, что Баки пытается бросить пригоршню воды за тем, чтобы размазался мел, и он не мог заставить себя плеснуть за порог. Итогом всё равно стало бы нарушение приказа, сформулированного предельно чётко. Не имело значения, как сильно Баки пытался убедить себя, что хочет вылить воду в коридор просто так. Ну здорово. Подчинение приказам всё ещё оставалось проблемой с большой буквы «П», но Баки понемногу пополнял арсенал знаний, и лазейка между формулировкой и сутью была отличным приобретением. Чувствуя, что готов, Баки сел есть свой заслуженный сэндвич, наблюдая, как низкое солнце сползает к горизонту. Дверь удостоилась рун, но окно защищали самые обычные стальные прутья. Когда стемнеет, настанет время выяснить, насколько сильным он стал.