Ты полюбишь меня?

      Огай уже успел слопать половину того что принёс, когда пепельноволосый посилился проснуться. Его взор сразу же упал на ночную истеричку. Честно сказать, Ринтаро посчитал его взгляд слишком уж тяжёлым, отчего он бедный чуть не подавился, рассматриваемый этими серыми глазами.       — Если продолжишь пилить взглядом, я никуда не пропаду. Ты уже упустил свой шанс, мне теперь не сбежать нормально, — ворчит брюнет, запихивая в рот помидорку.       — А тебе и не надо сбегать, — тихо произнёс «дед», скидывая одеяло и начиная собирать раскиданную брюнетом одежду. Его одежду.       — Это с какой стороны посмотреть. Почему я проснулся в твоей одежде? Ты того… Совсем не по девочкам, скала? — ворчит из-под одеяла парень, не сводя взгляд с какого-то ещё более сурового, чем показалось на первый взгляд, седовласого.       — Ещё раз такое скажешь и я, ей богу, порежу тебя на мелкие кусочки. Ты в платье спать не мог, а ничего другого оставлено не было. Да и почему ты снова в платье? — спрашивает тот, надев рубашку.       — Потому, что я для всех Мари… А ты изверг. Раздражаешь меня, возьму и вырежу тебе слизистую, пока ты спать будешь.       — Хорошо. А как мне тебя называть, когда мы одни? Какое твоё настоящее имя?— невозмутимо говорит Юкичи, застегивающий многочисленные пуговки.       Такое спокойствие насторожило Мори и он поджал ножки, смотря на того из-под густых ресниц. То есть, он ему расправой угрожает, а этот ни-ни? Так не пойдёт. Огая это не устраивает, не устраивает то что его не воспринимают всерьёз. Как и родители. А родителей он всегда пытался радовать, но не очень-то и получалось, наверное. Зато другие им восхищались, хотя с возрастом ему захотелось удивить именно сеньора и синьору Огай.       — Ты меня не слушаешь, да? — Мори нехотя поднимает голову и смотрит на того своими «дьявольскими» глазами, что готовы сжечь Фукудзаву, будто адское пламя.       — Слушаю. Ещё как слушаю, а теперь позволь мне узнать твоё имя, — всё так же невозмутимо произносит блондин, продолжая передвижения по комнате, которые похоже помогали ему держать себя в руках и не показывать своих эмоций.       Кроме того как спросить о имени, Фукудзава-доно больше ничего не придумал. Ему было тяжело разговаривать с мужем, когда он сидел в его кровати и в проклятом платье. За такой вид его хотелось скормить собакам или сжечь на костре, но он всё же немного понимал его? Нет. Он не мог понять его ни единой клеточкой своего тела.       Мори тяжко вздыхает и комкает одеяло в своих по-настоящему немужских руках.       — Мори. Мори Огай, — сухо произносит тот и поднимается с супружеской постели, подходя к двери.       — Мори Огай. Хорошо. Почему вы сделали это? И куда ты, мать твою, собрался? — Юкичи замирает возле стола, смотря стальными глазами прям в чужую душу.       Мори поёжился от такого и уже не с такой решительностью толкнул ручку, открывая тем самым дверь. Ну, а как ещё сбежать от нежеланного и трудного разговора, как не уйти? Надо только придумать, куда ему уйти.       — Мне нужно умыться и узнать, что сегодня будет у матушки, а также нанести косметику. Я же, чёрт возьми, девушка, — ворчит тот, будто Фукудзава виноват во всех смертных и несмертных грехах.       — Нам нужно поговорить, поэтому не мог бы ты сделать это всё позже? — фраза остаётся недослушаной, потому уже на третьем слове этот противный Мори выходит из комнаты, а на четвёртом дверь оказывается плотно закрытой. Чёрт поганый…       Шустрый топот до уборной, хлопок двери, дрожащие ручки тянутся к заветному ключику, который оборвёт его связь с миром, и только после щелчка замка напряжённые плечи опускаются, а Мори, наконец, выдыхает. Боже… Как же тяжело жить в этом мире молодым людям, которые ещё будто бы не имеют жизненного опыта, проблем, любви, счастья и не заслуживают ни капли уважения к своему мнению, телу и жизни со стороны взрослых. Будто бы они такие злые и плохие. До невозможности глупые, неспособные сделать самим себе чай или ещё чего похуже. Огай трясёт головой и встаёт прямо, подступая к раковинам. Если он сейчас не перестанет думать о проблемах своего поколения, его руки точно не будут целыми сегодня.       — Мне нужно умыться. Вот косметика. Тяжело. Не хочу всё это, — говорит тот вслух, как бы жалуясь самому себе, но кран всё равно открывается, а руки сами лезут под холодную воду, смачивая ею лицо, волосы и совсем немного платье. Всё же нужно было надеть его позже, но Ринтаро — девушка только недавно и видимо не очень удачно. Как он вообще додумался рассказать всё этому невыносимому человеку? Ему точно двадцать шесть вообще? Выглядит старше. За такими раздумьями руки работали сами, нанося косметику и все прочие примочки.       Вечность в ванной он провести был не в силах и поэтому уже через пол часа ему пришлось выйти из ванной и направиться к матери, чтобы помочь ей, узнать у неё, где он будет жить, когда они уедут. В общем-то, быть возле неё и не за что не возвращаться в комнату. Правда Райнери Огай не оценила рвения своей дочери общаться и выпроводила её к мужу. Даже проводила сама.       Мори остался у двери. Фукудзава, кажется, не сдвинулся с места. Он всё ещё стоял у стола, только вот сложил руки на груди, смотря на размалёванную морду парня. Макияж её неплохой, но. Тот кто его носит меняет всё. Тяжёлый вздох и блондин задаёт вопрос вновь.       — Зачем вы всё это сделали?       — Она сбежала со своим любимым, а я… Я хотел, чтобы у неё было больше времени, чтобы скрыться, — кидает Мори и жмурится. Но разговор дальше не был продолжен. Юкичи просто ушёл. Юкичи просто не выдержал чужого вида, ему нужно отвлечься и любимая катана отлично справляется с этой ролью.       День Ринтаро прошёл тухло. Постоянные гости, поздравления, пожелания побыстрее забеременеть. Мори слушал всё это с милой улыбкой. И впервые он так радовался экипажу, который занял место у дома родителей Фукудзавы. Ринтаро добросовестно попрощался со всеми, пустил слезу перед родителями с обоих сторон и залез в карету, где наконец мог сбросить туфли, как и маску покорной и великодушной девушки.       Фукудзава уже сидел там. На его лице ни грамма эмоций, такое ощущение, что он из мрамора сделан. Вообще не двигается, но дышит отчётливо. Огай учтиво ему улыбнулся и развалился на своей стороне. Ужасно тяжело, но сегодня хоть целоваться не заставляли и то хорошо.       — Вообще, ты предатель, — заявляет Огай, потирая свои уставшие ножки.       И тут Фукудзава начинает подавать признаки жизни. Сначала он бросил на парня удивлённый взгляд, даже повернулся к нему, что-то заворчал, как бабка, которой колбасы на базаре мало, и снова насупился.       — Думаешь, почему? Ты весь день шлялся хрен знает где, а я терпел напад родственников с обоих сторон. Ко мне, вообще-то, подкатывал твой дед, — обиженно бурчит брюнет, безцеремонно укладывая ноги на сиденье блондина.       — Дед? Серьёзно? — Юкичи аж поперхнулся, не видя в сказанном вечно хмурого старика, который постоянно бил его бамбуковой тростью за любой неверный шаг.       — Твой отец называл его папой, так что дед… — продолжая ворчание, Мори сложил руки на груди, чтобы придать себе ещё более обиженный вид.       Обидно, что из многочисленных гостей на такого красавца запал только чёртов дедок. Это уже как признать, что ты ужасен на вид, а таким себя он вовсе не считал.