Влияние ритуальных действий на вероятность

*** Данила открыл дверь в дом. Тем аккуратным неловким движением, которым люди обычно открывают дверь в помещение, где их точно ждут, но там, где еще нет уверенности, как именно встретят. Он бы неловко затормозил в проходе, если бы в спину его тактично, но твердо, не подтолкнул Паша, которому было не до чьих-то застенчивых расшаркиваний ножкой — ему хотелось домой. Первым, что Данила увидел, была пара внимательных темных глаз. Бритый шаман с порога завораживающе смотрел в самую душу, вот прямо до самого ее донышка. Казалось, что он мучительно формулирует самые нужные слова. Даня застыл, как кролик перед удавом, ожидая чего-то важного и судьбоносного. — Разувайся. Я полы помыл. — А, ок. — Данила сбросил обувь и поставил сумки. Охренеть судьбоносно. Бритоголовый шаман удовлетворенно кивнул и с той же целеустремленностью, что и на улице, упорхнул куда-то вглубь дома. Видимо, на кухню, потому что что-то зашуршало, зажурчало водопроводом и загремело. Пока Даня хлопал глазами и наблюдал такого же потерянного, но уже деловито осматривающего все вокруг Гальянова, на кухонном фронте разгорелась стадия общительности: — Вы где там? Идите уже сюда. Данила пожал плечами. Сюда так сюда, не стоять же. Кухня оказалась большой и светлой. Не идеально опрятной, но уютной. Сразу было видно, что тут проводят много времени. Играла какая-то ненавязчивая музыка без слов, от ветерка из открытой форточки пасторально развевались легкие белые занавески. Кто-то вот стирает же периодически. Интересно, суровый Паша или вот этот? Что «вот этого» зовут Николаем, Данила вообще-то знал, но было как-то неловко даже думать по имени о том, кто особо и не представлялся. Суровый Паша, растеряв где-то по пути из прихожей суровость, зашел в кухню мягоньким и домашним, как плюшевый медвежонок или вроде того. Видимо, не нравилось ему не вообще все, а конкретно ехать куда-то по жаре в полдень. Он схватил из плетеной корзинки на столе яблоко, посмотрел за плечо Николаю, который сосредоточенно гипнотизировал взглядом турку с кофе, и, почему-то, опять стал немного суровым. Николай, почувствовав бритым затылком суровость, обернулся: — Нет, я с тобой не согласен… — Я еще ничего не сказал. — Думаешь возмутительно громко. Кофе, который явно ждал момента, когда ему дадут такую возможность, с радостным шипением убежал на белоснежную плиту. Николай сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Помолчал несколько секунд и очень спокойно, но с внутренним напряжением, сказал: — Из-за тебя. Паша радостно ухмыльнулся и, достаточно ловко подбрасывая яблоко, вышел из кухни. Гальянов, который уже забился на самую удобную табуреточку и под шумок сжевал яблочко, тут же набросился на повод для начала разговора: — А чего он? Николай отставил турку в сторону, поднял с плиты решетку и, аккуратными выверенными движениями, стал собирать кофейную гущу губкой. — Да он где-то начитался, что всякие возбудители нервной системы дурно влияют на способности к снохождению и вообще… Навещу я его сегодня, наверное. Вот выпью на ночь пару чашек и зайду к нему в сон, покуражимся. Он закончил спасать чистоту плиты и наконец-то нормально обернулся к гостям. Данила опять запутался. Когда Николай куда-то энергично бежал или сутулился над плитой, он казался мелким и юрким, а сейчас вдруг начал заполнять собой все пространство кухни. — Ну, рассказывайте. Данила растерянно осмотрел кухню, будто пытаясь изыскать моральной поддержки среди полотеничек и табуреточек: — А чего рассказывать-то? — Ну как что? Как вы докатились до жизни такой? Почему шаманизм? Практики или любопытствующие? Гальянов похлопал глазами, развел ручками и, в духе старых анекдотов про евреев, ответил вопросом на вопрос: — А чего сразу не спросили? Вдруг мы какие-нибудь принципиальные маньяки-шаманоубийцы? — Чай или кофе, уважаемые маньяки-шаманоубийцы? — А можно лучше водички? Жарко как-то для горячего… — Данила наконец-то услышал что-то в своей зоне комфорта. Напитки. Вот да, попить. Это он может. — Водички ты, пожалуйста, сам налей. Вон там. И вообще, привыкайте к самообслуживанию, я тут не мать, хотя некоторые об этом иногда забывают. — Николай неодобрительно покосился куда-то в стену, скорей всего, через нее, и, не сильно задумываясь о логичности своего поведения, налил в стакан воды из высокого графина. — Лимончик? — Можно. Саша, войдя в режим общателя-решателя коммуникационных вопросов, воодушевленно начал пересказывать весь свой путь к идеям шаманизма. О том, как в университете на какой-то практике видел явно постановочное, но все равно очень завораживающее камлание какого-то этнического тамады из Алтайского края, а потом читал Кастанеду, а потом критику адекватных людей на Кастанеду. А потом бывал у настоящего шамана и трогал медвежью лапу. Как наблюдал, как пожилой якутский мужик в старом паленом адидасе излечил сердечника-хроника, якобы «поставил ему сердце молодого оленя». И как однажды упился и увидел, что его хороший друг, в таком же упитом состоянии, бьет в бубен без колотушки, голой рукой, и как в этом всем было столько неописуемой мощи, что обоссаться. Рассказал, сколько всего он прочитал и про свои безуспешные попытки все это дело реализовать. Николай кивал, немного хмурил лоб и периодически заглядывал в духовку и тыкал туда палочкой. Явно в шарлотку, потому что запах шарлотки уж явно ни с чем не спутаешь. Ну, хотя бы у его загадочного поведения появилось не загадочное объяснение: у человека кипит и, возможно, горит на кухне, не до каких-то там понаехавших, надо мчать и спасать! Николай дослушал занимательные гальяновские истории, удовлетворенно выключил духовку и невозмутимо резюмировал: — Ну, молодец, здорово. Ты просто много суетишься. Попей вот лучше чай, не горячий. Хотя, знаете, у некоторых южных народов принято пить горячий соленый чай в жару. С бараньим жиром. Помогает сохранить температурный контраст и… — он явно усилием воли прервал себя и, кажется, как-то немного смутился. — А ты, Данила? Тебе это все зачем? Данила честно подумал. У него была любимая заготовка про духовные поиски и обретение смысла существования уровнем повыше, чем купить себе норку, натаскать туда вещичек, самочку и наделать с ней новых хомячков. Но почему-то ему было ужасно неловко воспроизводить ее перед этим вот человеком с умными глазами и в распахнутом халате поверх пижамы. — Да я просто люблю бить в бубен, танцевать с бубном и вообще… — Ну, с этим точно можно работать. — Николай улыбнулся как-то возмутительно лучезарно, всем лицом, а Данила понял, что на такое в ответ надо тоже только улыбаться. *** Саше и Даниле выделили аж отдельную комнату, даже с раздельными целомудренными односпалками. Помимо кроватей в комнате имелся деревянный грузный комод на пять ящиков, а на комоде стоял советского образца проигрыватель. Гальянов пришел в визжащий восторг, сам Данила воздержался от писков, но проворно оттолкнул товарища от раритета ловким движением бедра. Из пластинок обнаружилось только несколько сборников сказок, Песняры и Led Zeppelin, но не какой-то альбом, а сборник хитов где-то до середины 80-х. Приняв решение единолично, но при молчаливом одобрении Гальянова, Даня включил Песняров, и пластинка весь день пела про Беловежскую пущу и Олесю. Откушав чуть подгоревшей и переслащенной шарлотки, пробежавшись до леса и речки, ополоснувшись чуть теплой водой в нетопленной бане, Саша с Даней единогласно пришли к выводу, что, хоть последние трое суток они ничего и не делали, но почему-то устали до трясущихся коленок. Поэтому спать ложились не то чтобы совсем рано, но засветло. Их никто не трогал, ничего не спрашивали, присутствие каких-то питерских типов в доме будто вообще никого не волновало. Ну, ходят чего-то, шуршат немного. Гальянов заснул сразу, забыв снять очки. Данила привычно аккуратно стащил их и положил на уровне Сашиной руки под кровать. Он знал, что тот, еще даже не проснувшись толком, попробует нащупать их именно там. Даниле не спалось. Он вымотался, но как-то не физически, поэтому тело отказывалось отдыхать. Тихонечко шуршал свои забытые песни уставший за день проигрыватель, а Данила смотрел в окно на звездное-звездное небо, которого в черте города не увидишь. Из всего звездного великолепия он знал только Большую Медведицу, но и ее было видеть круто, как старого знакомого на каком-нибудь алкосборище, среди ярких малолеток. …Я мог превратить тебя в камень Своею волшебной рукой Я мог превратить тебя в дерево Я мог превратить тебя в зарево… Данила не выглядел как человек, который много читает, но вообще-то он немало читал. Не считал только нужным запоминать автора, имена и подробности сюжета, только какую-то общую важную идею. По этой причине у него и не получалось демонстративно умничать, как у того же Гальянова. Но океан смутного припоминания часто выносил на берег сознания что-то интересное. Вот и сейчас Данила думал, что даже плохая музыка — это важная музыка. Каким бы эстетом ты ни был, однажды окажешься в таких обстоятельствах, что клубный трек-однодневка заденет все важное в душе и покажет такой катарсис, до какого себя целенаправленным дрочем на высокое искусство не доведешь. Даня чувствовал, что мысль не его, а где-то вычитанная, но думать ее было приятно. В дверь тихонечко поскреблись. Даже не постучались, а именно сделали кошачье скрип-скрип ноготками. Данила встал, натянул шорты и открыл дверь. У стены, прислонив к ней голову как-то по-детски трогательно, стоял Николай. В руках у него был большой желтый термос, такой яркий, что цвет был виден даже в ночном полумраке. — Пойдем, я обещал тебе чай и лес. — Чего? — Данила почему-то поёжился и попытался закутаться в свои длинные руки, как в одеялко. — Короткая у тебя память, Данила. Надень что-нибудь. Очень красиво, но не стоит баловать местных комаров. Даня решил не задавать лишних вопросов, а просто пойти и посмотреть что будет. Он накинул рубашку и, зачем-то, попытался причесать волосы руками. — И бубен возьми. — Николай зашел в комнату и, мимоходом согнав со лба спящего Гальянова очень дерзкую муху, плюхнулся на Данину кровать. Ага. Бубен. Сейчас бы вспомнить, куда именно он его сунул, чтобы не греметь всеми ящиками и не тревожить Саню. — Смотри сразу верхний ящик. Ты высокий, а людям, обычно, лень наклоняться, если можно не наклоняться. Бубен действительно оказался в верхнем ящике. Прикольно. — Идем, Даня. Ты как, зверобой любишь? Нет проблем с сердцем? — Да вроде нет. — Это я так просто спросил. Сердцу на зверобой очень равнодушно. Но хорошо, что проблем нет. Сердце нужно беречь. Даня вздохнул. Он уже понял, что скучно ему тут не будет, но еще не осмыслил, хорошо ли это.