Cherry

Два года назад

Хёнджин смотрел в одну и ту же точку на стене несколько минут, затем прикрыл глаза, по-прежнему ощущая горький привкус на языке. Сколько раз ему искусственно вызывали рвоту — он не считал, но к этому времени порядком надоели и больничная палата, и настороженный взгляд Минхо. – Долго будешь так на меня смотреть? – Пытаюсь понять, почему ты не сдержал обещание. Минхо упрям. Действует исходя из собственных принципов и безжалостен, когда дело касается здоровья. Его методы лечения: встряхнуть и указать на ошибки. Надавить на совесть, выказать недовольство и, наверное, ещё больше возненавидеть себя за растраченное попусту тепло. На совершенно чужих ему людей. Ни заботы, ни сочувствия. Минхо уже не помнит, как влюбился в Хёнджина. Лежащее перед ним тело не подходило под стандарты, не соответствовало требованиям. Это была кукла. Минхо куклы не нравятся. – Я мог умереть. – Потому твоя беспечность… – Минхо, я мог умереть. Ли прикусывает губу. Будто он не слышал с первого раза. В данной ситуации неоднократное повторение такой фразы не сулит ничего хорошего. У Минхо терпение трещит по швам, нервы рвутся как тонкие нити. Мурашки по коже от одного осознания, что он был готов сорваться и закончить то, что не сделал героин. Но Хёнджин прерывает эту цепочку ярости. – Ты прав, я не сдержал обещание. Всё как в тумане, я не помню ничего из случившегося. Судя по всему, я принял слишком много и отключился. Но, Минхо, клянусь тебе, я никогда не кололся. Это не я. Как же тебе поверить? Минхо старается. Подносит пальцы к переносице, сжимает до красного следа, пытается обойти логику, но тщетно. – Кроме тебя некому. Так бывает, во время передоза ты теряешь самоконтроль, а после, если выживаешь, ничего не помнишь. Здесь тебе помогут. – Ты уходишь? – В отличие от тебя, у меня высокая тяга к жизни. Я не хочу находиться рядом со смертью. Хёнджин всхлипывает, и последнее, что слышит Минхо — это еле сдерживаемый плач. Хотел бы он вернуться и поступить как настоящий бойфренд, но пусть для Хвана это будет уроком. И Ли надеется, что финальным. Они встречаются ни много ни мало. В тот год после дня рождения Феликса, когда ноябрьские морозы уже начали рисовать узоры на воде, Минхо признал совершенную ошибку и предложил Хёнджину попробовать. Испытать судьбу, поставив на кон благополучие и драгоценное время обоих. Даже если бы ничего не вышло, Ли бы не расстроился. Были вещи важнее, об отношениях он не беспокоился. Чего не сказать о Хёнджине. Первые три месяца он сгорал в эйфории, готовый чуть ли не на весь мир кричать о том, кто его парень, и как долго он этого ждал. На четвёртый месяц Хван поуспокоился. По большей части из-за Минхо, который всё время был напряжён, потому что такой объём эмоций выкачивал из него всю энергию. В тот период репетиций было немыслимое количество, часы сменяли друг друга, и группа работала, не покладая рук. Поэтому Хёнджин остановился и перестал докучать партнёру своими чувствами. А потом, в мае месяце, произошла их первая, крупная ссора, о которой Минхо до сих пор вспоминает, дёргаясь. Причиной могло послужить что угодно, потому что к тому времени Хёнджин стал отстранённым. Он не знал, куда девать эмоции, поэтому давил их в себе, пока, в конечном итоге, они не превратились в бесформенное нечто. И это «нечто» так и осталось лежать глубоко, вместе со всеми яркими воспоминаниями. От Хёнджина ровным счётом осталось лишь тело. – Ты не будешь есть? – Я не хочу. Минхо выдыхает и злится, но сдерживается ради того, чтобы прояснить всё спокойно. Сейчас не лучшее время для криков и, наверное, не лучшее, чтобы переходить границы дозволенного. Конечно здесь речь о гуманном отношении друг к другу. Об уважении, этике и прочей бесполезной фигне, которой наполнены все книжки о взаимоотношениях. – Не хочешь это, или вообще? Хёнджин поднимает глаза, в которых мелькает надежда. Он был уверен, что на него накричат, или сорвутся, в очередной раз показывая его место. Но Минхо спокоен, даже спросил, чего бы хотел сам Хёнджин. Только не поздно ли для такой заботы? Где она была всё это время? – Я просто не голоден. Кажется, стол немного скрипнул. Минхо встал со стула, заставляя Хёнджина съёжиться — такая реакция случается инстинктивно, так тело реагирует на физическое насилие. Но Минхо никогда не бил его. Никогда. – Что с тобой, Хёнджин-а? – Ничего… просто, – Хван делает паузу и, судя по глазам, ищет достойное оправдание, – холодно. Через две недели этот дом, наполненный противоречивыми, как и в любых других отношениях, событиями, превратился в пепел. Мольберт, высокие чувства, проблеск надежды, вера в то самое безоблачное будущее как в сказке рухнули в одно мгновение. Ни целей, ни желаний, ни каких-либо стремлений. Если до этого Хёнджин был просто тем, кто сдерживал эмоции, то сейчас необходимость делать это отпала. Эмоций не было. Ни одной. Всё лето они убили на поиск нового дома, которого Хван уже ненавидел. Ему не нравились абсолютно все варианты, что находил Минхо. Серые, однотипные — в них не было ни намёка на «их обитель». Ли пытался объяснить ему, что такое прошлое нужно отпускать, иначе жить в настоящем станет невыносимо. Что ж, пусть так, Хёнджина это очень даже устраивало. Зачем ему чувствовать себя живым без любви и любимого дела? Мольберт, привезённый Феликсом и преподнесённый ребятами как подарок, на самом деле был идеально продуманным планом Минхо: зацепить, сделать приятно, запудрить голову. Однако он не учёл одного: всё это время Хёнджин, не зная правды, был благодарен Феликсу. Не Минхо. Феликсу. Раздражало до белизны костяшек. И чего он ждал? Что Хван поинтересуется, действительно ли Феликс всё так тщательно изучил, что попал в самое сердце? Бог с этим сердцем, они условились, что Минхо сам скажет Хёнджину правду. Но вместо этого он отказался от его чувств и как дурак закрылся от того, кого, возможно, любил больше всего. Больше всех и каждого. – Что скажешь? – Дом как дом, – Хёнджин прошёл внутрь, вытирая подошву о коврик в прихожей. Сегодня у него хороший день. Он проявляет больше эмоций, чем обычно, – жить можно ведь? Тогда остаёмся. Минхо быстро кивнул. Вышел на улицу, чтобы дать указания по поводу перевозок, и с улыбкой на лице вернулся обратно. Хотя он и был похож на того, кто отчаялся, Ли всё ещё пытался достучаться до того Хёнджина, который сидел глубоко внутри. Он был уверен, что тот его слышит. Хван устало опустился на диван, чуть откидывая голову назад и всматриваясь в приближающийся силуэт. – Ха, ты ходишь по потолку. А затем темнота. Что-то чёрное и плотное мешает дышать. Хёнджин сопротивляется, тянется ладонями к шее, пытаясь снять материю с лица. Впервые за столько месяцев его тяга к жизни так ощутима. Узел затягивается туже, дыхание сбивается, пальцы отчаянно цепляются за края пакета, пытаясь хотя бы надорвать его. Прочный материал не поддаётся. Хёнджин постепенно теряет сознание, перед глазами в последний момент возникает образ Минхо. Никого больше не надо. Только чтобы он был рядом. В больнице привычная тишина. Минхо был здесь, когда заболел Хан. Когда какую-то заразу подхватил Чонин. Он был здесь, даже когда Чан просто попросил разузнать о редких медикаментах. Но впервые Минхо чувствовал себя так странно. Одно дело — не знать, что произошло. Совсем другое — не понимать. Видел собственными глазами, как Хёнджин душил себя. Душил и сопротивлялся. – Здесь, конечно, нередкий случай, – доктор остановился около задумавшегося Ли, обращая на себя внимание, – но явно не по нашей части. Вы бы сводили его к психиатру. Минхо взял в руки протянутый листок бумаги и тут же поднял глаза на доктора. – Галлюцинации? Вы серьёзно? – А вы в них не верите? Напрасно, я вам скажу. У вашего друга большие проблемы с психическим здоровьем, словно всё это время он был в клетке, а вкусив свободу, не смог совладать с эмоциями. Минхо опускает голову, прижимая ладони к затылку. Быть такого не может. Он ведь всё досконально проверил. Не раз ходил к психологу один, чтобы удостовериться, что всё протекает спокойно. Его уверенность в том, что Хёнджин поправится, была равна 99 процентам. 99. Ах, точно. Этот чёртов один процент. Единственный в своём роде мольберт сгорел. Не подлежал восстановлению. Хёнджин привязался. Это травма. Её ничем не излечить. Невозможно. Минхо ударил по стене, перепугав всех сидящих рядом посетителей. – Да лучше бы я никогда не дарил его. Рисовал бы себе дальше свои картины, и без него всё отлично было. Конец августа и весь сентябрь прошли в истошных попытках преодолеть галлюцинации. Хёнджин видел их очень часто, по этой причине Ли всегда оставался подле него. Психиатр научил Хвана справляться с ними, но тот слишком быстро терял контроль, посему было принято решение научить и Минхо. У него получалось лучше, но не сказать, что эффективнее. Галлюцинации отступали. На день, на два. Давали передышку, чтобы вернуться с новой силой. Хёнджин дотерпел до октября и понял, что бороться больше не в силах. Не хотелось. Не было смысла. И от галлюцинаций не осталось и следа. Самовнушение, отрицание или магия — Минхо было всё равно. Тогда он впервые за долгое время увидел своего парня улыбающимся. Всё должно было встать на места. Если бы не день рождения Ли Минхо.