Стеклянное сердце

      Когда Кристина села за пианино, она выбросила все мысли из своей головы. Все мысли, кроме одной:       Танец. Маскарад. Эрик — руки Эрика, кружившие её в этом танце.       Мир ускользал — даже этот небольшой мир оперного театра. Она знала, что все смотрели на них, что все гости расступились, чтобы увидеть, как танцует Призрак Оперы — в самом деле, на это стоило посмотреть, — но Кристине было всë равно.        Как всегда, каждое его движение было плавным. Точным. Просчитанным. Красивым. Она же, тем временем, забыла, как танцевать — пару раз она чуть не споткнулась. И Кристина танцевала раньше, а Эрик — нет, по крайней мере, он так сказал. Она была ошеломлена тем, что он разучил все движения с помощью одной только книги, но выглядел при этом так, будто танцевал годами.       И когда они танцевали, Кристина чувствовала сильное… желание.       Желание чувствовать не кожу его перчаток, а кожу его рук.       Желание видеть не его маску — какой бы нарядной она ни была, — а его лицо. Его улыбку. Она догадывалась, что он улыбался.       Желание быть ближе к нему. Не на расстоянии вытянутой руки, а совсем близко. Она хотела прижаться к нему. Обнять. Положить голову ему на плечо. Почувствовать, как он целует еë в макушку.       Она даже не заметила, как мероприятие подошло к концу. Гости медленно расходились. Музыка смолкла. А Эрик и Кристина были одними из последних, кто остался в фойе театра, и они танцевали до тех пор, пока не выбились из сил.       Вот о чëм она думала сидя на банкетке перед инструментом. Она надеялась — молилась, — что эти радостные мысли об их танце не дадут ужасному воспоминанию вновь просочиться в её голову. Что музыка позволит её сердцу и разуму зацвести, а не заставит гнить. Даже увядшие цветы иногда можно спасти — может быть, и её тоже.       Почувствовав, что Эрик сидит рядом, она успокоилась и начала играть.       Стук дождевых капель по оконному стеклу означал, что… да, её попытка отвлечься приятными, сладостными воспоминаниями определённо не сработала.       Вместо этого за столом, за этой чëртовой игральной доской, сидел её отец и сверлил её взглядом.       — Чтобы это закончилось, — сказал он, — ты должна простить меня.       Она рассмеялась:       — Нет. Ни за что на свете.       — Тогда это будет продолжаться.       Она поморщилась, отвернувшись к окну.       — Я ненавижу это.       — Я знаю.       — Шёл ли на самом деле дождь, когда мы сидели за этим столом той ночью? — спросила она, вскинув на него глаза. — Или мой разум просто выдумал его?       Точно так же, как и эти трещины в потолке и стенах, хотела добавить она. Но он будто не замечал их. Если он их и заметил, то не придал им никакого значения.       Густав пожал плечами.       — Воспоминания могут изменяться под воздействием времени и эмоций, — он встал и склонился над доской. На ней уже не осталось шашек после предыдущей партии, но у Кристины не хватало мужества попросить его сыграть ещё раз. — Если ты хочешь, чтобы это закончилось…       — Я не прощу тебя. Ты не заслуживаешь моего прощения. Ты никогда его не заслужишь.       Трещина углублялась. Утолщалась. Теперь она простиралась до самого пола.       — Тогда ты навсегда останешься в ловушке своего собственного разума. В этой маленькой тюрьме, которую ты сама для себя построила.       Кристина вынырнула из этого воспоминания. Или, наверное, само воспоминание вытолкнуло её на поверхность, потому что всë необходимое уже было сказано. Её пальцы застыли над клавишами, и она не осмеливалась снова прикоснуться к ним, опасаясь, что опять окажется на той жуткой кухне со своим отцом.       Она почувствовала ладонь Эрика на своей спине и без колебаний прильнула к нему, позволив его руке обвиться вокруг неë.        Он не спрашивал ничего о том, что она видела. Она расскажет ему со временем, а сейчас Кристина была благодарна ему за то, что он не стал сразу выпытывать у неё подробности.       Эта близость между ними — теперь она была такой естественной. Они так непринуждённо прикасались друг к другу, улыбались друг другу и просто сидели рядом. Ей нравилось это. Она позволит себе потеряться в этих ощущениях, чтобы заглушить эхо проклятых воспоминаний и снова увидеть свет.       — Давай позанимаемся, — сказал Эрик. — Ты чувствуешь себя готовой к тому, чтобы петь?       — Да, — ответила она. — Но не могли бы вы сначала спеть мне?       Если она услышит его голос, то тотчас найдёт дорогу к свету. И тогда она сможет начать петь и сможет продолжить дальше работать над своим голосом.       — Конечно, — его рука обняла еë крепче. — Я всегда рад спеть для тебя.