Стеклянное сердце

      На этот раз Кристина не хотела говорить с Эриком о своём воспоминании.       Трещина беспокоила девушку, это да, но ещё больше её беспокоило то, что она почти потеряла контроль над своим собственным разумом. На той кухне она, в буквальном смысле, не владела собой. Отец руководил её действиями. Её мыслями. Он бы не позволил ей покинуть эту кухню. Это он держал её там. Скорее всего, он.       Эрик спросил её о том, что она видела, после того, как она очнулась, дрожа от страха и гнева. Она не стала ему ничего рассказывать. Вместо этого она спросила, не могли бы они просто посидеть в гостиной у камина и попить горячего чая.       — Да, — ответил он, и теперь на его лице отчëтливо читалось беспокойство. — Конечно.       В гостиной он разжëг камин и велел Кристине сесть, а затем взял её книгу с журнального столика и протянул ей. Но Кристине не хотелось читать. Она ничего не хотела делать. Она не хотела думать ни о чём, кроме уютного камина и предстоящего чаепития.       В её голове всë ещё стучали дождевые капли и раздавались раскаты грома. Девушка закрыла глаза и потрясла головой.       Через несколько минут — они пролетели мгновенно, но заварка, должно быть, уже настоялась — Эрик вернулся с двумя дымящимися чашками. Одну из них он протянул Кристине. Она взяла чашку и сразу же поднесла её к губам, вовсе не заботясь о том, что может обжечься. Она была рада физической боли. Эрик только наблюдал с заметным беспокойством, и всё та же печаль по-прежнему горела в его глазах голубым пламенем.       — Ты увидела что-то ужасное, — он сказал это как факт. — Каким бы ни было это воспоминание, оно…       — Оно всë то же, — прошептала она. — Всë то же проклятое воспоминание.       — А-а.       Она больше ничего не сказала и вместо этого просто продолжила потягивать обжигающий чай. Лучше эта боль, чем душевная. Ей так было нужно отвлечься.       — И у тебя нет никакого желания это обсудить?       — Нет.       — Ладно, — сказал он, но было понятно, что ему не терпелось всë у неё выведать. Велеть ей всё рассказать. И всё же он сдержался. — Значит, тебе хотелось бы просто помолчать? Посидеть в тишине?       Ей хотелось именно этого, но, несмотря на присутствие Эрика, мысль о том, что ей придëтся слушать только свои собственные мысли, заставила Кристину содрогнуться от ужаса.       — Нет, — сказала она, обхватив руками горячую чашку. — Нет, я всё равно хотела бы поговорить.       — О чëм тогда?       — Я не знаю.       И она действительно не знала, правда. О чëм она могла бы поговорить с ним прямо сейчас?       Он подул на свой чай, а затем сделал маленький глоточек. Она сомневалась, что он обжёг себе рот так же, как она.       — Мы могли бы поговорить о предстоящем бале-маскараде в Парижской опере.       Кристина уставилась на него.       — О предстоящем…       — Бале-маскараде.       — Да, он же… его устраивают каждую зиму, так ведь? Как раз перед Рождеством.       — Да, это так, — кивнул он. — Сегодня восьмое декабря. Бал будет семнадцатого числа. До него осталось чуть больше недели.       Её губы разомкнулись в удивлении. Она здесь… она здесь уже так долго. Почти два месяца. Она даже не заметила, как пролетело время. Ей казалось, что она переехала сюда только на прошлой неделе. И всё же её чувства к Эрику… они совершенно изменились. Она так привязалась к нему, что, несомненно, должно было пройти довольно много времени.       — Ты хотела бы пойти туда? — спросил Эрик. Затем он прочистил горло. — Вместе со мной?       — Бал-маскарад… — в последний раз она была на этом балу, когда была немного младше. Вместе со своим отцом…       Неправильно истолковав обеспокоенное выражение её лица, он выпалил:       — Мы не будем вместе танцевать, если ты не хочешь. Мы даже не обязаны идти туда. Но как постоянного композитора оперного театра, меня пригласили…       — О, Эрик, дело не в этом, — она поудобнее устроилась на диване и вздохнула. — Для меня… да, для меня большая честь пойти с вами на бал и танцевать с вами. Без сомнений.       Расслабившись, он улыбнулся и кивнул. Его лëгкая грусть сменилась необъяснимой радостью.       — В последний раз я была там… Я была там со своим… — она даже не могла произнести это слово.       — Отцом.       — Да, — прошептала она.       Он пристально посмотрел на неё, прищурив глаза.       — Я только сейчас вспомнил, что несколько лет назад рядом с ним была девушка. Это был последний раз, когда я видел его на балу.       Она кивнула. Да. В том году умерли её мама и братья.       — Это была ты.       Она снова кивнула.       — Я не знаю, почему я раньше не догадался. Что… ну, что я уже видел тебя раньше, до того, как пришёл в вашу съëмную комнату в октябре.       — Возможно, вы видели меня в зрительном зале театра во время спектаклей.       — Возможно, видел. Я никогда не спрашивал твоего отца о его семье, поэтому я не смог бы узнать тебя среди других незнакомых мне лиц.       — Верно, — согласилась она, и вдруг у неё всё сжалось внутри. — Да, что ж… прошло уже так много времени, и я не знаю, вспомнят ли меня люди на маскараде. Они, казалось, не узнали меня, когда мы слушали «Дон Жуана». Или… или, может быть, узнали. Я не знаю.       — Ты хочешь, чтобы они узнали тебя?       — Нет, — она сделала паузу. — А, может, и да… Я правда не знаю.       С одной стороны, она очень смущалась того, насколько низко они с отцом пали в глазах общества. С другой стороны, было бы неплохо, если бы это общество увидело, что на самом деле она вовсе никуда и не падала. Во всяком случае, она поднялась — восстала из пепла, словно феникс.       — Хм. Что ж, — он сделал глоток из своей чашки. — В любом случае мы будем в масках. Никто не будет знать, что это я с тобой.       — О, нет, — он опять всё неправильно понял. — Дело не в том, что я не хочу, чтобы меня видели с вами. Дело в том, что… ну, я не знаю, примут ли меня вообще эти люди.       — Если они этого не сделают, то могут засунуть себе что-нибудь очень длинное и острое в одно укромное место.       Она невольно издала короткий смешок.       — Эрик.       — Или я могу сделать это за них, — он сделал ещё глоток. — Я совершенно не против.       — Эрик!       Но она улыбалась. Он тоже улыбнулся в ответ. Неуловимо, но всë же. Улыбка даже коснулась его глаз.       — Тогда может стоит немного потрудиться и оказать им почести? Или подобное задевает гордость?       Она рассмеялась:       — Да. Да, возможно, чья-то гордость и будет задета, но только не моя. Потому что я не собираюсь ни перед кем раскланиваться.       — Надеюсь на это. Любой же, кто посмеет подумать, что тебе там там не место, заслужит что-нибудь длинное, острое…       — Ладно! — теперь она чувствовала себя значительно лучше, и он, казалось, понял это, так как тоже вроде бы пребывал в светлом и приподнятом настроении.       Затем последовало недолгое молчание, но оно вовсе не было неловким. Нисколько. В этой прекрасной, умиротворяющей тишине они наслаждались обществом друг друга.       — Кристина, — сказал он вдруг.       — Да?       — Ты первая, кто видит моё лицо и улыбается.       Внутри неё что-то сломалось после этих слов.       — О…       — Не жалей меня, — сказал он, отводя взгляд. — Я вижу жалость в твоих глазах. Не нужно её. Я сказал это не для того, чтобы меня пожалели.       — Нет, я просто… это… — она вздохнула. — Это несправедливо. По отношению к вам.       Он кивнул.       — Я сбежал от своей матери, когда был маленьким. Я стал выступать в «цирке уродов», выставляя напоказ своë лицо. Лицо и голос. Люди тогда, конечно, не улыбались — в лучшем случае они считали меня интересным, а поначалу — лишь ужасающим, — он сделал ещё глоток. — Я выступал там, пока мне не исполнилось двенадцать.       — Двенадцать, — у неё похолодело в животе. — О, Эрик, это так… Вы были совсем ребëнком.       — Я снова сбежал, в Италию, где позже один каменщик учил меня архитектуре. Я учился у него несколько лет, и мне было… спокойно. Но потом его дочь захотела увидеть моë лицо. Мы тогда были на крыше дома, где я помогал мастеру с его садом, и когда она увидела моё лицо… она упала. С крыши. Разбилась насмерть. После этого я ушёл, даже не попрощавшись.       Кристина молча слушала его рассказ, и её сердце разрывалось.       — И только после этого я узнал, что Гарнье собрался строить Парижский оперный театр. Я умолял его позволить мне помочь — я сказал ему, что мне не нужна слава, что я просто хочу быть частью всего этого и делиться с остальными своими знаниями и творческим подходом. Я хотел применить на практике всë, чему научился у своего мастера. Я хотел доказать ему, что из меня получился хороший архитектор, даже если бы он никогда не узнал о моей работе.       Он велел не жалеть его. Но она не могла не сочувствовать ему. Ей так хотелось сказать, как ей жаль, что ему пришлось пройти через всё это.       — Так что да, Кристина. Ты первая, кто видит моë лицо и улыбается.       Переполненная эмоциями, Кристина поставила чашку с чаем на столик и подошла к его креслу. Он смотрел на неё широко раскрытыми немигающими глазами, когда она наклонилась к нему и прижалась губами к его щеке. Это был нежный, но дружеский поцелуй, никто ничего даже не подумал бы — просто поцелуй.       Но он судорожно схватил ртом воздух и закрыл глаза. Опустив взгляд, Кристина увидела, что у него дрожали руки. Он поднёс одну из этих рук к своей щеке, которую она только что поцеловала. Он открыл свои глаза, и когда они встретились с еë глазами, она не увидела в его взгляде ничего, кроме удивления и неверия в происходящее.       — Ты, — шептал он, прерывисто дыша, — теперь ты ещё и первая, кто поцеловал меня. Самая первая, — он сглотнул и снова прикрыл веки. — О, Кристина.       Почувствовав, как сжалось её сердце, она приложила руку к своей груди и поцеловала его в висок: его рука всё ещё лежала на его щеке.       Когда она отстранилась, то увидела, как из уголков его глаз потекли слезы.