Стеклянное сердце

      Когда они вернулись к Парижской опере, Эрик резко остановился, прежде чем зайти внутрь. Его глаза заблуждали по фасаду, и, хотя он и так не выглядел напряжённым, его мышцы заметно расслабились, когда он осматривал здание. Кристина тоже окинула взглядом оперу.       — Вы действительно помогали строить её? — спросила она.       — Да, — его голос звучал очень мягко, — помогал.       Она задавалась вопросом, каково это — создать одно из самых знаковых, самых красивых мест в Париже. Во всей Франции. Во всей Европе. Знал ли он, что это здание станет таким знаменитым? Аристократы приезжали сюда издалека, чтобы послушать оперу.       — Никто даже не знает, что вы были частью всего этого, — заметила девушка.       — Да. Никто не знает.       — Почему вы, создав что-то настолько бесподобное, не стремились к признанию? Гарнье стал легендой. Почему вы не хотели того же?       — Гарнье уже был официально выбран архитектором, — он наконец посмотрел на неё. — Правительство не одобрило мою кандидатуру. Но я сомневаюсь в том, что её бы одобрили, даже если бы я подал заявление вовремя, — Кристина подавила желание закатить глаза, но всё равно уголки её рта поползли вверх. — Я работал неофициально, так как у меня не было другого выбора.       — Тогда зачем вообще надо было помогать? Вы так много работали и не получили никакой награды.       — Никакой награды?       Она чуть не подпрыгнула от внезапно вспыхнувшего недоумения в его голосе. Он уставился на неё широко раскрытыми глазами:       — Награда, — продолжил он, — это само здание. Посмотрите на него!       Её взгляд снова обратился к строению.       — Вглядитесь в его красоту. Создать что-то прекрасное — это и есть награда, Кристина. Моя награда — это осознание того, что я подарил миру подобное великолепие, и то, что я могу назвать это место своим домом. Я вложил свою душу в этот театр и горжусь тем, что приковал к его стенам своё сердце. Теперь идёмте. Давайте войдëм, пока нас не увидели.

***

      Полчаса спустя они сидели в музыкальной комнате. Айша разлеглась на коврике между Кристиной, сидевшей за пианино, и Эриком, устроившимся в кресле. Глаза кошки были наполовину прикрыты; её хвост слегка дёрнулся, когда она зевнула, потянулась и свернулась калачиком. Абсолютно довольная. Абсолютно не подозревавшая о жутком смятении, бушевавшем в голове Кристины.       — Итак… — начала она, но её голос дрожал, поэтому она прокашлялась. — Вы сказали, что любите петь, верно? — она через плечо оглянулась на Эрика, который кивнул. — Тогда, может быть… вот что я хотела бы попробовать. Я бы хотела играть, пока вы будете напевать что-нибудь.       Он склонил голову набок:       — А что вам это даст?       — Возможно, это помешает мне начать вспоминать то, с чем меня связывает пианино. Пение может отвлечь меня от этих мыслей.       — Понимаю, — он изучал её ещё мгновение. — А если это не сработает?       — Тогда я попробую что-нибудь другое, — она кивнула. — Ну же, Эрик. Пожалуйста, спойте что-нибудь.       Его глаза внезапно сверкнули. Сверкнули.       — Вы уже слышали, как я пою, Кристина?       — Нет.       — Хм, — ей показалось, что его нижняя губа растянулась в улыбке.       А затем он открыл рот и запел итальянскую арию.       Боже милостивый.       Это пение было ниспослано самими ангелами. Нет-нет, она даже не была уверена в том, что небеса способны сотворить такой голос. Наверное, голос самого Господа не был и наполовину так же прекрасен, как тот, что она слышала сейчас. Он звучал, как первый лучик солнца, пробивавшийся сквозь зарево. Как звëзды, сиявшие на тёмно-лиловом небосводе. Это был чистый лазурный океан в разгаре лета; это был густой сочно-зелёный весенний лес. Это было каждое радостное воспоминание, каждый миг надежды на светлое будущее. И всë это исходило из горла Эрика.       Кристина словно приросла к банкетке. Она не могла ничем пошевелить — даже мизинцем. Казалось, что одно малейшее движение могло прервать звучание голоса, который в настоящий момент разрушал до основания её представление о том, что такое красота. Она думала, что в своей жизни уже сталкивалась с прекрасным, но ничто из того, что она когда-либо слышала, и рядом не стояло с этим голосом.       Глаза Эрика снова замерцали.       — Этого будет достаточно?       — Да, — прошептала она, и ей пришлось силой оторвать от него взгляд. — Этого будет достаточно.       — Хорошо, — она услышала улыбку в его голосе, когда повернулась к пианино. — Играйте, а я сымпровизирую что-нибудь подходящее.       Кристина кивнула, всё ещё ошеломлённая. Она опустила пальцы на клавиши. Они заиграли что-то новое. Что-то, чего она никогда раньше не играла: что-то, что породило её сознание. Эрик, не теряя ни секунды, уловил мелодию и запел, пропевая гласные, нежели слова.       Она закрыла глаза, изо всех сил сосредоточилась на его голосе, и…       Прогремел гром.       В квартире было темно. На самом деле это был городской трёхэтажный дом, но семья любила называть его квартирой. Это придавало ему больше домашнего уюта. Всë равно что называть особняк хижиной.       Этим вечером Кристине хотелось, чтобы это место действительно было квартирой. Дом был слишком большим, слишком тёмным, слишком холодным. Солнце только что село, но можно было подумать, что уже далеко за полночь. Обычно в это время Реми смешил своих брата и сестру, а мама читала, пока Густав оттачивал своë мастерство игры на скрипке. Но не сегодня. Реми лежал без сознания в своей комнате, медленно покидая этот мир. Жизель уткнулась заплаканным лицом в плечо Густава, они оба лежали в постели, а Кристина мерила шагами свою комнату. Останавливалась, делала глубокий вдох, борясь с нарастающей паникой, затем снова начинала ходить из угла в угол. Туда-сюда. Туда-сюда.       Маленький Жак был болен.       И он кашлял кровью.       Кристина резко поднялась с банкетки, опрокинув её. Она сделала глубокий вдох, но лëгкие словно сдавило. Её рука метнулась к груди, затем — к горлу. Паника, похожая на ту, что она переживала в своих воспоминаниях, душила её.       Эрик мгновенно оказался рядом с ней. Девушка не видела его — её глаза были прикованы к клавишам, — но она чувствовала, что он был рядом. Чувствовала его присутствие, слышала его мягкие шаги.       — Кристина, — пробормотал он, — с вами всё в порядке?       Ещё один неудачный вдох. Ещё сильнее паника.       — Это из-за воспоминаний? — он добивался ответа.       Кристина не знала, что стало причиной её падения — паника или накопившаяся усталость, или и то, и другое вместе, — но ноги у неё подкосились. Эрик — на удивление сильный — молниеносным движением поймал её. Его грудь оказалась прижатой к её спине, его руки подхватили девушку под плечи, и он поднял еë на ноги.       — К креслу, — сказал он с поразительным спокойствием. — Идёмте к креслу.       Он подхватил её, подсунув руки под её спину и колени. Она позволила ему, но шок пробежал сквозь неë волной от осознания, что в данный момент она была в его руках. Она спрятала глаза, когда Эрик усадил её в кресло, в котором сам только что сидел.       — Я… — её голос жутко дрожал. — Мне так жаль. Я…       — Не нужно извиняться, — он отряхнул свои рукава, расправив складки, которые образовались после того, как он поднял её. Учитывая то, каким худым он был, Кристина удивилась, что на его костях были какие-то мышцы. — В этом нет никакой необходимости.       — Я хотела, чтобы это сработало.       — Знаю, — наконец он встретился с ней взглядом.       — Я… — её глаза намокли быстрее, чем она смогла остановить поток слëз. Прежде чем она осознала, что происходит, с её губ сорвался всхлип.       Эрик пристально смотрел на неё.       — Я хотела, чтобы это сработало, — плакала она. — Я так хотела…       — Я знаю.       — Вы не знаете, — она покачала головой, глубокая боль пульсировала у неё в груди. — Вы не понимаете. Вы не знаете, что я чувствую. Вы не можете этого знать. Ваша семья когда-нибудь умирала от чахотки, по человеку в месяц? Ваш отец когда-нибудь выбирал бутылку вместо вас? — у неё перехватило дыхание. — Нет-нет, вы не знаете.       — Верно, — тихо сказал он, — но моя мать выбрала свою репутацию вместо меня.       Её мокрые глаза обратились к нему:       — Что?       — Моя мать считала, — медленно объяснял Эрик, — что её репутация важнее, чем любовь к сыну. И когда городок, в котором мы жили, решил, что чудовищный ребёнок, живущий там, автоматически делал и свою мать отвратительной, это настолько сильно возмутило её, что она возненавидела меня, — он кивнул, его глаза блеснули печалью. — Матери и отцы могут быть совершенным проклятием для своих детей.       Чудовищный ребёнок.       Еë захлестнуло чувство вины, когда она вспомнила, как сняла с него маску только для того, чтобы назвать его чудовищем. Она не произнесла этого слова вслух, но, несомненно, подумала о нём. И, возможно, это было так же жестоко.       — Мне жаль, — сказала Кристина. — Вы не заслужили всего этого.       — И вы тоже.       По непонятной причине эти слова пронзили её сердце, словно острый нож для колки льда. Ещё больше слëз выступило на её глазах.       — Вы намного добрее, чем я думала.       Он моргнул, а затем вздëрнул подбородок.       — Вы не дали мне шанса показать свою доброту, прежде чем решили, что ненавидите меня.       — Потому что вы купили меня.       — О чëм я очень жалею, — и тон его голоса, выражение его глаз сказали ей, что он говорил правду. — Как я могу исправить это?       — Вы уже это сделали, — она уставилась на свои колени.       — Я могу забрать деньги у вашего отца, чтобы всё это не выглядело сделкой.       — Нет, — её ответ последовал незамедлительно.       — Я могу… — слова, казалось, с трудом вырывались из его рта: он нервно сглатывал, словно сопротивляясь им. — Если это так огорчает вас, я могу полностью расторгнуть помолвку, чтобы дать вам время по-настоящему всë обдумать…       — Нет-нет, — её пальцы впились в подлокотники кресла. — Я этого не хочу. Я хочу выйти замуж. Правда. Неважно за кого. Я не могу… О, я не могу больше жить так, как раньше. На фабрике плохо платят даже мужчинам, а женщинам едва хватает на то, чтобы выжить. И ни одна семья не хотела брать в домработницы дочь пьяницы, тем более в гувернантки, — она сглотнула возникший в горле ком. — Я должна выйти за вас. У меня нет другого выбора.       Он посмотрел на неё сверху вниз — его глаза были исполнены печали.       — Брак не по любви или расчёту, а от отчаяния обоих.       Она невесело рассмеялась:       — Да.       — Идёмте, — он протянул ей свою ладонь, как всегда обтянутую кожаной перчаткой. — Давайте посидим в гостиной, у камина. Я найду вам хорошую книгу, и мы немного посидим в тишине.