Стеклянное сердце

      — Я бы очень хотел снова услышать, как вы играете.       Эрик и Кристина пили чай в тишине, и впервые никто из них не испытывал чувства неловкости. Она была благодарна. Он выслушал её. Он понял, что ей было нужно, и без вопросов дал ей это, причём наилучшим способом из всех возможных. Нет, девушка не думала, что когда-нибудь по-настоящему полюбит его, но она видела, что они становятся добрыми друзьями. Она не отрицала возможность дружеского союза с ним.       Если бы только она узнала об этой его восприимчивой стороне до того, как стала его невестой.       После чая Эрик предложил подняться на поверхность и прогуляться. Было уже довольно поздно, поэтому они могли выйти через пятую ложу. И вот они уже оказались наверху, в темноте театра. Конечно, она уже бывала в ложе вместе со своими братьями и мамой: они вместе слушали, как отец играл на скрипке.       Возвращение сюда — в этот оперный театр — было для Кристины горькой радостью и сладкой грëзой. Она никогда не думала, что однажды снова окажется в этих стенах.       Она посмотрела на Эрика. Он впервые заговорил с того момента, как они покинули дом. Пока они поднимались в ложу по винтовой лестнице, никто из них не произносил ни слова.       — Вы бы правда этого хотели? — спросила Кристина. Её ладонь лежала на сгибе его локтя. Девушка была уверена, что без этого она точно врезалась бы прямо в стену. Однако Эрик, очевидно, знал, куда шëл, поскольку повёл её вниз по ещё одной лестнице, ведущей в партер. Тусклый свет мерцал на позолоченных стенах.       — Безусловно, — она увидела, как он повернулся к ней. — Я бы хотел, чтобы вы не боялись меня так сильно. Вы боитесь меня так, что даже прекратили играть вашу прекрасную музыку.       Некоторое время она шла молча, пока Эрик выводил её из зала в вестибюль. Здесь всё озаряло золотистое свечение масляной лампы.       — Это не страх заставил меня перестать играть, — тихо сказала Кристина.       Он не ответил сразу, но украдкой поглядывал на девушку, пока вёл её к лестнице, вниз по ступенькам и к дверям Оперы Гарнье. Ей казалось, что он сам пытался догадаться о причине.       — Дело было… во мне, — продолжила она, когда он отпер двери и распахнул их навстречу ночи. В два часа пополуночи в этой части Парижа почти никого не было. Те немногие, что были на улице, не обратили на Эрика никакого внимания, когда он вывел девушку на улицу и запер двери.       — Что вы имеете в виду, когда говорите, что дело было в вас? — спросил он, и они пошли дальше. Воздух был прохладным, но приятным; лëгкий ветерок сдул волосы с лица Кристины. Над их головами ярко мерцали звезды, и полная луна заливала всё вокруг своим бледным сиянием. Париж был сказочно прекрасным в дневное время, но ночью в его очертаниях было что-то мистическое.       — Я имела в виду… — она нахмурилась. — Пианино… я играла на нём, только когда все мои родные были живы.       — А потом вы бросили?       — Мне пришлось. У меня больше не было пианино.       — Верно, — в его голосе слышалась странная вибрация. — Потому что ваш отец перестал работать. Вам пришлось… что? Продать его?       — Да, именно так.       — Он отвратителен, — обжигающее пламя заплясало в его зрачках. — Его эгоизм, он просто отвратителен.       — Поверьте мне, — пробормотала Кристина, — я знаю.       Огонь в его глазах начал понемногу затухать.       — Конечно, вы знаете. Из-за его эгоизма вам столько пришлось вытерпеть.       — Я каждый день надеялась, что он изменится, — она сглотнула. — Я просто… я просто счастлива, что мне больше не надо беспокоиться о том, где и как добыть еду. Я рада, что мне больше никогда не придëтся его видеть.       Он остановил девушку, повернулся к ней лицом и поймал её взгляд.       — Вы счастливы?       Кристина нахмурилась:       — Я… Эрик, я имела в виду, что я… — она потупилась, но потом снова подняла глаза. — Мне легче, но я не счастлива.       В его глазах промелькнуло разочарование.       — Разве можно винить меня за это?       — Что я могу сделать, чтобы сделать вас счастливой?       Она только молча смотрела него. Никто не задавал ей этого вопроса уже очень давно.       — Я не знаю.       Его нижняя губа поджалась.       — Могу же я сделать хоть что-то.       Наверное, она совершенно не понимала его. Это его желание, даже почти потребность в том, чтобы она была счастлива, наполнило её душу теплом, и это тепло заставило её искать его глаза. Чтобы найти способ по-настоящему понять его.       — Почему вам так хочется, чтобы я была счастлива?       — Потому что вы станете моей женой, — он так просто сказал это. — Потому что это то, чего должен желать муж, разве не так? Желать, чтобы его жена была счастлива?       Её брови сошлись на переносице. Всё было не так просто. Также считалось, что отец должен желать своей дочери счастья, но в её случае всë было совсем иначе.       — Да, я полагаю, — она сделала паузу. — Но не все мужья желают этого. Некоторые видят в в своей жене лишь средство для достижения своих целей.       Он схватил ртом воздух.       — Я… Вы думаете, что я вижу вас таким образом?       Она сделала паузу, возможно, слишком долгую.       — Я…       — Какой цели я, по-вашему, пытаюсь достичь?       — Ваша цель — покончить с одиночеством. Вы сами это сказали.       — Я думал, что жену ищут как раз для этого — чтобы избежать одиночества.       — Мои родители поженились, потому что любили друг друга, а не для того, чтобы избежать одиночества.       — Что ж, — сказал он, и голос его звучал устало, — с этим я ничего не могу поделать. Да, я сделал вам предложение, потому что я одинок. Я сделал вам предложение также потому, что забочусь о вашем благополучии. Я не собираюсь притворяться, что люблю вас — мы не любим друг друга. Мы друг друга не знаем — пока не знаем. Но я уже говорил — это взаимовыгодный союз. Он в наших общих интересах.       На это у неё не нашлось возражений. Он был прав. Как бы неромантично и прагматично это ни звучало.       Эрик некоторое время молчал, а затем повëл её дальше, и они продолжили прогулку.       — Теперь, когда у вас есть пианино, вы можете играть, когда захотите. Это должно было сделать вас счастливее, и всё же у вас началась паника, когда вы играли. Вы сказали, что дело было в вас. Что вы имели в виду?       Воспоминание о той ночи, когда девушка потеряла семью, разлилось в её сознании чернильным пятном.       — Пианино, — сказала она со вздохом, — заставило меня вспомнить о моей матери и братьях. Всë это было так нестерпимо, что я… — она вздрогнула.       Он кивнул.       — Я понимаю.       Кристина бросила в его сторону свой пристальный взгляд:       — В самом деле?       — Да. Я понимаю, — и тон его голоса заставил её поверить, что так и было.       — Но как?       Его глаза потемнели и посмотрели на неё. Боль — такая же сильная, как и та, что девушка испытала этим вечером, — ясно читалась на его лице.       — Когда я был ребенком, меня заставляли петь так, чтобы… ну… Я не буду вдаваться в подробности, но этот опыт был неприятным. В течение многих лет после этого я отказывался петь. Только когда я понял, насколько сильно мне не хватает этой частички моей души, я, наконец, преодолел боль и вернул то, что было моим по праву. Мой голос принадлежал мне, а не этим воспоминаниям.       Он принадлежал мне.       А не этим воспоминаниям.       Сама идея отделить пианино от мрачных событий её прошлого была… любопытной. Она чувствовала такую безнадёжность, но мысль о возвращении этого кусочка своего прошлого и признании его своим собственным, в самом деле, звучала очень заманчиво.       Хоть и немного пугающе.       — Эрик?       — Да?       Высоко в небе одинокое облако спрятало луну. Кристина не заметила, как оно выплыло из темноты, и ей стало интересно, были ли её воспоминания такими же. Непредвиденными, способными затмить свет, но, тем не менее, временными. Сотканными из одного лишь воздуха.       — Вы сказали, что любите петь?       — Да.       — Тогда у меня есть к вам одна просьба.