Стеклянное сердце

      Изогнутые стебли белых цветов на обоях в спальне были такими нежными. Спокойными. Добрыми. Они не требовали к себе никакого внимания. Они просто были — ждали, когда их оценят по достоинству. Красивый узор, но не броский.       Созерцание этих цветов дарило Кристине своеобразное спокойствие, в котором она сейчас так нуждалась. Девушка разглядывала обои, лёжа на своей кровати и обнимая подушку. Она уже сняла вечернее платье, но сейчас ей ещё не хотелось спать, как и одеваться в одно из своих новых дневных платьев. Поэтому она переоделась в нижнее бельё и плюхнулась на матрас.       Надир, конечно, уже ушëл. Эрик переправил его через озеро, всё еще явно раздражëнный тем, что его попросили покинуть комнату. «Совершенно неприлично разговаривать с чьей-либо невестой наедине», — сказал он. И Кристине стало интересно, ответит ли ему Надир, что способ, которым он сделал ей предложение, также не соответствует нормам этикета, но Надир пообещал ничего ему не говорить. Кристина полагала, что он оставит этот разговор на её усмотрение — пусть она решает, когда и где это произойдëт. И она также полагала, что, если бы она попросила Месье Хана обсудить всё это с Эриком от её имени, он бы так и сделал.       Но она не просила об том Надира: тогда Эрик узнал бы, что они действительно говорили о нëм, а она просто не хотела сейчас разбираться со своим женихом и его… перепадами настроения. Гневом или нет, неважно. Раз Надир сказал что-то не то, и Эрик закатил истерику, то она тоже её закатит. Последние двадцать четыре часа были очень утомительными.       И также у неё не было намерения разговаривать с Эриком.       А вдруг Надир ошибался, несмотря на то, что утверждал, что хорошо знает своего друга, и на самом деле Эрик не захочет её слушать? Вдруг Эрик был слишком поглощëн своими собственными мыслями, чтобы волноваться о том, что думала она? Кристина не была готова открыть своё сердце и довериться ему лишь для того, чтобы её раздавили холодными пальцами. Она не смогла бы этого вынести — не после того, как она испытала всё то же самое, когда жила с отцом. Надир сказал, что Эрик всего лишь пытался поступить правильно — и да, Эрик признался Кристине, что беспокойство за неё побудило его сделать ей предложение, — но воспоминание об их разговоре в карете, самом первом их разговоре, все ещё было свежо в её памяти.       Тогда она прямо спросила его, почему он захотел жениться на ней, и первая названная им причина заключалась в том, что он не мог позволить себе выбирать. Уже позже Эрик сказал, что он был одинок.       Так что же это всë-таки было?       Эгоизм и отчаяние?       Или искренняя забота?       «Может быть, и то, и другое», — подумала она, прижимая к груди подушку и впиваясь пальцами в её шёлковый чехол. Но первая названная им причина была эгоистичной — только потом, когда снова поднялась эта тема и когда у него было больше времени на то, чтобы обдумать её вопрос, он сказал, что поступил так, потому что хотел помочь.       Причины располагались в таком порядке: сначала его благополучие, потом — еë. Возможно, эта философия станет господствующей в их браке:       Сначала он, потом она.       Точно так же, как в случае с еë отцом.       Поэтому, нет. Она не станет вымещать на нëм свой гнев. Она не хотела говорить с Эриком о том, как себя ощущала. Она возьмёт всё лучшее от своей новой роскошной жизни и просто похоронит все плохие чувства в глубине своей души.       Кристина закрыла глаза. Ей хотелось…       Ей хотелось…       Чего ей действительно хотелось теперь, когда она могла получить всё, что угодно?       Что ж, Эрик не был властен дать ей то, чего она желала, поэтому она допускала, что прямо сейчас ей, наверное, хотелось сбежать. Не из этого места, а сбежать от самой себя. Она хотела позволить своей душе ненадолго покинуть тело, дать ей немного отдохнуть от утомившего её мира.       Когда она была маленькой, это было возможно благодаря голосу еë матери. А когда её не было рядом, Кристина обращалась за помощью к ещё одному замечательному другу — к пианино.       Семья Даае была музыкальной. Отец девушки и её самый милый и самый спокойный младший брат были скрипачами. Её мать была певицей. Средний брат, слишком нетерпеливый для того, чтобы обучаться музыке, выдумывал нелепые танцы, пока Кристина играла на пианино. Но всë изменилось, когда Жизель, Жак и Реми заболели. После их смерти никто больше не пел. Никто больше не танцевал. В съëмной комнате не было места для пианино, а единственной музыкой было меланхоличное звучание скрипки.       Густав хранил свой инструмент, но только потому, что это был подарок его любимой жены — связь с ней. Кристина знала, сколько денег принесла бы эта скрипка, если бы она её продала, но девушка не могла этого сделать: когда отец играл, это были единственные минуты, когда она могла увидеть его прежнего. Продажа скрипки могла бы уничтожить последние оставшиеся частички души её отца.       Она хотела бы испытать подобное облегчение. Кристина скучала по пианино. И, конечно же, она знала, что у Эрика оно есть, но девушка уже так давно не играла, что ей даже не приходило в голову сесть за инструмент. Когда она слышала и видела, как Эрик играл, она могла думать только о самой музыке, о её маме и о том, что если бы она сняла маску, то Эрик бы ничего не заметил.       Ну… он действительно не замечал, как её снимали, но он это однозначно заметил, когда её уже не было.       Кристина покачала головой и подошла к ящикам с одеждой. Раскладывание всех её новых вещей было, безусловно, бессмысленным, но успокаивающим занятием, и ей хотелось делать это снова и снова, просто чтобы убить время. Но убить время в ожидании чего? Вот в чëм был вопрос.       Она достала тëмно-зеленое платье и переоделась. Как и вечернее, оно сидело как влитое. Кристина надела туфли и покинула комнату. Эрик мог вернуться с озера в любую минуту, или, может быть, он уже был дома, и она надеялась, что он не собирался играть на пианино в ближайшее время.       Кристина вошла в комнату и посмотрела на инструмент. Вспомнит ли она вообще, как играть, когда опустит пальцы на клавиши? Она училась этому с детства: ожидалось, что она станет культурно воспитанной девушкой — и какую пользу ей это дало за последние пару лет? Но прошло уже так много времени. Будут ли её пальцы двигаться инстинктивно, или её игра будет такой же ужасной, как когда она только начинала?       Она села на банкетку и подумала о мелодии, которую можно было бы сыграть. О мелодии, которая отражала бы то, что девушка чувствовала в своей душе, чтобы она могла снять напряжение, нарастающее внутри неë.       «Лунная соната» подойдёт.       Еë пальцы потянулись к клавишам, и, как по волшебству, зазвучала та самая музыка, которую она себе представляла. Музыка, которую она выучила ещë девочкой…       За окнами квартиры с неба слезами шёл дождь. Небеса плакали вместе с ней. Увидев свою мать, лежащую рядом — такую слабую, худую и бледную, — Кристина почувствовала, как её сердце разрывается на части. Она знала: семья медленно покидает её. Маленький Жак уже скончался…       Кристина остановилась и резко втянула носом воздух. Её грудь сдавило, а руки начали дрожать. Слишком. Это было слишком. В последний раз она играла на пианино, чтобы успокоиться, после смерти Жака, и…       Она ломала голову, пытаясь вспомнить более весёлую мелодию, но у неё ничего не выходило. Она смотрела на свои пальцы, зависшие над клавишами, и жаждала прогнать из головы образ почти мëртвого лица своей матери. Но проблема с мыслями в том, что чем сильнее стараешься не думать, тем упорнее они лезут в голову, как самые упрямые призраки.       Она закрыла глаза и начала считать, пытаясь успокоиться: «Раз. Два. Три. Четыре»…       — Вы играете на пианино.       Кристина развернулась на месте. В дверном проëме стоял Эрик и удивлённо наблюдал за ней. Она заставила свои руки перестать трястись.       — Да.       — Я не знал этого, — он кивнул в сторону пианино. — Это был Бетховен.       — Я знаю.       — Его трудно разучивать и играть. Я впечатлëн. Его произведения также были одними из первых, что я учил.       Кристина внимательно посмотрела на него. Тон Эрика был заметно легче и светлее, чем обычно. Как и его глаза.       — Вы занимаетесь ещё какими-нибудь видами творчества? — спросил он.       — Я училась рисовать акварелью, когда была маленькой, но мне это не особо нравилось. Также я недолго брала уроки вокала.       — Правда? — он сделал шаг в комнату.       — Да. Но я прекратила заниматься. Мой преподаватель сказал мне, что у меня ужасный голос. Мои родители начали искать другого преподавателя, но я решила, что вместо этого хочу попробовать себя в игре на фортепиано. Преподаватель по фортепиано был гораздо добрее.       — Понимаю, — Эрик уставился на клавиши. — Могу ли я надеяться услышать больше?       Она моргнула:       — Вы хотите, чтобы я сыграла для вас на пианино?       — Да. Даже очень. Из того, что я услышал, я могу сказать, что вы талантливы. Музыканты в оперной оркестровой яме часто разочаровывают, так что мне будет приятно насладиться действительно хорошей музыкой, — oн подошëл к креслу и выжидающе посмотрел на девушку.       Кристина снова повернулась к пианино. Она поджала губы и вновь положила пальцы на клавиши. «Лунная соната» — единственная мелодия, которую в данный момент мог подсказать её разум, — зазвучала во второй раз.       Дождь стучал по стëклам так же быстро, как сердце Кристины. Доктор вышел из спальни Реми с мрачным выражением лица. Раньше, когда она заходила в комнату своего брата, она всегда была полна радости и озорства: Реми — искатель приключений. Реми — шутник. Реми — мальчик, который знал, как заставить любого человека улыбнуться, особенно самого себя.       Теперь же всем, что она чувствовала, был страх.       — Есть какие-нибудь изменения? — спросил Густав.       — Улучшений нет, — доктор перевëл взгляд с Кристины на её отца. — Я советую вам начать прощаться с ним уже сейчас… Скорее всего, он проживёт ещё один день, не больше. Я не думаю, что он очнётся, только если произойдёт какое-то чудо…       Звук, вырвавшийся из горла Кристины, когда она выдохнула, не был человеческим. Это был такой же животный вопль, как вопль Эрика — спусковой крючок для всей жуткой боли в её разуме, сердце и чреве. Как страшный зверь, горе раздирало когтями её нутро.       — Кристина? — позади неë раздался встревоженный голос Эрика. Она услышала, как он встал. — Что случилось?       — Я должна прекратить, — прошептала она. — Я должна прекратить играть прямо сейчас.       Она не дала ему возможности ответить. Кристина вскочила и выбежала из комнаты, чтобы лечь в свою постель и замереть на несколько часов.