Стеклянное сердце

      К тому времени, как Кристина добралась до дома, её ступни болели так, что каждый шаг напоминал ходьбу по стеклу. Она бы даже не удивилась, если бы сняла изношенные туфли и обнаружила, что её чулки пропитались кровью. Возможно, с хорошей обувью ходьба не приносила бы такой боли. Конечно, если бы она могла позволить себе туфли получше, то не было бы нужды просить Жюля отнести эту записку Эрику.       Она уставилась на лестницу из двух пролётов, по которой она могла подняться в съёмную комнату многоквартирного дома, которую она делила со своим отцом. Всего в здании было пять этажей, на каждом этаже было шесть жилых помещений, одна кухня и три туалета. Из-за небольшого размера комнат большинство жителей были бедными холостяками, супружескими парами или матерями, чьи маленькие дети либо потеряли своих отцов, либо никогда их не видели.       Такими же были Кристина и Густав Даае: они ютились в комнатушке, где хватало места только для двух хлипеньких кроватей, выцветшего деревянного комода и красного ковра, придававшего комнате подобие стиля и домашнего уюта, который вряд ли был возможен с такими трещинами в стенах и чёрно-коричневыми пятнами на потолке, которые, как подозревала Кристина, могли быть плесенью. Имелось одно маленькое окошко, но и ему не удавалось осветить помещение, так как оно выходило на кирпичную стену соседнего здания.       Подниматься вверх по ступеням, когда она так устала, было хуже всего, не только из-за боли в ступнях и изурëнного состояния, но и из-за душевной усталости: всей этой тяжести, которую она несла одна на своих плечах, чтобы ей с отцом не оказаться на улице… Это делало преодоление лестничных пролëтов ещё более невыносимым. Особенно тогда, когда всë, что ей хотелось, — это заползти в постель и уснуть, очнуться в другой жизни: там, где она бы обрела покой. Отдых. Надежду. Что угодно, лишь бы не чувствовать этот комок нервов в животе из-за их с отцом бедственного положения.       Словно по сигналу, её желудок протестующе заурчал из-за отсутствия еды: она съела немного хлеба с маслом этим утром, и больше ничего. Она надеялась, что её отец ещё не доел последнюю буханку и что она не ляжет спать голодной. Им были нужны продукты, и он сказал ей, что купит их. Обычно Кристина прятала бóльшую часть своих денег от отца, так как он уже не мог нести за них ответственность. Её доверие к отцу почти исчезло.       Но они действительно нуждались в пище, поэтому она работала ещë и на мельнице — и благословение, и проклятие. От восхода до заката, шесть дней в неделю. У неё теперь вообще не было времени ни на что, кроме работы. Поэтому Кристина, не будучи дурой, но и не желая упасть в обморок от голода на текстильной фабрике, дала отцу денег на продукты. Половину всех еë денег.       Вопреки всему, она надеялась, что Густав сдержал своё обещание купить еды. Вздох сорвался с её губ, когда она провернула ключ в замочной скважине, уже ожидая разочарования. Когда она открыла дверь и увидела тëмную, тихую, пустую комнату, она ни капли не удивилась.       Свет от теперь горящей лампы подтвердил, что в комнате нет ни свежего хлеба, ни яблок, ни яиц, ни стручковой фасоли, ни какой-либо другой еды. Только кусочек чëрствого хлеба, который она не доела сегодня утром, лежал на комоде. В кувшине всё ещё было немного масла. По крайней мере, отец оставил для неë хотя бы это.       Если бакалейные лавки и булочные не работали после наступления темноты, значит, деньги, которые она ему дала, пропали зря.       Хорошо, что она дала только половину. Но зачем она вообще подарила ему этот шанс вернуть доверие, она понятия не имела. Конечно, он бы не пошёл за продуктами. Просто… О, как он настаивал, просил доверить ему это задание, обещал ей, что сделает всë так, как нужно…       Кристина заставила себя проглотить комок в горле и покачала головой, сдерживая слëзы.       Бесполезно. Бесполезно плакать об этом. Ей просто придётся ждать до послезавтра, до воскресенья, еë выходного дня. Она ходила в церковь одна, а затем шла за покупками. Не все магазины в тот день были открыты, но она уже знала, какие были. Хоть они и взимали дополнительную плату за то, что были открыты в день Господень.       Она подошла к комоду и достала ночную рубашку. Её пальцы выдернули шпильки из её волос, и она потрясла кудрями, затем скинула туфли и стянула чулки. Только когда она сняла свою повседневную одежду и уселась поудобнее в ночной рубашке, она взяла кусок хлеба, намазала его маслом и отправила в рот. Она заставляла себя жевать медленно, но эта жалкая трапеза закончилась слишком быстро.       Не насытившись и вовсе не желая остаться завтра голодной, Кристина решила собраться утром быстрее, чем обычно, чтобы купить гренок. Она ненавидела останавливаться в кофейне: тот же хлеб с конфитюром из кофейни можно было приготовить дома, купив продукты за пятую часть цены. Но дома не было ни хлеба, ни конфитюра. Нужно же было хоть где-то поесть.       Кристина заперла дверь, выключила свет и забралась в постель. Она сразу же заснула.       Позже, спустя несколько часов, щëлкнул замок, и дверь со скрипом отворилась. Кристина открыла глаза и рассеянно посмотрела в потолок. Звук спотыкающихся ног, топот, а затем ворчание. Даже этот тихий звук мог подтвердить, что еë отец не был трезв — это ворчание теперь было ей так знакомо, что её сердце наполнилось страхом.       Кристина села, и хотя она уже знала, что увидит, отсутствие продуктов в его руках вызывало у неë тошноту, от чего загорелись лицо и грудь.       — Папа, — прошептала она, и с этим словом из еë рта будто вышел пар.       В темноте она увидела, как его глаза нашли еë.       — Ты… — он прочистил горло. — Ты не спишь, — его голос звучал по-странному медленно и прерывисто, словно мужчина пытался подчинить себе свой заплетающийся язык.       — У тебя остались деньги? — во рту у неё пересохло.       Он моргнул. Ему потребовалось слишком много времени, чтобы её слова дошли до него.       — Нет.       — И еды ты не принëс, — она схватилась за живот.       Отец сделал несколько глубоких вдохов. До его помутнëнного сознания постепенно дошло, что он совершил ошибку. Мужчина покачал головой и опустил голову.       — Нет.       — Ты потратил всё впустую.       Густав ничего не отвечал. Только пошатывался на ватных ногах.       — Они подняли арендную плату. Ты знал об этом, папа?       — Почему… Почему они это сделали?       — Потому что они могут. Ты, наверное, заметил, что на прошлой неделе я стала больше работать.       Он молчал. Кристина может и рассмеялась бы не без горечи в голосе, если бы ей не было так грустно. Возможно, он не замечал этого.       — Я могла бы потратить эти деньги на что-то нужное, папа, — еë сердце билось у неё в глотке, колотилось о голосовые связки, заставляя их дрожать. — Я была так глупа, я поверила, что ты будешь верен своим словам. Ты не сдержал ни единого обещания за три года. Наверное, только отчаяние заставило меня дать тебе ещë один шанс.       Она не повысила на него голос, но отец попятился и схватился за комод, как будто она его ударила. Она не знала, почему он так отреагировал: подобные разговоры у них происходили по крайней мере раз в месяц.       — Прости меня, Кристина.       От отвращения ей захотелось закричать. Захотелось выпрыгнуть из окна, чтобы разбиться об землю внизу. А если и не этого, то наброситься на отца, начать толкать его, кричать ему в лицо, пока он не протрезвеет.       Вместо этого она отвернулась, закрыла глаза и заставила себя уснуть. Даже после того, как Густав улëгся в свою постель и пожелал ей спокойной ночи, отдохнуть ей не удавалось, несмотря на то, насколько она была истощена, потому что она боролась с желанием разрыдаться. Но чем больше она сопротивлялась, тем дальше сон ускользал от неё.       Даже если бы она дала волю слезам, оделась и выбежала из комнаты, ей было бы некуда идти. Все друзья, что у них были, покинули их, когда они с отцом потеряли своё положение в обществе. У её отца остался только один человек, который все ещё был готов им помочь — Эрик. Странный человек, о котором она почти ничего не знала и никогда не встречала, но который не раз давал им деньги. Единственное, что она знала о нём, это то, что он был чрезвычайно богат и отказывался контактировать с кем-либо, разве что через своего личного помощника Жюля Бернара.       Густав, по-видимому, дал ему обещание сохранить в тайне его личность и местонахождение, и, несмотря на все его нынешние недостатки, продолжал держать своë обещание по сей день.       Раньше через эти проклятые записки помощи просил еë отец. Но когда несколько месяцев назад Эрик, наконец, ответил отказом, сославшись на то, что он чувствует, что его щедростью пользуются в своих интересах, Кристина сама написала письмо, умоляя его о помощи.       Помощь продолжала поступать, но неохотно. Без энтузиазма. Жюль, казалось, был прав: велик был шанс, что он снова откажет.       «Твой отец должен взять на себя ответственность, — говорилось в последнем ответном письме с приложенной пачкой бумажных франков. Этого было достаточно для того, чтобы покрыть арендную плату за этот месяц. — Три года — более чем достаточный срок, чтобы посидеть без работы и погоревать. Я не хочу поощрять его поведение, но я также не хочу, чтобы его дочь голодала. Убедите его найти работу. Я начинаю уставать от этого. С уважением, Эрик».       Кристина судорожно выдохнула.       Если его следующий ответ — ответ на записку, которую она передала Жюлю сегодня, — будет отказом, если он решит, что ему надоело беспокоиться о том, умрëт ли она с голоду…       То она не знала, что тогда будет делать.       Наверное, нужно было найти мужа, как сказал Жюль. В этом многоквартирном доме было двое молодых людей, которые заинтересовались ей. Или, если она не выйдет замуж, то, возможно, уйдёт в монастырь. Но что тогда будет с еë отцом? Даже если она выйдет замуж, вдруг её новоиспечённый муж откажется заботиться о Густаве? Вышвырнут ли его на улицу? Вдруг он заболеет и умрëт?       Она слишком любила его, чтобы позволить этому случиться. Несмотря ни на что, она любила его больше всех на свете.       И ей хотелось, чтобы это было не так.