Чернильное море меж пальцами из пергамента

Сколько Лео себя помнит, он был уличным котом. Изящным и гибким, с острым зрением и чутким слухом — он почти никогда не промахивался на охоте и не боялся риска. Из всего его помета, он единственный выжил — и мать, слишком рано потерявшая всех остальных котят, отдавала ему все внимание и любовь. — Мой черный львенок, — говорила она, вылизывая ему шею и покусывая загривок. — Ты вырастешь большим и сильным, и ни зверь, ни человек не смогут тебе навредить. Если будешь по-настоящему осторожен. Лео, конечно же, верил и ей, и людям, пока человеческая жестокость не научила его настороженности и недоверию. Он видел тьму и свет человеческих душ, чувствовал бездну и ее искажения — как и любая другая кошка. Он видел золотые ветра мира, и не боялся смерти — зачем страшиться, если смерть неизбежна, и все, что Лео может выбрать: умрет ли он от старости или же от других, куда более страшных причин. Впрочем, мать научила его быть осторожным. У него не было лишних восьми жизней, чтобы искать встречи со стаями крыс, огромными собаками или жестокими людьми. Особенно людьми. Слишком уж много он знает кошек, которых люди затравили собаками, забили ногами или подсыпали яд в угощение, которое скармливали с ласковой улыбкой и приятным звучанием голоса. Лео не настолько глуп, чтобы довериться людям. И то, что он один из немногих, кто понимает их речь, лишь убеждало его в правильности этого решения. Обычно кошки понимают лишь тон голоса, вложенные эмоции — или то, что люди хотят показать. Лео отличается. Он в самом деле понимает слова, знает их значение, хотя не жил с людьми ни дня. Возможно, в одном из предыдущих рождений он тоже был человеком. Это единственное доступное ему объяснение… Впрочем, ему и не нужно знать. Самого навыка ему достаточно. Знание человеческой речи довольно полезно бродячей кошке: Лео понимает замаскированные под ласковый тон угрозы и убегает раньше, чем злой человек сможет ему навредить. Он раньше прочих узнает приближение ловцов, обходит по широкой дуге собачников, прикармливающих кошек лишь ради того, чтобы было на кого натравить собаку. Он знает, какой из мясников не прочь отдать ему обрезки мяса — и в какой именно момент лучше всего подойти к ним за едой и лаской. В общем, это полезный навык. Почти всегда. Лео переживал третью на своей памяти зиму, как перед ним появился смешной человеческий котенок, детеныш без взрослого, потерянный и одинокий. Люди не отпускают от себя котят очень и очень долго, даже когда те становятся больше своих родителей… а этот почему-то один. Лео поводит носом и чувствует запах соли. Обычно он избегает человеческих детенышей — те почти всегда жестоки, даже страшнее, чем их родители. Но этот не выглядит урожающе. Скорее, потеряно. Лео выглядывает из своего убежища, но не спешит навстречу. Лишь настороженно принюхивается и сверлит маленького человека с белой шерстью взглядом. Тот наконец его замечает, шмыгает носом и трет глаза. — Привет, — говорит человек подрагивающим голосом, и Лео склоняет голову в сторону, пытаясь получше его рассмотреть и показать заинтересованность. — Ты здесь совсем один, да? Я вот один, и никто мне больше не нужен. Детеныш вскидывается, смешно топает ногой, но Лео и в этом не видит угрозы. Подходит на полшага ближе, будто крадется, и вновь замирает. У детеныша нет под рукой ни камня, ни палки, и своими смешными короткими ножками он не сможет его догнать, даже если сбросит всю свою цветастую шкурку, в которую завернут. Но человек и не делает резких движений. Он смотрит завороженно, приоткрыв рот… а затем наклоняется ближе и шепчет, хитро и тихо, будто самый большой секрет: — Я от слуг убежал. Лео на это щурится и недоверчиво бьет по вымокшему картону хвостом. “Слуги” — это опасно. “Служанки” и “кухарки” — обычно хорошо, потому что они наливают молоко и стараются не вредить. А вот “слуги”... Будет плохо, если они найдут этого детеныша вместе с грязным бродячим котом. Могут ведь и бросить в него чем-нибудь, напугать криком или гремящей палкой… Лео прижимает уши и нервно смотрит по сторонам. А детеныш не чувствует никакой опасности. Даже тянет к нему свою руку, не то желая погладить, не то просто предлагая запомнить запах. Лео принюхивается — слишком морозно, чтобы хорошо чуять от покрасневшей кожи, но цветастая шкурка пропитана запахом и теплом достаточно, чтобы Лео мог уловить запах, почти не вытягивая навстречу морду. — Ты такой красивый, — восторженно, но все еще тихо пищит детеныш, протягивая руку все ближе. — Можно я тебя поглажу? Лео не показывает ни да, ни нет, потому что люди обычно понимают язык кошачьего тела как-то не так. Чужие пальцы едва заметно касаются его между ушами, оглаживают по щеке, явно желая, но страшась прикоснуться к незащищенной шее. Лео на мгновение жмурится, а затем смотрит, не моргая. Ему интересно, как далеко зайдет человек. И почти разочаровывается от того, что теплые руки отдергиваются и разрывают касание. Лео неосознанно за ними тянется и тихо, на пробу, коротко урчит. — Ох... мне так жаль, я не могу тебя взять, — тихо, почти урчаще говорит человек, все еще тянущий к нему руки. Лео на это лишь раздраженно поводит вибриссами и бьет хвостом. Не очень-то и хотелось, нынешняя жизнь его более чем устраивает… А затем в проулке появляются большие и шумные люди, зовущие “юного господина”. Вот они, “слуги”. Они пахнут страхом и раздражением — опасная для любого кота смесь. И Лео не рискует встречаться с ними: быстро взбирается по мусору и запрыгивает на низенькую пристройку. И лишь в самом конце, когда находится в безопасности, оборачивается назад. И видит: человеческий детеныш расстроенно и разочарованно смотрит в ту сторону, где почти позволивший себя погладить по-настоящему Лео сидел мгновения назад. Проходит зима, а за ней еще одна, и еще, и Лео, уже окончательно утративший котеночью игривость и гибкость, снова чувствует полузабытый запах. Он, матерый хищник, чьи территории обширны, а враги многочисленны, почти рад учуять привет из прошлого. Он заинтригован, хотя и понимает, что память людей слишком короткая, чтобы запомнить настолько давнюю встречу. За прошедшие зимы тот человеческий котенок подрос, вытянулся, сменил цвет шкурки… Но Лео уверен, что это он — слишком уж хорошо запомнил и запах, и голос, и мимолетное ощущение тепла так близко от шеи. Он осторожно выходит на свет, ведет носом, принюхиваясь еще раз, а затем коротко мяучит, привлекая к себе внимание. От человека — уже не детеныша, он явно входит в пору взрослости, — пахнет теплом и едой. Тот оборачивается и улыбается. — Привет, — говорит этот человек знакомым, но неуловимо изменившимся голосом. — А я уже думал, что накормил всех бродяжек в этом районе. Лео нервно дергает ухом и коротко бьет хвостом. Только этого тут не хватало: если другие кошки узнают, что здесь поселился добрый человек с безопасной едой, снова начнется дележ территории. Человек шарит руками по своей шкурке, хлопает по “карманам”, а затем хмурится и закусывает губу. Он выглядит расстроенно. — Прости, — говорит он, отводя взгляд в сторону, будто боясь бросить вызов. — У меня не осталось угощения. Лео на это фыркает и щурится, а затем осторожно и плавно подходит, потирается боком о ногу, оставляет на ней свою шерсть и запах. Потому что этот уже-не-детеныш его развлечение и просто его, пусть другие кошки найдут себе своего такого же. — Оу. Ты не обижен? Я честно принесу тебе что-нибудь в следующий раз. Лео на это обтирается уже другим боком, а затем поднимается на задние лапы и легко когтит передними черную плотную шкурку человеческих ног. Она забавно скрипит под когтями и хорошо их точит. — О нет, не надо так делать, слуги этого не оценят! — Человек хмурится, но голос его звучит слишком весело, чтобы Лео придал словам какое-либо значение. Человек наклоняется и смотрит на Лео своими ярко-голубыми, почти как у кошки, глазами. — Можно я тебя поглажу? Лео на это поднимает морду и смотрит, не моргая. Человек снимает с руки черную шкурку и обнажает слабую, бежевую… Касания его пальцев все так же нежны и невесомы, как далекие три зимы назад. После этого человек стал приходить слишком часто. Иногда каждый вечер, иногда раз в пять или семь ночей, но всегда с улыбкой, угощением и историями. Человек вообще оказался шумным, но безобидным, слишком любящем поговорить, но при этом ненавязчивым, и Лео, матерый кот, переживший всех своих сестер и братьев, понимающий людей и не страшащийся даже крыс, всегда настороженный и готовый когтями и зубами отстаивать свою жизнь, поддается. Он плавится, точно снег под лучами солнца — и с каждой встречей все сильней понимает тех котов, кто ушел с улицы в человеческий дом. Но самого Лео человек отчего-то забирать к себе не торопится. Это, наверное, даже обидно. Но Лео понимает: он слишком взрослый и слишком недружелюбный, чтобы настолько понравиться человеку. К лучшему. Возможно. По крайней мере, Лео еще может себя в этом убедить. — Я люблю кошек, — говорит в одну из встреч человек Лео. — Но я не могу никому об этом рассказать. В моей семье слишком любят собак, отец даже держит охотничью свору, а Гила с Винсом вообще перекашивает при слове “кошка”. Особенно Гила. Хотел бы я знать, почему, но они не рассказывают. Лео на это откровение прижимается к человеческой груди и тихо, чуть хрипловато урчит. Что ж, дело не в нем — и это до странного приятно. — Я скоро уеду. В Латвидж. Не знаю, насколько… Но я бы хотел взять тебя с собой, если ты будешь сидеть тихо, и научишься прятаться в комнате. Нам, конечно, нельзя животных, но дура из Безариусов своих кошек притащила, так почему… Лео на это трется лбом о чужую руку, а затем прикусывает пальцы, чтобы не хандрил и держался в тонусе. Человек на это смеется, прижимает к себе теснее и урчит, тихо и ласково: — Я к тебе вообще-то со всей душой, а ты… А ты цапаешься и шипишь, мне обидно. Лео дружелюбно прищуривается и едва-едва подрагивает кончиком хвоста — и вовсе он не царапается (ну почти), и вообще он очень дружелюбный и ласковый к тем, кто не кидается палками и не боится запачкаться об шерсть. Его человек не боится. Проходит еще несколько одиноких ночей, а затем человек приходит снова. Ранним утром, когда Лео уже готовится забиться между деревянных ящиков и подремать под лучами нового солнца. Человек сменил шкурку, и в руках у него большая тканевая сумка. — Сегодня я уезжаю, — говорит он вместо привычного “привет” и неловко чешет рукой свою голову. — Я, конечно, ни на что не надеюсь, и вообще вряд ли ты понимаешь все-все мои слова, но… Я выкинул часть вещей, так что в сумке тебе найдется место. Если ты мне доверишься. Лео настороженно подходит к сумке и шумно ее обнюхивает. Угрозой не пахнет. Пахнет лишь его человеком и чем-то свежим, как обычно пахнут белые шкуры, которые люди развешивают на веревках. Закончив обнюхивание, Лео начинает громко урчать и тереться о сумку и ноги. Потому что, да, он согласен, да, забери меня, у меня было время подумать, и без наших ночных бесед мне станет слишком тоскливо и одиноко… и еще много-много таких же слов, которые Лео хочет, но не может сказать. Потому что каким бы он умным ни был, кем бы когда-то давно не рождался, а говорить на человеческом не умеет. Но ему и не нужно. Его человек достаточно понятливый. Для человека. — Я тут понял, что мы так и не представились друг другу. Я — Элиот, хотя ты, наверное, и не поймешь. А ты будешь… — Человек, “Элиот”, вдруг взял его под лапы и поднял на вытянутых руках, будто осматривая впервые. Лео обычно бы начал изворачиваться, кусаться и шипеть, но от Элиота нет угрозы. Он хмурится, закусывает губу и напряженно думает. Лео просто любопытно, чем это закончится. — Знаешь, в детстве я мечтал завести льва. Большого такого, чтоб его боялись собаки, а мои братья начали меня уважать. И кошек тоже. Не против быть Леоном? Лео на это глухо рычит и бьет хвостом по всему, чего может достать. — Нет? Лев? Шеро? Аслан? Как там еще… на С есть что-то… не помню. Лео уже не рычит, просто смотрит на Элиота, как на идиота. Потому что он и есть идиот. — Лео? Ну наконец-то. Лео перестает ворчать и злиться, прикрывает глаза и тихо, едва слышно урчит. Элиот довольно смеется и ставит Лео на землю. А затем наклоняется, протягивая ему руку точно так же, как когда-то давно при первом знакомстве. — Приятно познакомиться, мистер Лео. Мое имя Элиот Найтрей, и я счастлив быть вам представленным. Лео подходит к протянутой руке, обнюхивает ее — и коротко лижет пальцы. А затем запрыгивает в приглашающе приоткрытую сумку.