Не двигайся

Арсений не знал, как отдать своему человеку сердце, так что отдал часть рабочего функционала. Они буквально поменялись некоторыми пунктами обязанностей, стерев вконец грань «начальник-подчинённый»: на него легло всё, что можно было сделать с помощью звонков и совещаний, Антон же не отлипал от экрана, забирая всё письменное. Парень обосновался в его кабинете, который они так и продолжили делить, даже получив в распоряжение освободившееся от прошлого зама пространство, коммуницируя только с Серёжей, надобность в котором по сути почти отпала, и Дмитрием Темуровичем, что иногда забегал на пару минут в день. Даже не пытаясь имитировать интерес к коллективу, юноша позволил защищать себя от возможных нападок и пренебрежения посторонних. И так действительно стало легче. Пусть дома его больше не ждали, потому что были в зоне доступа в любой момент, ночевать в офисе просто не осталось необходимости. Оказалось, что при наличии хорошего помощника вполне можно было обойтись без переработок, за что он был безмерно благодарен. Даже если выстроить настоящие отношения у них не получится, о возвращении к прежней жизни речь уже не шла. По вечерам парня приходилось отпускать с водителем на несколько часов — за вещами, которые за три-четыре дня едва ли не полным составом перекочевали в квартиру, и в эти паузы слепой садился за подаренное макраме, убеждая себя, что создавать своими руками подарок тому, кто и так носил на запястьях несколько килограммов металла, не странно, а очень даже мило. Тогда как необходимый разговор он оттягивал, как мог, поддаваясь страху, что его не поймут. Антон не сбегал по утрам, всё так же вытаскивал его на прогулки, игнорируя приятную теперь усталость, всегда возвращался к ужину, но между ними всё равно висела неопределённость. Кто они друг другу? Если не брать в расчёт рабочие отношения, крепкую дружбу, что удалось завязать так быстро, уютное сожительство, то дальше ведь они не заходили. Да, спали в одной кровати, ели и сосуществовали, не разрывая прикосновений, но ведь обоим имеющегося было мало. Оба это понимали по тому, как близко Антон начал оказываться к его губам и какие фразы иногда отпускал сам мужчина, говоря намёками всё, что не мог сказать прямо. Причём причина недоговорённости была простая — он боялся всё испортить. Удивительно, как быстро люди привыкают к хорошему, из раза в раз желая только больше. Не менее удивительным было просыпаться каждое утро с тёплой рукой под щекой или на шее, больше не испытывая ненависти к жизнерадостному будильнику, потому что пение птиц теперь возвращало мысленно в тот живой лес. Как и пить кофе вдвоём на балконе в полной тишине, даже несмотря на прохладу осени и скрывшееся в вечных облаках солнце, потому что самый яркий, даже для слепого, луч теперь был не где-то там, в небе, а рядом, под подушечками пальцев. После очередного вправления мозга от Паши Арсений всё же решился переступить через себя тем же вечером четверга, на кухне. Стоял, опершись спиной на тумбу, и тратил их время на напряжённое молчание, собирая себя по кусочкам в смелого, открытого и взрослого человека, способного говорить словами через рот. — Не знаю, насколько я не вовремя, но нам нужно кое-что обсудить. Медленно, со стуком был отставлен прочь бокал вина, парень задержал дыхание на пару минут, но всё же среагировал: — Если передумал съезжаться, то мог бы сказать и пораньше. Осталась всего одна коробка. — Нет, речь вообще о другом. У тебя нет в голове мысли, что всё закончится, когда ко мне вернётся зрение? Что я просто не представляю тебя в должной мере, чтобы понимать, в какую степь мы движемся? — сердце не столько билось, сколько дрожало. Послышался большой глоток, вслед за которым зашептала нечто непонятное домашняя одежда вставшего собеседника. — Есть. Навязчивая такая. И меня напрягает, что ты тоже об этом думаешь. — Это наводка психолога. Мне такое на ум не пришло бы. А, наверное, должно было, — как бы оправдываясь, сдаваясь, мужчина развёл руками. В ушах прозвенел всего один шаг второго. — И? Тебе начало казаться, что он прав? — Мне начало казаться, что я не могу в нужной степени своими действиями объяснить тебе, что это чушь. Для меня всё настоящее, — выставил ладони вперёд, пытаясь найти тепло, но хватался только за пустоту. — Всё, что чувствую. Настоящее, понимаешь? — Это можно будет проверить, когда ты прозреешь, — чужой голос стал глуше, отстранённее. — Не хочу показаться эгоистом, но пока что проверять желания нет никакого. — Ты настолько во мне не уверен? — Точно знаю только одно: ты веришь в то, что говоришь, — холодностью интонации его почти хлестали по лицу. Не на такой ответ Арсений рассчитывал. — Этого мало. — Зато честно. И, видимо, мне этого достаточно, чтобы оставаться рядом, перевозить чёртовы вещи и ложиться по ночам к твоей красивой спине. Он прожевал слово «красивая» не как комплимент, а как битое стекло. Руки так и остались висеть в воздухе: — Прости за это подвешенное состояние. Прости, ведь я не знаю, что сделать или сказать, лишь бы поменять твоё мнение, — просяще сжал и разжал пальцы. — Иди ко мне. Пожалуйста. — Не сейчас, — отрезал Антон и скользнул по ламинату назад. — Почему? — лицо потеряло контроль над эмоциями и превратилось в одну большую скорбь. — Потому что у меня снова отключится мозг, и мы не закончим обсуждение. Я слишком слаб перед твоим способом общаться. — Это давно не способ, сам же знаешь. — Уже не знаю. Вообще перестал понимать, чего ты от меня ждёшь. Тебе одиноко — я остаюсь. Тебе страшно или некомфортно — я под рукой. Ты по какой-то причине устал спать один — сплю по соседству. Но, если честно, меня больше угнетает не это непонимание, а страх, что всё снова не так, как мне кажется, что ты оттолкнёшь, когда вернёшься к привычной жизни, — собеседник вздохнул с той же обречённостью, что была в нём самом. — Когда сможешь действительно посмотреть на меня. — Если тебе кажется, что всё происходящее — только игра одинокого человека, и я выбрал тебя просто за неимением других вариантов, то действительно ошибаешься. Иди ко мне. — Зачем вообще тогда было начинать этот разговор? — Затем, что мы застопорились. Стоим, боимся, но ничего не предпринимаем. Антон, мне не нужно просто фоновое тело, которое разбавляет скучную жизнь. Мне нужен конкретно ты, — воздух разрезала чужая усмешка. Такая горькая, болезненная, что заныло солнечное сплетение. Ему не верили. — Для чего? — Да не для чего, господи. Что ж тебе на всё нужна убедительная причина… — Так выглядит моя жизнь. Если я нужен, всегда есть повод. И о каких чувствах ты говоришь? Благодарность за помощь с работой? Сочувствие к кому-то не менее заброшенному? Радость от прогулок? Облегчение от того, что есть человек, который позволяет тебе всё? Чувств много, Арсений. Даже наш, такой разный, страх входит в эту категорию. Или ты про нашу странную дружбу, а? Конечности опустились сами. Последняя фраза стучала по мозгу кувалдой, заглушая мысли; мужчина потерял равновесие и осел прямо на пол, прижав колени к груди и переходя на шёпот: — Для тебя это всё же только дружба? — А для тебя — нет? — Антон отступил ещё дальше, хотя давно уже должен был упереться в стену. — Встань, пожалуйста. Я чувствую себя извергом, который добивает умирающего. Он послушно поднялся обратно, внутренне содрогаясь и испытывая желание заплакать, лишь бы отпустить свою боль, но сделать этого физически не мог. Собрался для финальной фразы, после которой мысленно, уже заранее, закрывал за Антоном входную дверь: — Нет. Была ей, но я упустил момент, когда перешёл грань. Мне казалось, что мы оба это понимаем. Прости, что ошибся. Прости, что допустил... Прости, что начал обсуждение, — парень подорвался с места и стремительно приблизился к нему, не отвечая, но дыша тяжело, загнанно и будто даже зло. Чуть повернув голову вбок, он подставил тому скулу. — Если собираешься ударить, то хотя бы намекни, куда, чтобы я приготовился. На лицо легли горячие ладони, юноша не оставил ему и сантиметра личного пространства, всё ещё не произнося ни слова. — Ты очень пугаешь меня сейчас, — Арсений даже не пытался скрыть дрожь в теле, только беспорядочно метался взглядом по темноте, от которой можно было ждать чего угодно. — Не двигайся. Он не успел задать вопрос, потому что, стоило ему замереть, мягкие губы на долю секунду накрыли его собственные. Не давая времени осознать происходящее и откликнуться на короткий поцелуй, Антон отступил, исчезнув во мраке вместе со своим теплом. Чуть подавшись вперёд, слепец снова протянул к тому ладони, теряясь в гуле оглушающего пульса: — Вернись. — Чтобы ты мог меня придушить? — усмехнулись откуда-то издалека. — Чтобы мог ответить. За плечи его потянули на себя, но вместо продолжения только крепко обняли. Он не сразу понял, что в груди, помимо его собственного, эхом не менее часто билось чужое сердце. Устало выдыхая, обвил руками тонкую талию. — Пойдём спать? — шепнул Антон, оставив губами след на его виске, похожий на тот, что часто оставлял щекой. Видимо, всё это время та сглаживала углы, только намекая, как на самом деле должен был ощущаться этот жест. — Считаешь, мы договорили? — Если ты не заметил, я тебя поцеловал. Думаю, этого достаточно, чтобы речь больше не заходила про «застопорились», — перезвон смеха вышел приглушённым, будто замученным или смущённым. — Не заметил. Повтори или я буду продолжать капать тебе на мозги. С новым смешком его обняли крепче, чуть облокачивая на тумбу и впечатываясь более ощутимо. Голову повело получше, чем от выпитого вина, и он откинул одну руку назад, чтобы не потерять равновесие снова, потому что лицо Антона всё еще считалось запретной зоной, но ладонь наткнулась на бокал, с грохотом уронила тот на пол. Кожу прошила резкая боль, парень оторвался от него, среагировав на звук: — Господи, как ты умудрился! — зашумела вода, под прохладные струи которой поднесли глубокий, судя по ощущениям, порез. Промыв рану, юноша наскоро промокнул её чем-то, действуя подозрительно умело, без лишней паники, и отошёл. — Стой так, сейчас мазь принесу, чтобы шрама не осталось, — тот прошуршал прочь из кухни и вернулся с вязкой субстанцией. — Чем она пахнет? — он удивлённо раскрыл невидящие глаза. — Без понятия. Запах мерзкий, согласен. Потерпи немного, будет щипать. Ответить Арсений какое-то время просто не мог. Это был тот же самый запах, что никак не удавалось распознать, что преследовал его человека вне зависимости от времени суток и места работы. Мазь от шрамов… не так поэтично, как ему думалось, но до пугающего закономерно. Конечно, это была именно она, что же ещё? Самый стойкий парфюм, такой волнующий, оседавший на лёгких фимиам, а на деле — простое лекарственное средство. Сколько ещё ран он не видел и не трогал, раз Антон выливал на себя, казалось, целые тюбики? Помогали ли они или были скорее бесполезной привычкой? Его отяжелевшая голова упала на острое плечо, пока юноша неведомым способом ухитрялся одновременно перевязывать чем-то тонким рану и гладить по спине. — Видимо, вселенная намекает, что лучше всё же отправляться спать, — прошипел мужчина болезненно. — Нам вставать рано. — Сам дойдёшь без происшествий? Я в душ забегу. Он только кивнул, нехотя отстраняясь. Всего один вечер, а выяснилось больше, чем было запланировано. И теперь Арсений не знал, что делать с частью полученной информации, но об этом можно было подумать завтра, заскочив к Паше на стаканчик крепкого. Тот уж точно поможет разложить всё по полочкам, когда перестанет визжать после пересказа всех событий. Теперь точно имелось, что ответить на вопрос «У вас что-то было?» Определённо да. Определённо. Постель оказалась такой непривычно холодной и пустой, что он поёжился в ожидании, когда к нему присоединятся. Антон пришёл, когда сон уже почти овладел им, неожиданно начав шуршать домашней одеждой, в которой обычно ложился. Будто надеясь внезапно прозреть, слепой перевернулся к тому лицом: — Слух меня обманывает или ты правда раздеваешься? — Подумал, что ты всё равно меня уже трогал и терять нечего. Скажи, если будет неприятно, я могу и в футболке поспать, — шепнули ему, продавливая матрас весом тела. — Глупости, — с готовностью дорвавшегося он прильнул к обнажённой груди, невесомо касаясь многочисленных бугорков. — Я люблю твою подростковую кожу. Нервный смешок прозвучал над головой; парень закутал его в руки, как в одеяло, прижал крепче и поцеловал в макушку. — То голос, то кожа. Мне стоит принимать это за признание? С учётом-то твоих особенностей восприятия. Или подождать, пока ты перечислишь всё, до чего можешь дотянуться? — Поверь, уснёшь раньше, чем я озвучу хотя бы половину списка, — часть фразы утонула в зевке, но Арсений был уверен, что его поняли, и договорил, также посмеиваясь: — Губы мне тоже понравились, если что. — А всё же ты не ответил, — посерьёзнел вдруг второй. — Ответил. Просто ты опять пытаешься вытащить из меня что-то прямым текстом. Спи, — сверху раздражённо цокнули. — Да стоит, стоит. Хватит клещами всё вытягивать, садюга. — Не «садюга», а «амбассадор прямолинейности». В конце концов либо я научусь читать твои подтексты, либо ты начнёшь формулировать мысли нормально. — Либо, — еще одна пауза для зевания, — мы проговорим всё, что тебе хочется услышать, и никому не придётся подстраиваться. Кстати, спасибо за «красивую спину». — Да это тебе, наверное, спасибо, что она теперь в полном моём распоряжении. Тоже её люблю. — Засчитано в качестве ответного признания. Видишь? Совсем не сложно. Просто берёшь слова и понимаешь так, как тебе удобнее. А потом засыпаешь счастливым, как это делаю я. «Потому что я правда счастлив с тобой, мой маленький лучик среди всей этой непроглядной тьмы. Моё личное чёрное солнышко».