Исправить тебя

      Открыв глаза утром, Вэй Ин первым делом обнаруживает привязанного к дереву Цзян Чэна и спокойно медитирующего рядом Ханьгуан-цзюня. Тут он вдруг окончательно просыпается, с ужасом осознавая, что Ханьгуан-цзюнь вполне себе свободен, в то время как Цзян Чэн сейчас скован именно его цепями.       Вэй Ин невольно прислушивается к ощущениям и понимает, что мертвецов, которые их охраняли всё это время, больше не чувствует. Вероятно, Ханьгуан-цзюнь избавился от них еще до появления Цзян Чэна. Да и будь они всё еще здесь, смог бы Вэй Ин и правда использовать их против него?       Сердце уходит куда-то в пятки, он в панике смотрит на пребывающего в беспамятстве брата. Тот кажется не ранен — только оглушен, но Вэй Ин всё равно охвачен ужасом. Он не сдерживает обреченного и горестного вздоха. Его брат не будет свободен. Из-за него. Снова из-за него.       Всё это время он так безнадежно мечтал избавить Цзян Чэна от всех прелестей рабской жизни, но на деле ничегошеньки для этого не сделал. Только всё испортил. Он подвел их всех, а главное подвел Цзян Чэна. И всё из-за своей глупой привязанности к своему Лань Чжаню господину. И теперь брат вернётся в Облачные Глубины, где его наверняка жестоко накажут, а Лань Сичень так и продолжит над ним издеваться.       Вэй Ин так пугается этой перспективы что, сбросив с себя мантию, которой вечером укрывал Ханьгуан-цзюня (и когда только она оказалась на нём самом?), и инстинктивно вздрогнув от пробравшей его утренней прохлады, нарушая все запреты, подползает к сидящему в двух шагах от него господину и осторожно хватает того за рукав, в молчаливой просьбе выслушать его. По сути, сейчас он больше ничего не может сделать, так что ему уже ничего не остается, кроме как просить. Даже осознавая всю бессмысленность и бесполезность этой затеи.       Господин открывает глаза, прерывая медитацию, и одаривает его ничего не выражающим равнодушным взглядом. Потом вдруг тянет за руку, усаживает верхом на собственные колени и приказывает, твердо придерживая за подбородок и заставляя смотреть себе в лицо.       — Говори.       И Вэй Ин говорит. Торопливо, сбивчиво, но очень искренне и даже умоляюще. Его взгляд потерянно бегает по лицу Лань Ванцзи вверх вниз. Пару раз осмеливается посмотреть ему в глаза, но снова и снова поспешно опускает взгляд куда-то в область подбородка и шеи. И непрерывно просит, отчаянно и горько.       — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста отпусти его. Я сделаю всё что захочешь. Правда. Я согласен на что угодно. Я знаю, что ты и так можешь делать со мной всё, что хочешь. Но мне больше нечего тебе предложить… Я честно буду послушным. Никогда ни словом, ни жестом не воспротивлюсь, и не попытаюсь сбежать. Всё, что пожелаешь, как пожелаешь. Всё… — голос срывается на прерывистый шепот, а пальцы болезненно стискиваются, сжимая ткань на груди Лань Ванцзи. — Пожалуйста… ему нельзя туда возвращаться. Он этого больше не вынесет. Я не вынесу, если из-за меня… снова из-за меня… — истерика подступает все ближе. Губы уже неконтролируемо дрожат, мешая говорить, но он всё бормочет и бормочет как заведённый. — Я не смогу… он не виноват… никогда не был виноват. Это я… всегда только я… Пожалуйста, Лань Чжань, я умоляю тебя, отпусти его…       Он и сам не замечает, когда начинает плакать.       И это до безумия дико, потому что он не делал этого уже очень и очень давно. Если не считать тех мимолетных слез облегчения от новости о счастливом замужестве сестры, можно сказать, что в последний раз он по-настоящему плакал еще во время войны, после того как отомстил за смерть дяди Цзян и госпожи Юй. Тогда, вслед за выплеснутой яростью пришла всепоглощающая боль. А после уже ничего не могло его в достаточной мере тронуть.       Извлечение ядра если и спровоцировало слезы, то только инстинктивные, от невыносимой физической боли. Саму потерю он не оплакивал — уж слишком опустошенным себя чувствовал. Не плакал он и позднее. Ни от осознания собственной участи, ни от наказаний, ни от чего. Гнев, равнодушие, смирение, принятие — состояний было много. Но ни одно из них ни разу не привело к разведению сырости. Вэй Ин умел терпеть и со всем справляться, не принимая ничего слишком близко к сердцу.       Но видимо именно сейчас чаша терпения переполнилась. Если за все предыдущие месяцы он и научился как-то справляться с тем, с чем сталкивался, находя в происходящем не только плохое, но и хорошее, то последние дни оказались чересчур переполнены новыми, выбивающимися из обыденности потрясениями, взбаламутившими воду в этом застоявшемся болоте и заставившими её расплескаться через край.       И вот теперь, до предела измученный внезапно навалившимися на него сомнениями и душевными терзаниями, вынудившими его сделать самый трудный и болезненный выбор в своей жизни, который он до сих пор и сам не до конца переварил, он вдруг узнает, что этим подвёл последнего оставшегося у него близкого человека. Спровоцированные этим страх и бессилие оказываются последней каплей, сорвавшей к черту так тщательно удерживаемую плотину чувств.       И вот он рыдает как ребенок, не в силах больше удерживать это в себе. Его горло сдавливает невидимыми узлами и каждое слово в этой бездумной отчаянной сбивчивой речи приходится буквально выталкивать из себя, болезненно и с трудом. Он и сам не до конца осознаёт что говорит. Он просто должен спасти брата, и ради этого он готов пообещать что угодно и кому угодно.       Строгий голос останавливает его.       — Хватит.       Вэй Ин послушно замолкает, болезненно прикусывая дрожащие губы и глотая слезы. Лань Ванцзи отпускает его подбородок, скользит ладонью вдоль скулы, и Вэй Ин, забывшись, беспомощно прижимается к ней мокрой щекой, ища утешения. Он слишком расстроен и выбит из колеи сейчас, чтобы осознавать у кого именно он смеет это утешение просить, но инстинктивно тянется за ним.       Лань Ванцзи в ответ лишь замирает на долгое мгновение, то ли удивленно, то ли дозволяя этот жест. А потом смещает ладонь на затылок и спокойно прижимает к своему плечу. И Вэй Ин доверчиво льнет ближе, переставая сдерживаться, и рыдает, уткнувшись носом куда-то в изгиб его шеи.       Лань Ванцзи ничего не говорит. Не ругает, не утешает, не гладит по спине. Он просто молча держит его, позволяя выплакаться, пока его пальцы в волосах Вэй Ина временами едва заметно подергиваются, будто бы в задумчивости. Это отдаленно немного походит на отстраненную, холодную ласку, но Вэй Ину кажется и этого сейчас вполне достаточно.       Лань Ванцзи молчит до тех пор, пока Вэй Ин наконец не успокаивается и не перестает дрожать в его руках. Впрочем, отстраняться Вэй Ин всё равно не спешит, так и оставаясь в прежнем положении и пряча лицо на чужом плече.       — Он пришел за тобой. Ты уверен, что сможет уйти без тебя?       Не обещание отпустить — просто вопрос. Как-никак Цзян Чэн оказался здесь именно потому что пошел за Вэй Ином. А еще это обозначение того, что его самого уж точно никто отпускать не собирается. Да уже и плевать, если честно. На себя ему и правда плевать.       Вэй Ин шмыгает носом и немного медлит, подбирая слова, вдруг засомневавшись в успешности этой затеи. Его голос звучит хрипло, но больше не срывается. Истерика и правда уже схлынула, оставляя его растерянным, но уже в меру собранным.       — Я не знаю… он должен… Я мог бы попытаться его уговорить… если бы ты позволил.       Он всё так же жмется к груди Лань Ванцзи и пытается быть максимально честным с ним. Он очень хочет верить, что этого будет достаточно. Что он сможет его убедить в собственной искренности и получить хоть каплю доверия в ответ. И что тот даст ему шанс хоть что-то исправить. Он ведь на самом деле хороший, его господин. Вэй Ин верит, что хороший.       Тихий голос звучит задумчиво.       — Сиченю он нравится.       Точно, Лань Сичень… И на что Вэй Ин только надеялся?! Он же просит не за чьего-то там раба. Он просит за раба его собственного брата! Того самого, которого Лань Ванцзи явно любит. Его самого близкого человека, как ни посмотри. А Вэй Ин просит отпустить его собственность. Дурак… Разве сможет Лань Ванцзи отобрать что-то у своего брата? Тем более если это что-то тому нравится. Нравится как игрушка или как любимая зверушка, но всё же.       Эта идея изначально была провальной… Но Вэй Ин это начал и уже не может остановиться.       — Он обижает его, — говорит он тихо, немного отстраняясь и искоса поглядывая на господина.       — Как я обижаю тебя?       Вэй Ин вздрагивает. Но вопрос звучит спокойно и Лань Ванцзи не проявляет никаких признаков злости — лишь смотрит внимательно. Кажется, ему и правда интересно.       — Нет, ты не… — «не обижаешь меня». — Он просто… груб с ним. Я вижу… когда ему больно.       Лань Ванцзи вдруг слегка гладит его по голове.       — Может, ему просто стоит быть послушнее? — «Как ты…» остается не озвученным, но очевидным. — Брат никогда не бывает жесток просто так.       Вэй Ин грустно вздыхает и продолжает нервно теребить одежды на его груди. Ну как ему объяснить?       Минуту спустя теплую руку с головы убирают и понукают встать. Вэй Ин неловко сползает с таких же тёплых как рука коленей, поднимается, и Лань Ванцзи следом за ним. Вэй Ин невольно ёжится: это утро и в самом деле довольно прохладное. Несмотря на тяжелый гнетущий разговор, от которого зависело очень многое, в руках Лань Ванцзи ему было тепло и даже уютно. Сейчас же его обдает холодом, кожа покрывается мурашками и он чувствует себя несколько дезориентированным и потерянным.       — Можете поговорить. Если он пожелает уйти один — я позволю.       Вэй Ин потрясенно смотрит на него, но тот уже отвернулся и спокойно идёт в сторону реки, где Вэй Ин набирал воду накануне.       — Правда?       Лань Ванцзи никогда не врёт, но Вэй Ин слишком шокирован, чтобы сразу поверить в такое.       — Мгм.       Когда тот исчезает из вида, Вэй Ин торопливо протирает рукавами лицо, похлопывает по нему ладонями, разгоняя кровь, и бежит будить брата, надеясь, что его собственные веки не слишком опухли и тот не догадается, что он плакал.       Цзян Чэн сначала непонимающе продирает глаза, а потом на его лице снова появляется привычное недовольное выражение.       — Ну что, спас своего Нефрита, придурок?       За грубыми нападками тот как обычно прячет своё беспокойство.       — Лучше ты мне скажи, какого черта поплелся следом! Нельзя было просто уплыть вместе со всеми?       — И оставить тебя одного «с удавкой на шее»?       — Думаешь от того, что ты будешь болтаться рядом мне станет легче?       Они какое-то время злобно и упрямо зыркают друг на друга, пока Вэй Ин не сдается. Он всегда первый прекращает их споры, иначе они могут длиться вечно. Цзян Чэн сам никогда не идет на попятную, даже когда явно понимает, что с каждым дальнейшим словом становится всё более и более неправ.       — Кажется, мне «удавка» не грозит. — Лань Ванцзи не говорил, что наказания не последует. Но Вэй Ин почему-то уверен, что казнить его точно не будут. Иначе зачем тогда проявлять к нему подобную милость? В любом случае, что бы тот ни решил, Вэй Ин с этим справится.       — Кстати где он?       — Думаю, пошел за водой. Чтобы дать нам возможность поговорить.       — Кхм… Зачем ему это? Или вернее… о чем он хочет, чтобы мы поговорили? — голос Цзян Чэна сначала звучит удивленно, а потом уже с опаской.       — Я хотел поговорить. Он лишь позволил. — Вэй Ин делает паузу, давая тому переварить информацию. — Послушай, Цзян Чэн, ты должен уплыть с остальными. Он обещал отпустить, если я смогу убедить тебя.       — Он нас отпустит?! Почему?       — Тебя. Он отпустит тебя. Потому что я попросил… Не знаю почему это сработало. Правда не знаю. Но ты можешь уйти — ты должен уйти. Это твой последний шанс, понимаешь?       — А ты?       — А я останусь… Всё нормально, честное слово. Он… он не обидит меня. Я буду в порядке. Не волнуйся за меня и просто уходи.       — Я никуда без тебя не уйду!       — Да что же ты за упрямец такой? Тебе нужно уйти! Со мной всё будет нормально. Он не такой, как Лань Сичень. И я правда не против остаться с ним.       Цзян Чэн сначала смущенно кривится, а потом всё-таки спрашивает, отведя глаза:       — А какой по твоему Лань Сичень?       А вот это уже нечестно. Они же всегда избегали этой темы. И теперь Вэй Ин должен прямо сказать, что замечал больше, чем стоило? Вместо этого он решает подойти с другой стороны.       — Лань Чжань не делает мне больно.       Черт, ну почему он снова его так назвал? Лань Чжаня ведь больше нет — теперь есть только Ханьгуан-цзюнь. Ну или, на крайний случай, Лань Ванцзи. Ведь так?       — И что? Дело разве в боли?       — А разве нет?       — Нет.       Голос Цзян Чэна звучит несколько удивленно, как будто он настолько уверен в своем ответе, что сам вопрос кажется ему странным. Вэй Ин решительно ничего не понимает. И это придает ему наглости говорить более прямо.       — Не ты ли с завидной регулярностью ходишь весь искусанный и в синяках, а иногда и ходить толком не можешь? Хочешь сказать, что это совсем неважно?       Цзян Чэн обреченно жмурится и стучится затылком о дерево, шипя сквозь зубы и закатывая глаза. Но ответить придется, ведь он сам это начал. Его щеки краснеют, кажется, до самых ушей, прежде чем он выдавливает из себя:       — Я не против такой боли.       Вэй Ин хлопает глазами пытаясь понять, что тот вообще имеет в виду. Понимание прошибает его горячей волной смущения и заставляет неловко хлопать уже губами от незнания что можно ответить на подобное. В конце концов он прячет пылающее лицо в ладонях, трет глаза и переносицу в попытке успокоиться. Когда ему это наконец удается, цвет лица Цзян Чэна тоже уже становится на пару оттенков менее лиловым.       Следующий вопрос дается Вэй Ину совсем нелегко, но он должен прояснить ситуацию.       — Прости, но я всё равно не совсем понимаю… Ты ведь откровенно хромаешь иногда. И ты уверен, что не против такого?       Цзян Чэн вздыхает.       — Это лишь последствие. Просто он… мы оба иногда слишком увлекаемся.       — А… Оба?       У Цзян Чэна невольно слегка дергаются брови.       — Угу… — сквозь неловкость от вынужденной чрезмерной откровенности пробивается легкая нотка самодовольства. — Вот только с духовными силами кое-кто восстанавливается быстрее… — недовольно фыркает.       Вэй Ин потрясенно моргает, потом нервно хихикает, потом качает головой. Его понимание происходящего перевернулось с ног на голову слишком быстро, и теперь он пытается хоть за что-то удержаться. Перебирая в уме «список прегрешений» Лань Сиченя он вдруг понимает, что действительно ни разу не замечал у брата каких-либо травм иного характера чем тот, который того «не беспокоит». Да и Лань Сичень при Вэй Ине никогда не проявлял какой-либо грубости по отношению к Цзян Чэну. Неужели он сам всё додумал?       — Ну а как-же… все эти намеки и разговоры…       — Ему нравится смущать меня. И делает он это исключительно в твоём присутствии, кстати… засранец.       Последнее прозвучало с чувством, но как-то совсем не зло, скорее с легкой грустью и мягким негодованием. С похожими интонациями в голосе он ругал и журил самого Вэй Ина, когда был чем-то недоволен.       — Тогда почему… почему ты сбежал, если… тебя всё устраивало?       — Меня не всё устраивало… — Цзян Чэн закатывает глаза и морщится, вздыхая — не знаю…       Потом добавляет резко:       — Представилась возможность — я ей и воспользовался. Знал, что и тебя смогу вытащить, вот и не раздумывал особо. Разве ты не поступил бы так же?       Вэй Ин хмурится. Сбежал бы он? Эта мысль безусловно неоднократно посещала его голову. Что-то вроде «вот если выберусь из Облачных Глубин, тогда обязательно… наведаюсь в Юньмэн, поплаваю в озере, поохочусь на фазанов…». Но задумывался ли он об этом всерьез? Сбежал бы, если бы действительно появилась такая возможность?       Если подумать об этом как следует, то куда бы он пошел? Была ли альтернатива получше? Таким как он точно нигде не будут рады. С этой светящейся меткой на шее его скорее всего быстро поймали бы и, в лучшем случае отправили обратно к господину, а в худшем… даже думать об этом не стоит. А появись у него возможность связаться с другими рабами, как сейчас, единственным выходом оставалось уплыть за море. Но эта идея особого вдохновения у Вэй Ина, если честно, не вызывала. Это была совсем чужая земля, с, по слухам, еще более суровыми нравами чем их собственная. И он не мог быть уверен, что для него это окажется лучшим вариантом, чем нынешнее положение.       К тому же, даже если бы он каким-то чудом умудрился сбежать в одиночку, то сам никуда не поплыл бы. Он не смог бы бросить Цзян Чэна одного и, если и сбежал бы, то в первую очередь ради того, чтобы спасти брата. И, похоже, тот был в том же положении — не видел смысла спасаться и бежать в никуда совсем один, оставляя его здесь. Даже если Вэй Ин и был почти не против того, чтобы остаться…       Вэй Ин уже понимает бесполезность своих попыток, но пока не сдается окончательно. Вместо ответа на заданный вопрос, который в принципе и так понятен по его долгому молчанию, он спрашивает:       — А если бы не было меня, ты бы… хотя бы думал о том, чтобы вернуться к нему?       — Я и без тебя думал… не знаю… До того как «спасти» тебя, эта мысль неоднократно закрадывалась в голову. Мол, какого черта, зачем оно мне всё вообще… как он там… Но ведь вернуться сейчас — смерти подобно, разве нет?... Ладно ты. Ты ведь не сбегал, это мы устроили ловушку, о которой ты даже не знал. К тому же, сам своего Нефрита и спас. Тебя-то можно простить. А меня?       Посмотрев на ситуацию брата под другим углом и вспомнив полное уверенности «Сиченю он нравится», Вэй Ин начал искать помощи там, где сам до этого не ожидал, уже не столько пытаясь уговорить его бежать, сколько найти хоть какой-то приемлемый выход из этой ситуации, учитывая упрямое нежелание брата уходить.       — Но ведь… я правильно понял, что Лань Сичень к тебе на самом деле неплохо расположен? Может он не станет…       — Ха, откуда мне знать? Он… даже заботлив по отношению ко мне… но ведь я… не знаю… — неуверенно бормочет Цзян Чэн.       Вэй Ин замечает возвращающегося Лань Ванцзи и понимает, что пора поторопиться:       — Так ты уйдешь или вернешься в Облачные Глубины вместе с нами? Последний шанс, А-Чэн. Подумай еще раз, пожалуйста.       Тот поворачивает голову, тоже замечая Лань Ванцзи, и вздыхает.       — Вернусь. И будь что будет.