Исправить тебя

      Они хотят его убить.       Вэй Усянь и правда не понимает какой в этом смысл. Смерть Ханьгуан-цзюня им ровным счётом ничего не даст. Но и живым он им не нужен. Обменять его на кого-то? Слишком рискованно. Скорее всего нарвутся на ловушку, а если хоть одного поймают, то пытками выведают местонахождение остальных, и тогда всё пропало и возможности уплыть за море, спасти свои жизни и обрести окончательно свободу у них больше не будет. Так что беглые рабы коллективно решают, что необходимости в пленнике у них всё же нет. А значит и оставлять его в живых никто смысла не видит.       Эти люди злы и в отчаянии. Большинство из них подвергали жестоким издевательствам в течение последних нескольких месяцев. Они желают свободы и прекращения своих мучении. Но ничуть не меньше они жаждут отомстить и сорвать на ком-то накопившуюся злость, выместить свою боль. А единственный доступный для этого кандидат сейчас привязан к дереву на краю их небольшого лагеря в лесу. И совершенно неважно, что конкретно им он ничего плохого не сделал — достаточно и того, что он один из «угнетателей», значит априори заслужил наказания. И плевать, что по сути, они сейчас ничуть не добрее и не мудрее своих бывших господ, которые точно так же отыгрывались до этого на них.       На самом деле бывшие рабы уже наверное запинали бы пленника до смерти и без лишних обсуждений и коллективных решений, если бы не боялись по одиночке к нему подходить. Уж слишком устрашающим он им казался даже связанным и временно лишенным духовных сил. Некоторые, к тому же, видели его раньше на поле боя и помнили насколько он был силен и смертоносен, поэтому даже в нынешних обстоятельствах несколько опасались его. Теперь же, когда всё больше и больше народу высказывается против него, страх по-немногу притупляется и бывшие рабы всё больше склоняются к тому, чтобы пойти всем вместе и убить его.       На Вэй Усяня всё чаще и чаще устремляются выжидающие взгляды, в ожидании его позиции в данном вопросе. Видимо они ждут, что уж он-то точно вот-вот должен поддержать эту идею и проявить инициативу. Это всё-таки именно его бывший господин. И окажись на его месте любой из них — получив своего господина в качестве пленника, он бы громче всех кричал, что нужно эту сволочь казнить, и вёл бы людей вершить справедливое возмездие. Но Вэй Усянь не издает ни звука.       Цзян Чэн молчаливо топчется рядом и только искоса посматривает на него. Он еще не высказался в этом обсуждении и на его лице Вэй Усянь замечает сомнения. Если подумать, то Цзян Чэн ни разу не услышал от него ни одной жалобы на Ханьгуан-цзюня и никогда не видел на его теле никаких травм или ушибов. Максимум, что было доступно внимательному взгляду, так это засосы (вполне обычные, без следов от глубоких укусов или кровоподтеков), но и те большей частью были спрятаны не особо тщательно собранными волосами. К тому же, Ханьгуан-цзюнь вел себя весьма сдержанно, и, в отличие от того же Лань Сиченя, никак на людях не демонстрировал характер их взаимодействия. А ещё Цзян Чэн помнил, как тот наказал лапающего Вэй Усяня адепта Гусу Лань, чем пресёк подобные инциденты на корню. Подобное, наверное, даже почти можно было счесть за заботу…       Так что по сути Ханьгуан-цзюнь не давал Цзян Чэну повода уж очень сильно себя ненавидеть за какие-либо действия в отношении Вэй Усяня (и может даже наоборот). По крайней мере не до такой степени, чтобы желать смерти этому человеку настолько, чтобы просто казнить, не давая оружия и возможности себя защищать. Подобная смерть была бы не достойна такого воина как Ханьгуан-цзюнь, а понятие чести для Цзян Чэна никогда не было пустым звуком.       К тому же Цзян Чэна наверняка беспокоит его молчание по этому вопросу. Он явно считает, что где-где, а здесь решать должен именно Вэй Усянь, и мнение других, и его собственное в том числе, значения сейчас не имеют вовсе. Вот только Вэй Усянь совсем не знает какое решение он должен принять.       Обсуждения и гневные возгласы становятся всё громче и увереннее, но он всё еще молчит. Неужели он и правда должен поддержать это безумие? И убить… убить Ханьгуан-цзюня? Он правда должен это сделать? Должен этого хотеть?       Но как быть, если в нём нет желания убивать? И жажды мести в нём больше нет… Для этого нужна сильная злость, но Вэй Усянь настолько выжат, что больше не способен по-настоящему злиться.       Самая сильная злость, которую он когда-либо испытывал в своей жизни относилась совсем не к Ханьгуан-цзюню. Она возникла на войне и была направлена на убийц дяди Цзяна и госпожи Юй. Тогда он и правда желал отомстить, да так сильно, что кроме всепоглощающей ярости больше ничего не чувствовал. Но когда он сделал это, оказался опустошен и раздавлен чувством потери. Месть не избавила его от боли и не принесла облегчения — благодаря ей всего лишь схлынула злость, за которой эти чувства прятались.       А потом он попал в рабство. И пусть поначалу он и злился, но даже тогда эта злость и близко не проходила на ту ослепляющую ярость, что обрушилась на него прежде из-за потери дома и близких. Да он на Лань Сиченя и то сильнее злился, чем на своего господина. Его больше волновало, что над братом издевались, чем то, что и самому приходилось кому-то подчиняться и выполнять чьи-то прихоти. Сейчас же он на Ханьгуан-цзюня уже даже и не злился. Так зачем мстить? А убивать просто так ему не хотелось.       Не то чтобы это было бы для него впервой или Вэй Усянь был чересчур жалостливым. Ему приходилось лишать людей жизни. И не только по собственной воле. Но, не считая той мести за свою семью, убийства удовольствия ему не приносили. Зачастую и сожалений они не несли, если уж быть до конца откровенным — в подчинении Вэнь Жоханя и на войне добренькие долго не выживали. Но и без необходимости он этого старался не делать даже тогда. Сейчас же ему и подавно было сложно представить подобное. Уж слишком он изменился с тех пор… Возможно его жизнь была слишком мирной в последнее время и теперь он не в силах поднять на кого-то руку, а может правила Гусу Лань спустя такое количество переписываний въелись куда-то в подкорку, напоминая о том, что лишать кого-либо жизни плохо и неправильно… Как бы там ни было, но никого убивать Вэй Усянь желанием не горел.       С другой стороны, лично ему необязательно было это делать. Достаточно было просто не вмешиваться. И пусть он сам смерти Ханьгуан-цзюню не желает, что значит его один голос против мнения большинства? Может ему просто стоит пустить всё на самотёк? И пусть делают что хотят, а он просто не будет в этом участвовать. Останется здесь и не будет смотреть…       Толпа, так и не дождавшись его реакции, решает всё сама и направляется в сторону пленника с одним явным намерением. Завидев это, погрузившийся в свои мысли и переставший следить за ходом обсуждений Вэй Усянь вздрагивает и будто примерзает к месту где сидит, смотря им вслед и чувствуя себя не в силах пошевелиться.       «Они ведь и правда его сейчас убьют!».       «И, наверное, поделом ему…».       Этот человек сломал его. Вэй Усянь понял это в тот вечер, пару дней назад, после того как тот так просто и уверенно склонил его к близости, даже находясь в надёжных и крепких оковах. Вэй Усянь вовсе не обязан был ему подчиняться. Больше нет.       Так почему же он не смог ему отказать? Почему так безропотно и охотно повиновался? А главное, какого черта он испытал от этого такое мощное удовлетворение?! Ладно если бы дело было в физической близости, как происходило неоднократно прежде. Но ведь тогда он даже не получил ответной ласки взамен! А всё равно растёкся лужицей от того, что выполнил приказ, и от того, что его похвалили. Откуда в нём это зудящее под кожей стремление угодить Ханьгуан-цзюню?! Во что он превращается рядом с ним?!       С тех пор прошло несколько дней, в течение которых Вэй Усянь старательно избегал оставаться с Ханьгуан-цзюнем наедине, да и вообще почти не приближался, опасаясь снова поддаться силе этого глубокого властного голоса. Это было трусостью — но лучше так, чем рисковать снова не выдержать его влияния. А что если бы он потребовал его освободить? Смог бы Вэй Усянь этому противостоять? Он хотел бы верить, что ради блага этих людей, а главное ради блага своего брата, находящегося среди них — не поддался бы на провокацию. Но после того случая совсем себе уже не доверял. И ему оставалось только радоваться, что Ханьгуан-цзюнь в тот раз даже не попытался сделать нечто подобное. Хотя, вероятно, ему стоило. Учитывая чем для него всё вот-вот закончится.       Вэй Усянь потерянно смотрит на удаляющуюся толпу.       Может это и к лучшему? Может он должен умереть, чтобы Вэй Усянь смог опять стать самим собой? Дерзким и смелым, сильным и самоуверенным («слишком самоуверенным» — шепчет внутренний голос, но Вэй Усянь старается его на слушать). Рядом с Ханьгуан-цзюнем он был мягким и послушным, слабым и безвольным. А без него он, возможно, снова обретет давнишнюю свободу.       Да, так и правда нужно.       Так будет правильно.       Определенно, так будет правильно!       Вот только…       Почему тогда так бешено и больно колотится в груди сердце?       Почему так трудно дышать и так дрожат руки?       Почему накрывает паническим ужасом, как от ожидания надвигающейся катастрофы?       Почему от вида толпы, уже почти достигшей своей цели, его прошибает удушающим предчувствием неотвратимости, неминуемости страшной трагедии и горькой потери?       «Нет, это не имеет значения…»       Вэй Усянь бросает взгляд на связанную фигуру в белом вдалеке. С такого расстояния выражения его лица не видно, но Вэй Усянь уверен, что оно такое же спокойное как обычно. Ханьгуан-Цзюнь точно не покажет страха даже перед лицом смерти. Разве что глаза могут что-то сказать, но отсюда их совершенно невозможно разглядеть. А Вэй Усяню всё равно почему-то кажется, что те сейчас направлены в его сторону. Он чувствует кожей этот взгляд. Пронизывающий, тяжёлый… осуждающий? Или все же просящий? Может и хорошо, что Вэй Усянь сейчас не видит глаз Ханьгуан-цзюня. Может он вообще всё надумал, и тот сейчас не смотрит в его сторону. Может тот напуган. Или сожалеет. Или злится. Или…       Вэй Усянь отворачивается и болезненно, до искр перед глазами жмурится, слыша гневные и жаждущие крови возгласы толпы. От предвкушения в их голосах ему становится ещё более мерзко и отвратно. Вэй Усянь затыкает ладонями уши, плотно, до побелевших от напряжения костяшек прижимая их голове.       «Так нужно» — твердит он себе. Для его блага. Ханьгуан-цзюнь умрёт, а он станет прежним Вэй Усянем. Тем, который ничего не боится и ни о чём никогда не жалеет. Пусть и несколько жестоким, зато сильным и смелым. Непокорным. Он ведь этого хочет? Нужно всего-лишь позволить этому случиться. Дать этим людям убить его господина. Разорвать его на куски… Вэй Усянь останется здесь, он не будет слушать, не станет смотреть. Останется здесь.       Но…       Как он сможет жить после этого?