Исправить тебя

      Его неожиданные союзники и брат расходятся по своим палаткам, оставляя с пленником наедине. Тот прикован к дереву веревками поперек груди. Тяжелые кандалы висят на запястьях, прикрепленные длинной цепью где-то сзади. Он не может встать или отодвинуться, но руками шевелить, хоть и в неполной амплитуде, вполне способен. Они решили оставить ему подобную свободу движений потому что в таком состоянии он был не опасен, а поить или кормить его с рук никто не горел желанием. Они еще не совсем решили что с ним делать, но если он пригодится им живым, придется до поры до времени не давать ему умереть от жажды или голода.       Вэй Усянь растерян воцарившейся тишиной. Пока его спутники были здесь, он еще как-то мог игнорировать растущее в стороне дерево и привязанного к нему человека. Своим молчанием тот этому только способствовал. Когда же все разошлись и отвлекать его стало некому, продолжать его не замечать не получается, пусть тот и не издаёт ни звука.       Вэй Усяню бы взять да просто уйти спать в выделенную для него палатку, но он не может. Подходит чуть ближе, осмеливается мельком посмотреть на пленника и тут же опускает глаза. Даже когда тот сидит напротив связанный и вроде находится в его власти, Вэй Усянь всё равно не может себя пересилить и нарушить запрет. Он совершенно не понимает как так вышло. В какой момент его вполне успешная «стратегия послушания» превратилась в беспрекословное подчинение? Когда намеренное покладистое выполнение чужой воли с целью избежать наказания и облегчить себе жизнь трансформировалось в неумение этой самой воле противостоять? Когда его послушание успело въесться на таком глубоком уровне?       Вэй Усянь так и стоит, растерянный и корящий себя. Что он планировал сделать или сказать? Стоит просто уйти спать и оставить пленника одного или он должен накричать на него? Выместить зло за всё, что тот посмел с ним сделать? За то, в кого или во что его превратил.       Но, странное дело, он не злится. Больше нет.       В начале он действительно был зол и разгневан. Его превратили в раба, в личную собственность, в чью-то бесправную игрушку! Он не собирался подчиняться. Так нельзя было поступать с людьми! Даже с врагами! Врагов нужно убивать. Пусть их просто убили бы. Это война, а на войне умирают, и идя на неё все они смирились с подобным риском. Хотя не сказать чтобы у кого-то из них был выбор. У большинства из них никогда его не было.       Юньмэнцзян пришлось примкнуть к Ордену Солнца незадолго до начала войны. А когда, чуть позднее, остальные кланы взбунтовались, у их ордена уже не было пути назад и пришлось воевать против них, независимо от собственного желания. К тому моменту они уже погрязли в делах и грехах «солнечного» ордена слишком глубоко и окончательно испортили свою репутацию в заклинательском мире. И кому какое дело до того, что они ступили на эту скользкую дорожку лишь потому что по их души пришли первыми? У них тогда не было ни малейшего шанса противостоять им в одиночку и единственным способом выжить и сберечь свои семьи было целиком и полностью подчиниться. Построить их надзирательные посты по всей своей территории, жертвовать средства и оружие на развитие Ордена Солнца, отдать самых сильных и способных заклинателей в их армию. А этим самым заклинателям приходилось способствовать всем бесчинствам, творимым Вэнями. Участвовать в нападениях на другие кланы, грабить и убивать.       Особо талантливых Вэнь Жохань брал в собственные ученики и делился с ними знаниями и секретами тёмного пути. Разумеется, Вэй Усянь оказался среди них. И так как таланта и любопытства, несмотря ни на что, в нём было сверх меры, овладевал он этими навыками быстрее и лучше прочих. А потому числился одним из любимчиков Вэнь Жоханя, которому позволялось многое и у которого было достаточно средств и слуг для выполнения его прихотей. Хоть Вэй Усяню не очень импонировала политика Ордена Солнца, но своим высоким положением он в каком-то смысле даже гордился. Ведь та доля благосклонности, которой его одаривал Верховный Заклинатель, гарантировала ему уважение и почет со стороны остальных членов ордена, чем он бессовестно пользовался и щеголял. Здесь вовсе не имело значения его происхождение (ведь он всё ещё был и оставался сыном простого слуги) — только его таланты. И он солгал бы, если бы сказал, что там ему совсем не нравилось.       Но, как бы там ни было, Вэй Усянь и сам был подчиненным, хоть и на довольно почетной позиции. Поэтому выполнял, что было велено. И убивал кого велели, если не было иного выбора.       На самом деле, в самом начале убивать почти и не приходилось. Основной целью было подавить и подчинить другие кланы. Заставлять примкнуть, жертвуя землями, средствами и людьми. Всё для ещё большего величия Ордена Солнца. И, чаще всего, именно так и происходило: мелкие кланы, по одному, сдавались и примыкали без боя. Но когда вдруг всем кланам одновременно пришли письма с настойчивым требованием отправить своих наследников на перевоспитание в Цишань Вэнь, «мирной» жизни наступил конец.       Все наследники послушно и без пререканий прибыли в срок. Но это было лишь отвлекающим маневром, позволяющим уменьшить бдительность Вэнь Жоханя и его людей, потешив их тщеславие. А также, дающим их кланам немного времени на то, чтобы организовать союз и продумать дальнейшую стратегию.       Для всех уже давно было очевидно, что с тиранией Вэней пора было заканчивать. Но приказ отдать наследников послужил последней каплей и подвигнул к началу активных действий, поспособствовав формированию союза по своему размеру и мощи не знающему прецедентов. Даже самые мелкие кланы, из тех, до которых Вэни добраться не успели, примкнули к союзу, будучи напуганными историями о многочисленных бесчинствах Ордена Солнца и воодушевленными объединенной мощью и единством Орденов Ланьлин Цзинь, Гусу Лань и Цинхэ Не.       К боевым же действиям пришлось приступить довольно скоро, когда незаметно следящие за наследниками люди сообщили о произволе, совершенном Вэнь Чао в пещере на горе Муси: тот бросил всех наследников без оружия на растерзание древнему монстру. Главам кланов пришлось их спешно вызволять и сразу переходить в атаку, пока противник не понял что произошло. Это событие и ознаменовало начало войны и запустило открытые боевые действия.       Война стала переломным фактором в судьбе всех и каждого, заставив людей пересмотреть прежние взгляды на жизнь и укоренившиеся устои нравственности. Заклинатели, за последние несколько столетий привыкшие бороться в основном лишь с нечистью и различными монстрами, теперь оказались вынуждены изо дня в день сражаться насмерть с живыми людьми. В попытках выжить и уберечь своих близких всем пришлось довольно сильно измениться и изрядно испачкать руки в крови.       На поле боя было совсем не важно кто прав, а кто виноват. И не важно хочешь ты воевать или нет. Ни одна из сторон не знала ни жалости, ни чести. Никто не скупился в выборе методов и средств. Чем смертоноснее — тем лучше. Ты можешь либо победить и выжить, либо проиграть и умереть. Третьего не дано. А умирать не хотел никто. Потому что у войны были свои правила: убей или убьют тебя; сражайся до последнего или пожалеешь, что вообще остался в живых; не сдавайся — пощады не будет; побеждай любой ценой, ведь пути назад всё равно больше нет…       Тем не менее, находились и те, кто сдавался или бежал с поля боя. И чаще всего это были заклинатели из мелких кланов, кого в армию Ордена Солнца когда-то заставили примкнуть насильно. К сожалению, спастись почти никому из них не удавалось. Их или убивали противники, не веря заверениям и мольбам, или ловили «свои же» и жестоко казнили в назидание остальным. На стороне союза кланов таких случаев практически не происходило: те, кто защищаются, куда увереннее в своих мотивах, чем те, кого отправили воевать непонятно зачем. Стремление спасти себя и свои семьи от гибели сильнее простой жажды завоевания.       И неожиданно, несмотря на кажущуюся непобедимой мощь Ордена Солнца, на полях сражений они довольно часто терпели поражения. Противника очень редко удавалось застать врасплох, как будто тот знал откуда последует очередной удар. Зато их самих неоднократно ловили в тщательно подготовленные ловушки.              И даже попытки использовать тёмную энергию не слишком помогали. Этими техниками более или менее овладело не больше дюжины заклинателей Ордена Солнца. Вэй Усянь, разумеется, был среди первых из них. Вот только, даже так, на тот момент он успел научиться далеко не всему, чему мог бы. В его арсенале была парочка исполняемых на флейте незамысловатых мелодий, позволяющих поднимать из могил самых обычных мертвецов и управлять ими. Вот только контролировать удавалось не более пары десятков за раз.       К тому же, у тёмного пути был один существенный недостаток: тёмная энергия весьма плохо уживалась в организме со светлой энергией. Они конкурировали и мешали друг другу. Золотое ядро отчаянно сопротивлялось пытающейся поглотить его тьме, рассеивало её, не давая развернуться в полную мощь. И чем сильнее был заклинатель, тем ожесточеннее сопротивлялось его тело. А от этой постоянной борьбы оно само слабело.       И как бы талантлив и находчив Вэй Усянь ни был, решения этой задачи пока найти не мог. И управлять одновременно и тёмной и светлой энергией — тоже. Поэтому ему приходилось усилием воли подавлять одну из них, чтобы по-настоящему использовать вторую. И он сражался то так, то так, порой почти полностью очищая тело от чужеродной энергии и полагаясь лишь на свой меч. Как бы привлекательна и могущественна ни была тьма, но он и без неё был отличным воином.       Тем не менее, из-за удачной стратегии «светлой» стороны заклинательского мира поражения Ордена Солнца следовали одно за другим.       А незадолго до конца войны, в одном из последних крупных сражений, погибли родители Цзян Чэна. Они с Вэй Усянем тогда в приступе гнева уничтожили и изувечили почти полклана, повинного в этом. Им тогда было совсем неважно кто всё это начал, неважно кто прав, а кто нет, неважно, что те пали в честном бою, на поле сражений. Вэй Усяня и Цзян Чэна переполняли ненависть и отчаяние, и они были очень жестоки в своей мести, пытаясь заглушить боль потери.       Напуганный чередой поражений своей «непобедимой» армии, в какой-то момент Вэнь Жохань уже не выпускал своих лучших людей из дворца, держа их подле себя для защиты, чем только ухудшил положение дел вне его. Но даже это его не спасло, потому что когда пришло время последней битвы все защитники внезапно оказались чем-то отравлены. И те, кто остался в живых, очнулись уже в темницах Безночного Города. И лишь потом они уже узнали, что всё это время прямо под их носом жил шпион.       Мэн Яо, правая рука и самое доверенное лицо Верховного Заклинателя, оказался предателем. Точнее не так. Он изначально вошел под крыло Вэнь Жоханя с намерением его свергнуть. Следил, отправлял сведения противнику, помогал устраивать саботажи и ловушки. А в последний момент незаметно отравил специальными травами всех находящихся в приемном зале и вонзил клинок в спину своего бывшего покровителя. Впоследствии же Мэн Яо стал главным героем операции по Аннигиляции Солнца и с почетом был принят в орден Ланьлин Цзинь, и по совместительству в семью: он оказался внебрачным отпрыском Цзинь Гуаншаня.       И вот, после долгой и кровопролитной войны, Орден Солнца потерпел поражение перед крепким союзом остальных кланов. И те его члены и пособники, которые умудрились остаться в живых, горько об этом пожалели.       Потому что никто не мог предвидеть насколько война исказит души людей. Ярость и свирепость бесчисленных битв, а также постоянный страх и отчаяние от многочисленных потерь близких и друзей, изменили всех людей до неузнаваемости, заполняя сердца неутомимой ненавистью ко всем бывшим врагам. Бои прекратились, кровь больше не лилась и никто не умирал. Но успокоения не последовало. Въевшийся под кожу гнев требовал выхода, наполняя сердца «победителей» жаждой мести.       Тогда главы кланов придумали способ, который давал возможность этот гнев «безопасно» выплескивать и изменили жизненные устои в заклинательском мире, чтобы вписать туда новые правила и возможности. Отныне рабство было разрешено и можно было делать рабами военнопленных и политических преступников.       Первым же делом, уже имеющихся пленных распределили среди кланов победителей. Разумеется, правом выбора, особенно когда дело касалось особо именитых и известных пленников, в первую очередь обладали главы крупнейших орденов и их военачальники. Так что Ордену Ланьлин Цзинь достались сыновья Вэнь Жоханя, а также Цзян Яньли (в роли супруги наследника, но тем не менее). Не Минцзюэ забрал себе Вэнь Чжулю. Братья Лань же сделали выбор в пользу двух не менее известных братьев.       Поначалу Вэй Усянь просто не мог во все это поверить. Это же было просто немыслимо! Как можно было так поступать с живыми людьми? Ладно, если убили бы. Ладно, если бы перед этим пытали бы. Но лишить всех их золотых ядер и сделать рабами?! Такого просто не могло быть!       Но, увы, так оно и было. Сразу после победы Орден Ланьлин Цзинь, захвативший дворец, ни с кем не совещаясь, решил устранить всяческую угрозу в свой адрес со стороны плененных в Безночном Городе сторонников Вэнь Жоханя и лишить их ядер.       (Вопреки распространенному среди большинства мнению, техника сжигания ядер была не такой уж и уникальной. Просто была известна не многим и далеко не каждому заклинателю была под силу. Но таковые в Ордене Ланьлин Цзинь были. К тому же, до войны использовать этот метод в бою, или в принципе, считалось слишком подлым и недостойным поступком, марающим честь заклинателя. Потому мало кто к нему прибегал. Война же стерла рамки между приемлемым и неприемлемым.)       Первыми своих ядер, с легкой подачи Ордена Ланьлин Цзинь, лишились именно защитники дворца. А позже было принято уже общее решение, что с остальными пленниками стоит поступить так же. Во избежание всякого рода переворотов, так сказать.       Вэй Усянь и Цзян Чэн тогда очнулись в их общей камере от пронзающей всё тело невыносимой боли, от которой в какой-то момент снова отключились. Лишь много дней спустя они пришли в себя снова и поняли что вообще произошло. Они были настолько измучены и больны после потери ядер и заключения в темницах без всякого лечения и почти без еды, что в Облачные Глубины их привезли привязанными к седлам, потому что даже в них они оказались не способны держаться самостоятельно. Там братьев отправили в лазарет, и целую неделю местные целители лечили и отпаивали их отварами. Лишь потом, когда те хоть немного пришли в чувства, хозяева забрали их к себе.       Вэй Усянь даже не знал чего в нем было больше, удивления или злости, когда узнал, что его прибрал к рукам именно Лань Ванцзи. Тот ведь его ненавидел и всегда избегал, а тут вдруг добровольно забрал его себе, что подразумевало постоянное нахождение Вэй Усяня под его носом.       Хотя, когда немного подумал, всё встало на свои места. Вэй Усянь бесчисленное количество раз изводил Лань Ванцзи во время своего обучения в Облачных Глубинах, да и на полях сражений, когда они сталкивались, не упускал случая подколоть и уязвить. Победить ни одному ни другому ни разу так и не удалось, потому что в ходе боев их всегда разлучали обстоятельства или другие противники. Но портить кровь Второму Нефриту своими подколками это не мешало. Если честно Вэй Усянь и сам не до конца понимал почему он к нему так прицепился. Ему почему-то было жизненно необходимо выводить Лань Ванцзи из себя и видеть его полыхающие гневом глаза, что он не задумываясь делал для этого всё возможное, не отказывая себе в этом удовольствии. Наверняка тот выбрал его просто потому что желал отомстить. И мстил он долго, старательно и изобретательно.       За время своего «плена» представления Вэй Усяня о Лань Ванцзи перевернулись с ног на голову. Он и представить не мог, какой тот человек на самом деле. Или и его война так изменила? А может он всегда таким был, а Вэй Усянь об этом просто не догадывался и как последний дурак всё тянул и тянул тигра за усы, даже не подозревая насколько глубокую яму себе копает.       Представший перед ним человек отнюдь не был уже знакомым ему Лань Чжанем — внешне холодным, но с горящими живыми глазами. Не был он и благовоспитанным, непорочным и безупречным во всем Лань Ванцзи, которым все восхищались и ставили всегда в пример. Это был Ханьгуан-цзюнь: сильный и безжалостный воин, властный и нетерпящий возражений командующий, не ставящий ни во что чужие интересы и желания, если те отличались от его собственных; честный, но имеющий свои представления о справедливости человек. Ни о какой непорочности, разумеется, речи тоже не шло. После всего, что он с Вэй Усянем делал, тот уже сомневался, что Ханьгуан-цзюнь когда-либо вообще был таковым.       И, конечно же, Вэй Усянь очень злился поначалу. Он отчаянно отвергал новую реальность, в которой ему предстояло жить. Отказывался выполнять даже самые простые указания — а в начале они действительно были довольно элементарными и даже нелепыми. Кажется на тот момент Ханьгуан-цзюнь и сам еще не совсем понимал зачем Вэй Усянь вообще ему сдался, но решил, что тот должен приносить хоть какую-то пользу. Вэй Усянь же совсем не слушался. Вместо этого, он огрызался на любое обращение, бросался с кулаками на всех подряд и яростно и упорно выводил Ханьгуан-цзюня из себя, покрывая проклятьями и изводя ядовитыми насмешками.       Сейчас, оглядываясь назад, Вэй Усянь мог признать, что в самом начале он возможно намеренно нарывался на наказания, в глубине души даже желая их. И, пожалуй, самые первые наказания (и самые жестокие, на его памяти) были им даже заслужены. Он был уж слишком высокомерен и упрям когда-то.       После первого же наказания Вэй Усянь злился только пуще прежнего. И после второго тоже, и даже после третьего…       Но и у гнева были свои пределы. В какой-то момент он просто выдохся.       Нельзя злиться вечно и усиленно грести против течения — слишком быстро выбиваешься из сил. И все они со временем это осознавали. Все новоявленные рабы постепенно и понемногу смирялись. Переставали устраивать сцены в ответ на обычные приказы, не пытались драться и отбиваться, когда хозяева тянули их в постель для удовлетворения своих нужд. Это всё равно было бессмысленно. Без золотых ядер они все были беспомощны. Как бы они ни отбивались, даже для самых неспособных заклинателей их удары были не более чем слабыми трепыханиями полузадушенной птицы в руках.       Поэтому рано или поздно все рабы заканчивали смирением. Кроме тех, кто оказывались разбиты и измучены настолько, что желали лишь смерти. Эти искали способы для собственного умерщвления и даже иногда их находили. Если же за ними следили достаточно бдительно, чтобы подобное оказалось невозможным, они отчаянно выводили из себя собственных хозяев, в надежде, что те в приступе гнева перестараются и доведут мучения своих жертв до точки невозврата, за которой последует освобождение. Некоторым это удавалось. Последние — те, кто не желал мириться со своим положением и у которых слишком долго не получалось прекратить свои страдания несмотря на отчаянные попытки, сходили с ума, превращаясь в пустые безжизненные оболочки не реагирующие ни на что, но которые по непонятной причине всё ещё дышали.       Вэй Усянь таким не был. Жизнь его, конечно, изрядно потрепала, не раз спуская с небес на землю и обратно, и в положении он оказался прескверном, вынужденный подчиняться чужой воле и без права голоса, но умирать ему всё равно не хотелось. Тем более пока рядом был Цзян Чэн, которого надо было поддерживать и о котором хотелось заботиться, насколько это вообще было возможно в данной ситуации. Поэтому Вэй Усяню умирать было нельзя.       К тому же, он довольно быстро понял, что если несколько усмирить свою гордость и делать, что велят, всё будет не так-то уж и плохо… Подумаешь, надо прибраться в комнате! Слуги такое делают каждый день и не жалуются. Подумаешь, надо носить, а иногда и готовить Ханьгуан-цзюню еду! Обычная работа, пусть он таким в жизни никогда не занимался и его самого всегда обслуживали. Подумаешь то, подумаешь это… не хрустальный, не сломается.       Со временем заданий становилось больше и они усложнялись, но внутреннего протеста на приказы становилось все меньше и меньше. Понимание безвыходности своего положения неминуемо накрывало его и смысл какого-либо сопротивления терялся.       И даже после того как Ханьгуан-цзюнь, уже опьяненный вседозволенностью, переступая все мыслимые и немыслимые границы, одурманил его благовониями и затащил в постель — даже после этого Вэй Усянь не подумал о сопротивлении. Было уже поздно метаться и защищать свою невинность. К тому же, невинным он себя отнюдь не чувствовал.       Напротив — Вэй Усянь чувствовал себя виноватым. Потому что именно по его вине с его семьей случилось то, что случилось, и все закончилось именно так. Это он привлёк в свое время внимание Вэнь Чао и разозлил его, обыграв его на арене и посмеявшись над ним на состязании лучников, устроенном Орденом Солнца. А в результате тот затаил обиду, и поэтому, когда Орден Цишань Вэнь решил начать расширение своих территорий, Орден Юньмэн Цзян первым попал под раздачу. Вэнь Чао лично явился со своей армией в Пристань Лотоса и поставил ультиматум из-за которого им всем пришлось примкнуть к Ордену Солнца (после того, как Вэй Усянь отхватил десяток ударов Цзыдянем по настоянию Вэнь Чао, конечно же). О, если бы он тогда держал свой чертов язык за зубами и не дразнил его!.. Теперь же они с братом и сестрой потеряли родителей и пожинали плоды именно его высокомерия и дерзости. Поэтому, что бы с Вэй Усянем ни делали — он всё заслужил. И отныне покорно выполнял любой приказ и терпел любую прихоть своего господина, какой бы странной или извращенной та ни была.       К тому же, постепенно пришла привычка: если в самом начале на все приказы Вэй Усянь протестовал (за что был неизменно наказан), а после — скрипя зубы и сдерживая ругательства выполнял (на что хозяин отвечал полнейшим безразличием, как будто так и надо), то со временем, постепенно, он начал отзываться по первому зову спокойно и безропотно. Особо не раздумывал, а просто делал всё, что Ханьгуан-цзюнь велел, вставал как тот приказывал, говорил, что было нужно. Даже отвлекшись, задумавшись или удивившись не нарушал известных ему запретов. Не отворачивался, не отталкивал и не отдёргивался, стойко перенося всё, что с ним пожелают сделать. Хоть порой и становилось стыдно, но он не мог сопротивляться. Точнее даже не так. Ему уже и в голову такое не приходило. Подчиняться было уже очень просто. В какой-то момент это стало так же легко и естественно, как дышать. Он и правда привык.       Да и со временем Вэй Усянь неожиданно понял, что Ханьгуан-цзюнь на самом деле отнюдь не плохой человек. Жесткий и требовательный? Да. Может временами грубый, но большей частью лишь на словах и в постели. И это, конечно, было весьма неловко иногда, но Вэй Усянь не уверен, что можно всерьез чересчур винить человека за его сексуальные пристрастия, особенно если его партнёра это не смущает. Кхм. Не то чтобы Вэй Усяня это совсем не смущало, но… если честно, это не вызывало в нем какого-то сильного отторжения (а возможно, будь он с собой до конца откровенен, признал бы, что на самом деле его эта грубость временами даже волновала).       В принципе, Ханьгуан-цзюня нельзя было назвать плохим. Он был усердным и трудолюбивым. О своём клане заботился и днём и ночью, не жалея времени и сил. Пусть и делал он это молча и с выражением вселенского безразличия на своем красивом лице, но Вэй Усянь давно усвоил, что за этого человека лучше всего говорили его поступки, а не слова, да и холодность его лица говорила не об отсутствии эмоций, а о привычке их не демонстрировать. И по отношению к своим соклановцам, судя по поступкам, он был заботлив и даже добр. Если смириться с тем, как строго он относился к соблюдению субординации, разумеется.       К тому, что к нему — к Вэй Усяню, тот не проявлял никакой доброты, особенно в самом начале, вопросов не возникало. Война только-только закончилась, а он был врагом. Более того, он был его собственностью, которой тот официально имел право распоряжаться как душе угодно. А еще Вэй Усянь постоянно огрызался, дерзил и скалился. О какой доброте может идти речь? Он ему никто. Даже хуже — враг. А с врагами Вэй Усянь и сам никогда не церемонился… Не то чтобы он его прям прощал за всю жестокость и наказания, но чисто объективно немного понимал. По крайней мере в том, что касалось наказаний за непослушание, а не извращённых фантазий и желаний. Окажись Вэй Усянь на месте победителя и попадись ему столь непокорный и вечно огрызающийся и лезущий в драку враг-раб, не факт, что он проявил бы больше милосердия. К тому же, Ханьгуан-цзюнь и правда был в каком-то смысле справедлив, и по-настоящему наказывал лишь за провинности. Если же Вэй Усянь соблюдал правила и был послушен, тот никогда не был с ним жесток. А в последнее время он в этом сильно преуспел, поэтому сосуществовали они вполне мирно.       Можно сказать, что Ханьгуан-цзюнь о нем даже в каком-то смысле заботился. Заданиями и работой нагружал в меру, проверял если он достаточно ел и спал (в форме приказов, но всё же), разрешал проводить время с братом, а иногда и позволял брать из библиотеки книги. Он на дух не переносил вино и не позволял Вэй Усяню его пить, но взамен, временами, баловал его лакомствами из родных земель. Пусть дорога в Юньмэн была Вэй Усяню теперь заказана, но водяные орехи и семена лотоса привезенные оттуда ему есть удавалось. Он не знал кого Ханьгуан-цзюнь отправлял их покупать, ведь тот сам почти не покидал Облачные Глубины, а в Гусу такого было не достать, но факт оставался фактом: порой Ханьгуан-цзюнь спокойно и бесстрастно протягивал Вэй Усяню очередной мешочек с привычными лакомствами, а тот принимал его, стараясь сохранять невозмутимость, хоть его сердце и заходилось бешенным стуком при воспоминаниях о доме, которые неминуемо накатывали из-за этого. Можно сказать, что Ханьгуан-цзюнь был с ним по-своему добр когда Вэй Усянь был по-настоящему послушен.       Поэтому нет, Вэй Усянь уже давно не злится. На самом деле, сейчас он скорее опустошен и растерян. Потому что совершенно не знает что должен бы чувствовать по отношению к этому человеку. Ему определенно нужно что-то сделать. Но что? Если он не собирается мстить, тогда зачем здесь стоит? Почему не уходит спать? Какие-то внутренние инстинкты, кажется, побуждают принести пленнику воды. Или еще чего-нибудь, что тому может быть нужно. Не замерзнет ли Ханьгуан-цзюнь за ночь на улице сидя так без движения?..       — Вэй Ин, подойди.       Прежде чем Вэй Усянь успевает понять что делает, он уже оказывается совсем рядом с «пленником». Ханьгуан-цзюнь одним ловким коротким движением тянет его за руку вниз, и, усадив на себя верхом, спокойно и уверенно устраивает свои ладони на его пояснице. Вэй Усянь пораженно замирает и только сейчас осознает, что натворил. Почему вообще послушался? Сейчас ведь он хозяин положения, так какого черта?       Он наверное должен бы оттолкнуть Ханьгуан-цзюня, но почему-то не смеет даже пошевелиться, хоть и не напуган. Ему точно не причинят вреда, ведь Ханьгуан-цзюнь прикован и его духовные каналы запечатаны. Они теперь на равных и Вэй Усянь вполне может ему сопротивляться сейчас. Может ли?       — Не бойся.       Он и не боится. Странно, но при всей противоречивости испытываемых по отношению к господину чувств, страха тот у него не вызывает. Даже наоборот — сейчас ему почти спокойно. Всё то напряжение, которое он испытывал последние полдня, с тех пор как его «спасли», а потом вводили в курс дела, наконец отступило в теплом и таком привычном кольце рук.       Из-за этого Вэй Усянь неосознанно расслабляется настолько, что даже не сразу замечает как к его шее приникают мягкие губы: он лишь рефлекторно наклоняет голову, давая лучший доступ, как и всегда. Почувствовав прикосновение горячего мокрого языка слегка вздрагивает, осознавая происходящее. Что он делает вообще? Сейчас уж точно самое время встать и уйти…       Тем временем губы продолжают уверенно и привычно терзать чувствительное горло там где приятнее всего, совсем не обращая внимания на его сомнения и терзания. Они ласкают кожу и втягивают её в горячий рот, где за дело принимается влажный язык, а следом подключаются зубы, мягко прикусывая. Миллиметр за миллиметром, испещряя метками вдоль и поперек. И Вэй Усянь лишь потерянно дрожит в хорошо знакомых ему руках. От умелых и привычных действий Ханьгуан-цзюня его дыхание всё учащается, а щеки покрывает густой румянец. Он отчаянно убеждает себя, что нужно срочно отстраниться и прекратить всё это, но почему-то никак не может на это решиться. Руки его господина смещаются с талии на ягодицы, откровенно стискивают и притягивают ближе, всё крепче и жарче прижимая к его сильному телу, вызывая рефлекторное и такое привычное возбуждение. Настойчивый шепот в самое ухо пробирает до мурашек:       — Приласкай меня.       Приказ слегка приводит в чувства и Вэй Усянь растерянно дергается в руках Ханьгуан-цзюня, уже почти готовый соскочить с чужих коленей, потому что это уже слишком. Он ненадолго поддался слабости из-за привычки, но совершенно точно не собирается ничего такого делать. Он больше не обязан, и… и тут он встречается со своим мучителем взглядом. И чувствует себя загнанной в ловушку косулей, которая от страха даже пошевелиться не может. Только ему совсем не страшно, хоть сердце и рвется из груди.       Большие ладони сжимают его бедра и притягивают еще ближе. Вэй Усянь невольно трется промежностью о горячую выпуклость и чувствует волнующее давление внутри. Надо же, это был такой насыщенный день, что он напрочь забыл о ней.       Этим утром, на очередном постоялом дворе на пути к смотровой башне, Ханьгуан-цзюнь снова брал его: неспешно, долго, и до звезд перед глазами приятно, чего уж врать. Ханьгуан-цзюнь всё-таки был безупречен во всем, за что ни брался, и это не было исключением. И, снова заполнив сонного и разморенного Вэй Усяня семенем, ему в этот раз захотелось сохранить его внутри, поэтому он воспользовался новой пробкой: совсем крошечной, но достаточно расширенной в основании, чтобы стремительно сокращающиеся после вторжения мышцы могли на ней плотно сомкнуться и ничего не пролилось наружу.       Позже события этого дня завертелись с такой невероятной скоростью и размахом, что у Вэй Усяня не было ни единой возможности достать её, да и толком подумать об этом было некогда. Если честно, он успел настолько привыкнуть к подобному, что эта маленькая игрушка и правда практически не доставляла ему дискомфорта пока он о ней не вспомнил.       Сейчас же, плотно сидя на коленях своего господина и чувствуя легкое давление внутри, он наконец вспоминает о ней. А заодно и об её предназначении. Его прошибает жаром от мыслей, что в нем всё ещё находится семя Ханьгуан-цзюня, которым его тщательно накачали этим утром. А также неожиданным пониманием, что его собственный член сейчас не менее твердый и горячий, чем тот, к которому он прижимается. Игрушка внутри совсем крошечная и на нужную точку совсем не давит, так почему же он тогда так возбудился?       Взгляд янтарных глаз прожигает его насквозь. Он твердый и неумолимый. Как и голос.       — Вэй Ин.       Не в силах ослушаться приказа, Вэй Усянь послушно опускает руку, забирается под мантию Ханьгуан-цзюня, и, немного приспустив его штаны, обхватывает член ладонью.       — Хороший мальчик.       Вэй Усянь в ответ жалобно хнычет. Почему, ну почему похвала Ханьгуан-цзюня на него так действует? Почему в груди так горячо и хорошо от этих слов? Почему хочется стать еще лучше, еще послушнее, сделать что угодно, лишь бы опять это услышать? Откуда это иррациональное, необъяснимое и совершенно ему неподконтрольное стремление заслужить похвалу снова? Быть для Ханьгуан-цзюня не просто хорошим, а самым лучшим на свете мальчиком. Настолько, чтобы тот больше ни на кого так не смотрел никогда. Быть единственным достойным его внимания.       Вэй Усянь чувствует мягкие поглаживания тонких пальцев в своих волосах, пока усердно ласкает своего господина рукой, ни на секунду не отрывая неверящего взгляда от собственной ладони, так заботливо и умело исполняющей чужую волю. Его пальцы старательно скользят вдоль ствола и ласково оглаживают нежную головку, собирают и размазывают выступающие капли. Вэй Усянь облизывает пересохшие губы и сглатывает. Теплая рука прижимает его за затылок ещё ближе и он утыкается носом в упоительно пахнущую сандалом шею, окончательно теряя связь с реальностью: есть только они двое, горячее сильное тело под ним, теплые пальцы в его волосах и влажный твердый член в его ладони. Когда дыхание над ухом сбивается, Вэй Усянь понятливо сжимает ладонь чуть крепче, ускоряя движения. А почувствовав семя, оросившее ладонь, он и сам испытывает какое-то необъяснимое удовлетворение и обмякает в руках господина.       Немного погодя, ласковые пальцы перестают гладить его затылок и пропадают.       — Вэй Ин.       Мягкое касание губ к щеке приводит его в себя и он немного отстраняется, медленно и осоловело моргая.       — Тебе пора. Ты же не хочешь чтобы нас увидели?       Ханьгуан-цзюнь легонько подталкивает его вверх, заставляя встать, а сам приводит в порядок свои одежды. Вэй Усянь вскакивает, окончательно осознавая что сделал, поспешно поправляет свои одеяния, игнорируя всё еще стоящий член, и сбегает, так ни разу и не подняв глаз на своего бывшего господина. Бывшего ли?