***
В Цинхэ Не они прибывают чуть меньше чем через неделю. Одним из несомненных плюсов этого места конкретно для гусуланьцев является особое и крайне дружелюбное к ним отношение со стороны местного населения. То ли дело тут в хорошей репутации ордена, то ли в том, что всем и каждому здесь известно, что глава ордена Не с раннего детства находится в практически братских отношениях с нынешним главой ордена Лань, но факт остается фактом — между обоими орденами давным-давно завязался крепкий альянс и их члены заочно очень хорошо друг к другу относятся и в случае чего стремятся помочь друг-другу. Особенно выделяется, конечно же, то, как здесь встречают обоих Нефритов ордена Лань. Поэтому, едва Ханьгуан-цзюнь заявляется на пороге дворца правителя, слуги и адепты мигом провожают его в заблаговременно выделенные для него комнаты, сразу же предлагая гостю фрукты и чай, после чего бегут уведомить главу о его прибытии. И уже через час Ханьгуан-цзюнь сидит в обеденном зале и пьёт приветственный чай вместе с Не Минцзюэ и парой его приближенных советников, пока слуги и рабы хлопочут на кухне, готовя обед. Вэй Усяня Не Минцзюэ перед этим предложил отправить вместе с ними, чтобы не мешался и не стоял без дела, на что Ханьгуан-цзюнь, увлекшись беседой о том, чем тут занимался неделю назад Лань Сичень, легкомысленно ответил согласием. Когда рабы возвращаются с едой, на левой щеке склонившегося перед ним с тарелками Вэй Усяня виднеется большой, медленно наливающийся синевой красный след. — Вэй Ин. Вэй Усянь робко поднимает на него взгляд. — Да, господин? — Откуда это? Пальцы жёстко цепляют подбородок Вэй Усяня и поворачивают его голову из стороны в сторону, пока взгляд янтарных глаз бегло исследует его лицо. Большой палец Ханьгуан-цзюня неприятно давит на край саднящей губы, от чего Вэй Усянь невольно морщится, но не отдёргивается. На самом деле, будь это прикосновение менее грубым, оно даже, возможно, ощущалось бы приятным — из-за вечно ледяной рукояти меча пальцы Ханьгуан-цзюня прохладные, а это как раз то, что сейчас больше всего нужно воспаленной щеке Вэй Усяня. Сжав зубы, Вэй Усянь легонько косится в сторону стражи, что до этого сопровождала рабов по дороге в обеденный зал. — Был наказан за дерзость, — отвечает он на поставленный вопрос, в точности цитируя слова стражников. Конечно же это не совсем правда. Они сами к нему прицепились, а когда он по старой привычке огрызнулся, помня по Облачным Глубинам, что ему за это ничего не будет, сразу же схлопотал удар по лицу. Но разве может он сейчас начать жаловаться, расписывая всё как было? — Наказан за дерзость? Глаза Ханьгуан-цзюня немного прищуриваются, а от его вроде бы спокойного, но пропитанного льдом голоса, съеживаются не только стоящие поблизости рабы, но и до этого нагло ухмылявшиеся стражники. Вэй Усянь тоже инстинктивно напрягается, по опыту зная, что означает эта интонация, но по-настоящему не пугается — он видит, что взгляд Ханьгуан-цзюня в данный момент устремлён не на него. Ему, скорее всего, потом тоже достанется за недостойное поведение, но сейчас, кажется, в приоритете не он. Рука господина отпускает его лицо и Вэй Усянь тут же привычно устремляет глаза в пол, наблюдая за происходящим лишь искоса, очень аккуратно и незаметно. Сейчас рисковать злить господина ещё сильнее он не намерен. — Ханьгуан-цзюнь, разве вы рабов не знаете? Огрызаются то и дело. Небольшая трёпка им только на пользу, — пытается сгладить ситуацию один из приглашенных на обед советников Не Минцзюэ, имени которого Вэй Усянь не знает. Ханьгуан-цзюнь игнорирует его слова и устремляет жёсткий взгляд на стражников. — Вэй… моему рабу запрещено без необходимости первому заговаривать с кем-либо, кроме рабов и слуг, поэтому повторяю вопрос: какую дерзость он допустил по отношению к вам? Стражники опускают головы, принимаясь что-то неуверенно лепетать на тему того, что лишь хотели поторопить медлительного раба, а тот им сильно нагрубил, и пришлось его за это наказать. Другой советник, которого Вэй Усянь пару раз уже видел в Облачных Глубинах, миролюбиво говорит: — Боюсь вышло недоразумение. Наши адепты совершенно не в курсе того, что в Облачных Глубинах в подобных ситуациях запрещено наказывать чужих рабов, а вместо этого принято сообщать хозяевам об их проступках. Прошу простить наших стражников, Ханьгуан-цзюнь — они не знали. Как можете видеть, у нас тут немного другие порядки в этом вопросе, поэтому им даже в голову не пришло, что вашего раба трогать нельзя. — Это неприемлемо, — твёрдым, не терпящим возражений тоном отрезает Ханьгуан-цзюнь. — Они должны быть наказаны. В наступившей после этих слов тишине становится непонятно с кем именно сейчас ведёт молчаливый диалог взглядами Ханьгуан-цзюнь, но Вэй Усянь, так и не смеющий без дозволения поднимать собственный, вдруг замечает как побелели длинные пальцы его господина, сжавшись на рукояти меча. Будь они сейчас дома, Ханьгуан-цзюнь уже назначил бы провинившимся стражникам наказание в виде сотни-другой ударов ферулами и, может даже, распорядился приступить к наказанию немедленно, но в чужом ордене, пусть и дружественном, он не обладает соответствующими полномочиями, а так же ограничен в своих действиях из-за политических тонкостей. Поэтому ему не остаётся ничего, кроме как сдерживать свой гнев и настаивать на своей позиции. Наконец звучит суровый, но несколько скучающий голос Не Минцзюэ: — Кто из вас это сделал? Ударивший Вэй Усяня стражник делает несмелый шаг вперёд. — Пусть это и недоразумение, но, тем не менее, Ханьгуан-цзюнь наш уважаемый гость, и ты оскорбил его, без разрешения тронув его собственность. За это получишь десять ударов плетью, чтобы впредь не зарился на чужое без спроса, — жёстко говорит Не Минцзюэ, а потом поворачивает голову к Ханьгуан-цзюню. — Ванцзи, тебя устроит подобное наказание? Пальцы на рукояти Биченя сжимаются чуть сильнее, а потом ослабляют хватку, в то время как кончики длинных волос слегка покачиваются от кивка. — Вот и славно, — отвечает Не Минцзюэ и распоряжается касательно наказания. — А теперь приступим к обеду. Вэй Усянь мысленно облегчённо выдыхает, надеясь, что буря миновала, и что теперь напряжение схлынет. Иметь дело с разгневанным господином ему не очень улыбается. — Вэй Ин, — звучит холодный голос. В нём больше нет той леденящей ярости, что пару секунд назад прозвучала в адрес стражников, но недовольство всё же ощущается слишком явно. По крайней мере Вэй Усянь, знающий все едва заметные оттенки этого голоса, недовольство точно улавливает. — Дерзил? Действительно, что бы ни послужило тому причиной, но факт остается фактом. — Да, господин, — тихо отвечает Вэй Усянь. — Прошу прощения, мы ненадолго отлучимся, — обращается к присутствующим Ханьгуан-цзюнь, и, вежливо откланявшись, выходит из зала. Вэй Усянь бросает быстрый осторожный взгляд из-под ресниц на присутствующих, замечает как те несколько советников, что прежде недовольно скривились, услышав о наказании адепта из-за какого-то раба, теперь со злым удовлетворением ухмыляются, а потом послушно семенит следом за своим господином. Всю дорогу до выделенных им покоев Ханьгуан-цзюнь молчит. От него всё ещё веет холодом и злостью, и Вэй Усяню ничего не остаётся кроме как покорно ждать своего исхода. Как только двери покоев за ними закрываются, Ханьгуан-цзюнь коротко приказывает: — Раздевайся. Вэй Усянь давно отвык спорить с этим человеком, поэтому просто принимается слой за слоем снимать многочисленные мантии, всё это время чувствуя на себе его пристальный взгляд. Избавившись от верхней одежды, он с небольшой заминкой стягивает с себя нательную рубаху и штаны, а потом и бельё. Не сдержавшись, сводит руки в замок перед собой, частично прикрывая ими пах, и смиренно ждёт наказания. Господин прослеживает взглядом этот жест и едва слышно хмыкает. Щеки Вэй Усяня в ответ предательски алеют, и от прилившего жара саднящая половина лица начинает ныть ещё сильнее, от чего он невольно морщится. Ханьгуан-цзюнь молча обходит его по кругу, пока Вэй Усянь, совершенно обнаженный, неподвижно стоит уставившись в пол и немного нервно сжимает пальцы. Господин движется очень неспешно. Вэй Усянь его не видит и совершенно не представляет, что он задумал. Он чувствует его присутствие сначала сбоку, а потом и позади, лишь по тёплому, едва заметному колебанию воздуха от его дыхания и по исходящему от него аромату сандала. Ханьгуан-цзюнь ничего не говорит и даже не прикасается к нему, но Вэй Усяню кажется, что он физически ощущает его взгляд, скользящий по всему телу, и от этого покрывается горячими мурашками. Наконец перед глазами оказываются белые полы одежд Ханьгуан-цзюня, и тот останавливается прямо напротив него на расстоянии вытянутой руки. Он неподвижно стоит так пару секунд, после чего делает шаг навстречу, в то время как его пальцы обхватывают запястья Вэй Усяня и тянут их вверх и в стороны, разъединяя друг с другом. Вопреки ожиданиям Вэй Усяня, никакого взаимодействия с его пахом или чего-то подобного не следует. Удивленный, он решает аккуратно подглядеть из-под ресниц и замечает, что взгляд Ханьгуан-цзюня остановился на той области лишь мельком, после чего медленно поднялся по его телу вдоль живота и рёбер к запястьям. Когда руки Вэй Усяня оказываются свободны, прохладные пальцы цепляют его подбородок, приподнимают и поворачивают голову вправо, а янтарно-золотые глаза начинают осматривать пострадавшую щеку и скулу. — Открой рот. Подбородок Вэй Усяня тянут вниз, и между послушно приоткрывшихся губ тут же протискивается большой палец. Прикосновения к языку, вопреки обыкновению, совсем не томные, требующие ласки, и даже не грубые и жадные, как тоже порой бывает. Они немного осторожные, но холодные и бесстрастные. Ханьгуан-цзюнь ощупывает его язык со всех сторон, а Вэй Усянь лишь растерянно стоит, позволяя это и не зная как ему поступить. Привычного приказа облизывать или посасывать не было, а нынешняя холодность господина к этому как будто и не располагает, хоть в голову Вэй Усяня и закрадывается предательская мысль, что подобное могло бы того немного отвлечь и остудить его злость. Но соблазну проверить эту теорию он всё-таки не поддается, и просто продолжает покорно терпеть странные действия господина, пребывая в замешательстве и совершенно не понимая что может последовать за этим. Когда палец прекращает терзать язык и легонько оглаживает изнутри пораненную зубами во время удара щеку, Вэй Усянь невольно шипит. — Прикусил только щеку? — спрашивает господин, вытаскивая палец из его рта и возвращаясь к рассматриванию ушиба уже снаружи. Вэй Усянь удивлённо моргает. От чужой близости, странных прикосновений и пристального взгляда он немного потерял концентрацию и не ожидал, что его вообще о чём-либо спросят. — Да. Он только сейчас с удивлением понимает, что именно Ханьгуан-цзюнь делал всё это время. — Били только по лицу? Вэй Усянь кивает. Через, наверное, целую минуту тишины (или сомнений?) Вэй Усянь вдруг слышит хорошо знакомый ему запах, после чего чувствует прикосновение влажных пальцев к своей щеке. Господин аккуратно смазывает её снадобьем, затем прикладывает к губам Вэй Усяня горлышко флакона и вливает немного в приоткрывшийся рот, наклоняя его голову влево. Вэй Усянь понятливо перекатывает маслянистую и горьковатую от целебных трав жидкость во рту, пока не ощущает как приятное прохладное онемение растекается по его щеке не только снаружи, но и внутри, избавляя от боли, и лишь после этого сглатывает лекарство. Ханьгуан-цзюнь смотрит на него пару секунд, после чего его длинные пальцы — на этот раз средний и указательный, — теперь без острой на то необходимости, проникают в рот Вэй Усяня и проверяют уже очевидно зажившую щёку. Тем не менее, они не торопятся и ощупывают медленно и обстоятельно, убеждаясь в её целостности. А когда заканчивают, вместо того, чтобы покинуть его рот, снова трогают язык — теперь мягко и аккуратно, с особым усердием оглаживая самый его кончик, вызывая ощущение щекотки от прикосновения шершавых подушечек. Вэй Усянь невольно дёргает языком и тяжело сглатывает, чувствуя как от этих прикосновений, к его лицу (и не только) инстинктивно приливает кровь. Прежде холодные из-за меча эти пальцы уже согрелись и теперь ощущаются во рту почти горячими. Лишь самые кончики, из-за снадобья, которым господин смазывал щеку Вэй Усяня, прохладные. Этот контраст вызывает непреодолимое желание его сгладить, из-за чего язык Вэй Усяня снова неосознанно дёргается. Пальцы Ханьгуан-цзюня тут же выскальзывают из его рта. Его дыхание немного сбилось, и ещё несколько долгих секунд его тяжёлый взгляд остаётся прикован к губам Вэй Усяня, после чего он моргает и равнодушно отстраняется, убирая склянку со снадобьем в рукав. — Одевайся. У нас ещё много дел сегодня. Растерянно оглядевшись, Вэй Усянь обнаруживает свою аккуратно сложенную одежду и принимается по возможности быстро одеваться. Он вспоминает, что господина всё ещё ждут на обеде, так что ему и правда стоит поторопиться. Собственную же, весьма не к месту возникшую реакцию на происходящее он старается игнорировать. Точнее пока лишь намек на настоящую реакцию, но тем не менее. Одевшись и уже привычно расправив полы своей мантии таким образом, чтобы нигде не было видно ни единой лишней складки (независимо от ситуации он помнит, что должен всегда выглядеть опрятно), Вэй Усянь выпрямляется, ожидая указаний. — Не отходи от меня, пока мы здесь, — приказывает всё это время ожидавший его в дверях Ханьгуан-цзюнь, после чего направляется к обеденному залу. Вэй Усянь торопливо облизывает пересохшие губы и следует за ним. Дополнительного наказания, кажется, всё-таки не последует.***
Отныне Лань Ванцзи больше никуда не отпускает Вэй Усяня одного и тот хвостиком таскается за ним везде, выполняя лишь мелкие поручения, не требующие удаляться от него дальше пределов видимости. Произошедший в день их прибытия в Нечистую Юдоль инцидент послужил для Лань Ванцзи хорошим уроком, повторения которого он допускать не собирался. Пусть провинившийся адепт ордена Не и поплатился за свою наглость, а остальные об этом услышали и скорее всего не посмели бы рискнуть нарваться на такое же наказание, Лань Ванцзи решил оставаться настороже и не отпускать Вэй Ина бродить здесь одного. Он знал, что тот не был виноват. На самом деле произошедшего инцидента вполне можно было ожидать. Лань Ванцзи был прекрасно осведомлён о местных порядках, но проявил беспечность, слишком увлекшись рабочими вопросами. Обычно он путешествовал один, или, в крайнем случае, в компании пары адептов, к которым везде относились уважительно и которые могли за себя постоять, поэтому ему совсем не нужно было беспокоиться о подобных вещах. К тому же, внутри жила какая-то — теперь уже явно излишняя — уверенность, касающаяся того, что никто здесь и пальцем не посмеет тронуть то, что принадлежит ему. Из-за давней дружбы между орденами Не и Лань в Нечистой Юдоли Лань Ванцзи всегда воспринимали практически с тем же почетом, что и дома, из-за чего он чересчур расслабился и допустил оплошность, недоглядев за Вэй Ином. Дело в том, что местные заклинатели вообще на тему принадлежности рабов не заморачивались и относились ко всем одинаково. И это «одинаково» у них было куда более бесцеремонным и жестоким, чем в Облачных Глубинах. Ввиду наличия множества правил и ограничений, дома царил порядок и контроль. Ну или по крайней мере прилюдного беспредела не было. За закрытыми дверями, разумеется, каждый хозяин был волен поступать с собственным рабом как посчитает нужным, но в общественных местах все должны были придерживаться определенного свода правил, установленных для общего порядка, так что для обычной беспричинной жестокости в Облачных Глубинах места не было. Здесь же в этом вопросе творился какой-то хаос и любого раба в любой момент кто угодно мог одернуть, унизить, ударить, или даже — в отдельных случаях — затащить в темный уголок и использовать на своё усмотрение. По крайней мере рабов, служащих во дворце Не Минцзюэ, на глазах самого Лань Ванцзи неоднократно задирали просто так, пока они занимались своими делами или же просто проходили мимо. Подобное Лань Ванцзи не очень-то нравилось. Не то чтобы он был особо жалостливым и проникся сочувствием к местным рабам, но чрезмерная, а главное, беспричинная, жестокость ему всегда претила. Ведь одно дело наказания, ставящие своей целью воспитание и привитие дисциплины, к которым он и сам, например, был с детства приучен, и совершенно другое — жестокость без никакой цели, применяемая только странного удовольствия ради. Тем не менее, он был не дома и эти рабы ему не принадлежали, так что у него не было каких-либо оснований и прав устанавливать тут свои порядки. К тому же, он этих рабов даже не знал, и, следовательно, не имел ни малейшего представления о том, насколько они послушны и заслуживают ли подобного отношения или нет. Но когда дело касалось того, что принадлежало ему, оставаться равнодушным Лань Ванцзи не мог. И тот факт, что Вэй Ин в последнее время был более чем послушным и вёл себя примерно, а значит наказаний, тем более от чужих людей, совсем не заслуживал, этому неравнодушию явно способствовал. Местные заклинатели могли делать с собственными рабами что им вздумается, но в отношении своего несправедливости Лань Ванцзи допускать не собирался. Из-за отсутствия у Вэй Ина золотого ядра, он, как и все рабы, был совершенно беззащитен перед любым — даже самым слабым — заклинателем. И Лань Ванцзи считал, что этот факт накладывал на него, как на его хозяина, полную ответственность за его жизнь. Это в его праве было решать когда тот достоин награды или наказания, но он же и должен был обеспечивать его безопасность и не допускать, чтобы ему причиняли вред. В том, что касалось безопасности Вэй Ина, Лань Ванцзи обычно мог быть спокоен. Дома, в Облачных Глубинах, он не беспокоился о подобных вещах — там всё было иначе, и там все прекрасно знали кому Вэй Ин принадлежит, из-за чего не смели даже приближаться к нему без разрешения, а поэтому в пределах сдерживающих магических ограждений тот был в безопасности и мог гулять где угодно без присмотра. Здесь же Лань Ванцзи ни в чем и ни в ком не был уверен, поэтому Вэй Ина таскал с собой везде и никуда не отпускал одного для его же блага. Даже сейчас, во время чаепития, последовавшего за ужином с Не Минцзюэ и Не Хуайсаном, Вэй Ин уже больше часа покорно стоит за его спиной и просто ждёт пока они закончат. К счастью, сегодня, на ужине небольшого семейства Не, Лань Ванцзи был единственным гостем, поэтому поддерживать светскую беседу во время еды ни с кем не приходилось. Братья Не, относящиеся с уважением к традиционной молчаливости гусуланьцев в такие моменты, принуждать Лань Ванцзи к разговорам не стали, так что ели они в тишине. Все беседы и обмен новостями были оставлены на время так называемого чаепития, хоть чай из них троих пил один лишь Лань Ванцзи, а Не Минцзюэ и Не Хуайсан предпочли вино. Но и сейчас беседа протекает не сказать чтобы очень активно. Говорит в основном один лишь Не Минцзюэ, обращаясь больше к Лань Ванцзи, а обычно болтливый при ком угодно кроме своего брата Не Хуайсан молча попивает вино и временами скромно улыбается, стараясь не привлекать к себе слишком много внимания. Пожалуй для него компания нынче собралась самая неподходящая из всех возможных, так что даже неудивительно, что он, скучая, то и дело с любопытством стреляет глазами в сторону стоящего за спиной Лань Ванцзи Вэй Ина. Деловые разговоры ему, похоже, совершенно неинтересны, а вот давний приятель, прежде задиристый и неумолкающий, а теперь тихий и покорный — представляет из себя зрелище как минимум любопытное. Завтра Лань Ванцзи отправится в путь. Через несколько дней ему нужно будет зайти за уже нанятой бригадой строителей, чтобы сопроводить их к границе земель, где он и проконтролирует строительство смотровой башни. А после ему предстоит вернуться домой, так что этот вечер можно счесть за прощальный. Когда чай допит и бутыль с вином опустошена, Не Минцзюэ вдруг просит: — Ванцзи, не откажешь мне в небольшой услуге? Лань Ванцзи, конечно же, знает о чём речь, потому согласно кивает. — Хуайсан, можешь идти отдыхать. Мы немного задержимся. Не Хуайсан с явным облегчением кивает, но встаёт и поправляет свои одежды неспешно, не показывая насколько рад побыстрее уйти отсюда и заняться своими делами. — Твоего раба, думаю, тоже стоит отослать, — миролюбиво, но настойчиво говорит Не Минцзюэ. Лань Ванцзи сомневается. Он знает, что просьба Не Минцзюэ довольно личная и что тот не хочет посвящать в неё лишних людей, но необходимость отправлять Вэй Ина в покои одного, пусть те и находятся не очень далеко отсюда, вызывает в нём тревогу. — О, Ханьгуан-цзюнь, раз Вэй Усянь вам сейчас всё равно не нужен, может позволите мне его ненадолго одолжить, пожалуйста? — вдруг вклинивается почти дошедший до дверей Не Хуайсан. — У меня есть небольшое дельце, в котором он мог бы мне помочь. Но это ненадолго, и после я обязательно провожу его до ваших покоев. Если позволите конечно. Лань Ванцзи пару секунд думает, и в итоге позволяет, не допытываясь до причины. Он догадывается, что Не Хуайсан солгал насчет срочного дела, но, кажется, Лань Ванцзи понимает с какой целью: тому отчаянно не хватает компании. Еще в те годы, что Не Хуайсан проучился в Облачных Глубинах, Лань Ванцзи невольно отметил насколько тот не похож ни на своего брата, ни вообще на кого-либо из ордена Не. Не Хуайсан со своим мягким и веселым нравом, был утонченной и нежной натурой, никак не вписывающейся характером в это место и не находящей общего языка с этими людьми. Ему было просто-напросто одиноко среди грубых и жестоких вояк, заполонивших его дом. Вот он и радовался возможности провести время хоть с кем-то еще. К тому же, они когда-то с Вэй Ином были приятелями и, возможно, для такого человека как Не Хуайсан это не так-то уж и важно кто и с кем воевал: сам-то он в войне участия не принимал. В любом случае, Лань Ванцзи решает, что Не Хуайсан Вэй Ину угрозы не представляет. К тому же при нем того точно никто не тронет: брат главы всё-таки. Его может тут и не особо уважают, так как люди в Ордене Не воспринимают лишь грубую силу, но слушаются беспрекословно, из трепета перед его старшим братом. Когда они уходят, Лань Ванцзи довольно долго играет старшему товарищу очищающие разум мелодии, помогая усмирить периодически подступающее кровожадное безумие, терзающее его род из поколения в поколение. На самом деле, по сравнению со своим отцом, Не Минцзюэ еще хорошо держится. Несмотря на то, что является главой клана, он сам зачастую отправляется на ночные охоты и сражается с монстрами. Все считают это странной прихотью. На деле же это необходимость. Вымещая агрессию на своих противниках ему удаётся держать свои приступы беспричинного гнева под контролем. Тем не менее, когда появляется возможность немного облегчить свои страдания — он ей пользуется. И встречи с Лань Сиченем и Лань Ванцзи, едва ли не единственными людьми посвящёнными в его тайну, всегда сопровождаются подобного рода помощью. Когда Лань Ванцзи заканчивает играть, они еще какое-то время ведут неспешные беседы, а позже Лань Ванцзи его покидает. Не Хуайсан действительно не стал задерживать Вэй Ина слишком долго и проводил его до их комнат. Но к моменту возвращения Лань Ванцзи он еще не ушел, что тот понимает, слыша изнутри голоса. Лань Ванцзи уже намеревается войти, когда вдруг неожиданно для самого себя замирает в дверях, и, пока еще незамеченный, заглядывает в едва приоткрытую щелочку. А всё лишь потому что едва подойдя сюда он вдруг услышал уже полузабытый, но такой знакомый, отзывающийся теплом где-то под ребрами, смех. Теперь он видит и улыбку. Немного неуверенную, скорее даже удивленную, но дружелюбную и вполне искреннюю. Обращенную Не Хуайсану. Тот Вэй Ину задорно что-то рассказывает, выглядя не менее веселым. А потом вдруг серьезнеет, наклоняется к его уху — слишком близко - и начинает что-то шептать, придерживая того за запястье. Не медля больше, Лань Ванцзи заходит в покои, раздвигая двери чуть громче обычного, тем самым намеренно привлекая внимание к своему возвращению. Не Хуайсан спешно отдёргивается и убирает руку. Потом неловко прощается, и с явным облегчением сбегает. А Лань Ванцзи всё это время не спускает взгляда с лица Вэй Ина, с которого мгновенно сползает улыбка и возвращается привычное почти бесстрастное выражение. И это злит еще больше.***
Этой ночью у Ханьгуан-цзюня либо заканчивается терпение, либо он изначально планировал застать Вэй Усяня врасплох и сделать это в самый неожиданный момент, потому что он наконец трахает его, предварительно поставив на четвереньки и связав своей налобной лентой его запястья за спиной. Не то чтобы Вэй Усяня вообще нужно было связывать. Но когда Ханьгуан-цзюнь приказывает свести руки за спиной, он не спорит. И даже не шевелится, чувствуя как лента медленно и обстоятельно наматывается на его запястья. Невозможность опереться на руки находясь в подобной позе заставляет его чувствовать себя еще более уязвимым, но в принципе, если ими сильно не дергать, особого дискомфорта нет. Руки связаны надежно — не вырваться, но не слишком туго — плечи заламывать не приходится. К этому моменту Вэй Усянь уже растянут пальцами и распален до такой степени, что даже если бы знал что последует дальше, не смог бы толком испугаться. Поэтому, уткнувшись носом в подушку с задранной до невозможности задницей, он лишь тихонько и удивленно вздыхает, когда его вдруг медленно заполняют чем-то куда более существенным чем пальцы. Крупный толстый ствол входит плавно и размеренно сразу на всю длину. Долго и тщательно растягиваемая и разработанная ласками и пробками за все эти недели дырка принимает его податливо и почти легко. Вэй Усянь чувствует как сильно он его распирает и заполняет до предела. Ощущения совсем на грани, еще чуть-чуть и будет слишком… но боли нет. Лишь в самом конце, когда член оказывается внутри весь, целиком, и чужая мошонка мягко бьётся об его собственную, Вэй Усянь ощущает какое-то болезненное натяжение в самой глубине. Ни одна игрушка не входила так глубоко и не заполняла его так основательно и крепко. Но также, ни одна из них не была такой горячей, не чувствовалась такой бархатистой и мягкой по текстуре, оставаясь при этом такой твердой и всеобъемлющей. Ни одна из них не дарила такого странного удовольствия и восторга. Большая теплая ладонь Ханьгуан-цзюня оглаживает текущий член Вэй Усяня, потом следует одобрительный хмык и ладонь покидает его, смещаясь на бедро. Пара плавных, глубоких толчков и Вэй Усянь окончательно растекается на постели, расслабленный и готовый ко всему. Ему еще никогда не было так горячо и приятно. Когда движения постепенно ускоряются, становясь всё настойчивее, под этим неистовым напором у Вэй Усяня сами собой разъезжаются в стороны ноги. Каждый толчок приносит такое удовольствие, что он и хотел бы, чтобы сейчас на него наложили заклинание молчания, потому что сдерживать свои стоны и подвывания становится решительно невозможно. Член господина так усердно долбится в нужное местечко внутри, что перед глазами мелькают цветные пятна и поджимаются пальцы на ногах. А когда он уже не может больше выносить этого невыразимо прекрасного издевательства над собой и содрогается, вжимаясь бедрами в кровать, Ханьгуан-цзюнь развязывает его руки, переворачивает на спину и продолжает быстро и с хлопками брать, закинув его ноги себе на плечи. Сокращающиеся после оргазма мышцы ноют и ставшее сейчас крайне чувствительным отверстие стремится закрыться, но ему не позволяют, безжалостно вторгаясь в него раз за разом. И Вэй Усянь не смеет жаловаться. Он лишь тихонько хнычет на каждый резкий толчок, вцепившись пальцами в простынь под собой. Ханьгуан-цзюнь часто дышит в его шею, легко покусывает нежную тонкую кожу в основании челюсти, и не прекращает своих движений внутри ни на секунду, не обращая внимания на тихие жалобные вздохи. На очередном грубом толчке, сопровожденном скулящим стоном Вэй Усяня, господин немного замедляется и оглаживает ладонями напряженные мышцы на задранных лодыжках, входя в него уже не так резко, но всё еще очень глубоко. Потом он чувственно потирает длинными пальцами губы Вэй Усяня, щекочет ими его язык, и скользит глубже в рот, имитируя движения собственного члена и попадая с ним в единый ритм. Ему нравится рот Вэй Усяня и он нередко с ним так играет, проникая внутрь не только своим членом, но и пальцами, поэтому Вэй Усянь привычно облизывает их и посасывает, сжимая на костяшках губы, а потом расслабляет горло, впуская глубже. В ответ на это, удары бёдер Ханьгуан-цзюня становятся сильнее и настойчивее, из-за чего Вэй Усянь невольно шипит и неосознанно слегка прикусывает чужие пальцы. Ханьгуан-цзюнь оставляет его рот в покое, спускает его ноги со своих плеч, раздвигает как можно шире и приказывает придерживать их под коленями, а потом наваливается всем телом, впиваясь губами и зубами в ключицы, и толкается всё резче и грубее. Вэй Усянь дрожит и невольно сжимается на члене: чувствительное отверстие, успевшее немного расслабиться и подстроиться под недавние плавные движения, теперь отзывается протестом на такой грубый напор. Горячее дыхание Ханьгуан-цзюня опаляет ухо: — Тшш… еще чуть-чуть. Вэй Усянь кусает губы и отчаянно терпит, податливо принимая и позволяя своему господину получать удовольствие. Еще чуть-чуть, он выдержит, надо просто дождаться пока тот кончит и всё. Движения становятся всё грубее, несчастная зацелованная и искусанная шея наверняка превратилась уже в один сплошной синяк, а прежде зажатый в тиски левый сосок становится столь чувствительным, что отзывается теперь дразнящей болью уже даже на легкие прикосновения пальцев и языка. Вэй Усянь держит свои дрожащие ноги под коленями и с трудом сдерживает слишком громкие вздохи и стоны, пока его торопливо и жадно берут. А яростные толчки всё не прекращаются и внутри всё уже ноет из-за слишком продолжительной стимуляции несчастного отверстия, ещё совершенно непривыкшего к такому размеру и продолжительному напору. От особенно удачных и глубоких толчков Вэй Усяня периодически простреливает жаром от поясницы до кончиков ушей, а член его уже давно снова стоит. Ему от всего этого и хорошо и плохо одновременно, но Вэй Усянь так устал и так изможден, что просто больше не может, не вынесет. Не в силах и дальше терпеть, он несдержанно умоляюще шепчет: — Господин. Тот хрипло рычит, ускоряется ещё сильнее и сжимает его бедра почти до боли. И когда Вэй Усянь уже начинает скулить, Ханьгуан-цзюнь кусает его в шею и, еще несколько раз глубоко толкнувшись, наконец кончает в него, хрипло рыча и содрогаясь, при этом продолжая еще какое-то время остаточно вбиваться в послушное мягкое тело так глубоко, будто хочет пронзить его насквозь. Вэй Усянь чувствует как внутри его заполняет горячим семенем и, испытывая от этого сильнейшее облегчение, изливается снова, просто обтекая спермой, так к себе и не прикоснувшись. Ханьгуан-цзюнь наваливается на него всем весом сверху, удобно устроившись между его широко раздвинутых ног и так и не выходя из него, и просто устало дышит. Постепенно дыхание самого Вэй Усяня приходит в норму, а отзывающееся стуком в ушах сердцебиение замедляется. На смену жаркому безумию приходит удовлетворение и спокойствие. Удивительно, но он испытывает странное умиротворение лёжа так. Тело на нём (и в нем) горячее и тяжелое. Но эта тяжесть какая-то убаюкивающая и надежная, как будто отгораживающая собой от всего остального мира. И Вэй Усянь на время забывает вообще обо всем, утомленный после произошедшего и расслабленный этим теплом, которое укрывает и окутывает его со всех сторон. А потом Ханьгуан-цзюнь отстраняется, и тепло пропадает вместе с ним, заменяясь неприятным холодком, который и приводит его немного в чувства. Но лишь на короткое мгновение. Потому что сразу за этим из него выскальзывает член, а следом за ним из отчаянно сокращающегося отверстия толчками вытекает семя. И это зрелище так привлекает Ханьгуан-цзюня, что тот еще с минуту жадно вглядывается ему между ног, обводит пальцами чувствительные края, и даже вставляет их внутрь. Вэй Усянь слегка дергается, но сдерживает порыв свести колени и покорно замирает, позволяя. Пальцы мягко проникают внутрь и ласково оглаживают перетруженные стеночки, игнорируя инстинктивную дрожь и выталкивая наружу всё больше влаги, стекающей между ягодиц. Когда они с хлюпом выскальзывают Ханьгуан-цзюнь окидывает их каким-то диким, животным взглядом, а потом приставляет к губам Вэй Усяня и только настойчиво смотрит в глаза, не говоря ни слова. Тот моргает и покорно слизывает семя с пальцев, пылая смущенным румянцем. Взгляд Ханьгуан-цзюня неуловимо теплеет и он ласково гладит Вэй Усяня по щеке. — Послушный мальчик.