Исправить тебя

      Один из адептов действительно приходит за ним утром, незадолго до рассвета, и провожает до покоев Ханьгуан-цзюня. Прежде чем впустить внутрь проводит перед носом дымящейся палочкой с уже знакомыми благовониями. Вэй Усянь без возражений вдыхает и заходит. Дверь мягко закрывается за его спиной.       Обычно они обходятся без этого. Вэй Усянь не представляет для Ханьгуан-цзюня какой-либо угрозы. Он слишком слаб по сравнению с ним, чтобы сопротивляться или нанести ему даже малейший вред. Когда оба в сознании, по крайней мере. Поэтому в покои к спящему человеку его сейчас пускают только предварительно одурманив специальными травами, чтобы он уж наверняка не смог тому навредить. Да и так он вряд ли смог бы нанести сколько-нибудь угрожающий его жизни урон, учитывая отсутствие оружия. Так, лишь мелкие неудобства.       На слабеющих с каждым шагом ногах Вэй Усянь медленно идет к кровати, зачем-то всё-таки предпринимая тщетные попытки рассеять усиливающийся туман в голове. Ханьгуан-цзюнь умиротворенно спит в ночной сорочке и тонких штанах под легким летним одеялом. И лишь сейчас, когда Вэй Усянь не чувствует на себе его пристального строгого взгляда и не вынужден согласно правилам опускать глаза в присутствии своего господина, ему хватает наглости на него полноценно смотреть… Тонкая белая кожа, изящно очерченные нос и скулы, пухлые нежные губы. Этот человек невероятно, просто божественно красив. И не окажись он столь жестокой, отвратительной личностью, Вэй Усянь возможно продолжал бы испытывать к нему ту же лёгкую симпатию, что и когда-то в далёком прошлом.       Сейчас же на него смотреть почти больно. Эта красивая маска чистоты и благородства смешивается в его сознании с образом его властного, не терпящего возражений и неповиновения мучителя, принуждающего его изо дня в день к стыдной, неправильной близости.       Тихо вздохнув, Вэй Усянь забирается на кровать и делает что ему было велено, предварительно отодвинув одеяло, приспустив штаны и освободив пока еще мягкий член. Исправить эту оплошность не составляет большого труда, ведь он уже многократно это делал прежде, так что довольно быстро член во рту наливается кровью и крепнет. И из-за тумана в голове и поселившейся в теле расслабленности Вэй Усянь даже неосознанно увлекается процессом, чувствуя просыпающийся интерес в собственном паху. Ему становится жарко, из-за чего его щеки начинают несчадно гореть, а лоб покрывается испариной. В то же время тело Вэй Усяня окутывает легкая дрожь, вкупе с какой-то странной слабостью во всех конечностях, заставляющей его расслабленно растекаться по постели.       Так уже бывало однажды. В день их первой близости подобного рода. Только в тот раз Вэй Усянь дышал травами дольше, из-за чего дурман в голове лишал его всякой связи с реальностью. Он даже толком не помнит, что именно тогда произошло. В его мыслях путаница и лишь обрывки воспоминаний и ощущений. Он даже не может толком сказать, что было на самом деле, а что ему померещилось или приснилось.       Кажется его какое-то время имели пальцами, прежде чем вставить его первую, совсем крошечную, пробку, которую он обнаружил в себе на следующее утро. Еще в памяти расплывчатые ощущения горячих больших ладоней, блуждающих по всему его телу, влажных касаний к шее, ключицам и груди. Следы этих прикосновений хорошо виднелись потом в зеркале. Вкус члена... да, это тоже пробивалось сквозь мутную дымку воспоминаний. Правда дискомфорта в горле он позднее не ощутил. Возможно в тот раз Ханьгуан-цзюнь ограничился лишь головкой, которую Вэй Усянь, не соображая что делает, послушно ласкал языком, пока чужая рука настойчиво ласкала его самого. Собственного оргазма и теплого семени хлынувшего на язык он тоже толком не помнил — он лишь почувствовал незнакомый привкус во рту с утра и обнаружил свой испачканный живот. Зато, в воспаленном сознании мерцает то ли воспоминание, то ли фантазия на грани сна и яви о мягком и теплом прикосновении губ к его собственным когда всё уже было закончено, прежде чем он провалился в сон.       Разумеется, это ему лишь показалось. Просто подсознание подкинуло приятную картинку, чтобы успокоить и утешить после столь явного надругательства над его телом. Ханьгуан-цзюнь не стал бы его целовать, тем более после того, как сам же кончил ему в рот. И последующие недели изощрённых игр с его телом это лишь доказывали.       Ханьгуан-цзюнь в этом деле всегда действовал неспешно и обстоятельно. Это наверное можно было бы даже счесть за заботу, не будь он по жизни столь строгим педантом и аккуратистом, подходящим к любому делу со всей внимательностью и расстановкой. Да и, похоже, Ханьгуан-цзюню просто так нравилось. Нравилось подолгу играть с телом Вэй Усяня, наблюдая за реакциями и наслаждаясь его послушанием. Нравилось видеть его неконтролируемое возбуждение в ответ на свои прикосновения. Нравилось чувствовать его дрожь под своими ладонями и лишь усиливать её, не позволяя отстраниться. Видеть, как Вэй Усянь изо всех сил сдерживается от громких надрывных стонов и лишь слабо отчаянно мычит и кусает и без того припухшие губы. Нравились подавляемая злость в чужом взгляде и всё чаще и чаще проступающее там смирение и покорность. Ханьгуан-цзюню нравилось утверждать свою власть над ним через удовольствие, а не через боль. И, вероятно, ещё через унижение. Иначе зачем делать подобные вещи с человеком, которого всегда презирал?       Так что нет, вряд ли это было проявлением доброты или искренней заботы - скорее отсутствием склонности к причинению физической боли. У него были иные склонности.       Хотя, стоит признать, что именно благодаря этой его черте, Вэй Усяню, по сравнению с другими плененными последователями Вэнь Жоханя, ещё легко доставалось. Потому что он пересекался с некоторыми из них после. По крайней мере с теми, что остались заключены в Облачных Глубинах, и с теми, что приходили вместе со своими хозяевами из других поселений. И, в большинстве случаев, невооружённым взглядом было заметно как с ними обходятся.       Синяки, ссадины и/или засосы и укусы были на открытых участках кожи всех из них. Конечно, засосы бывали и на Вэй Усяне тоже, но, как правило только это и было доступно чужим взглядам, и то в умеренном количестве. Остальных же, судя по всему, либо регулярно били, либо жестко и нещадно имели и в хвост и в гриву. И это уж слишком бросалось в глаза по их нетвердым походкам, скованным движениям и потухшим взглядам. Вэй Усянь не исключал, что некоторых вдобавок ещё и морили голодом, настолько те выглядели истощенными и измученными.       Но Вэй Усянь от подобного не страдал: еды ему всегда давали вдоволь (пусть та и была откровенно безвкусная), работой не перегружали, и в общем и целом его здоровье было более чем в норме. Наказывать его, конечно, наказывали. Неоднократно и, как правило, каким-то развратным и унизительным способом, но и весьма болезненные наказания тоже имели место быть. Особенно в самом начале, пока он не научился сдерживать свой норов и не стал покладистее. Потому что в Облачных Глубинах было три тысячи дурацких правил, да и Ханьгуан-цзюнь, к тому же, не терпел непослушания ни в каком виде.       Позже Лань Цижэнь любил замечать, сияя гордостью и самодовольством, что его племянник столь талантлив, что смог укротить даже такого непоседливого бездельника, которого ему самому в своё время приструнить не удалось. Конечно у него в прежние времена не было столько рычагов воздействия на него, как у Ханьгуан-цзюня теперь, но это ничуть не умаляло заслуг племянника, потому что таких испорченных мальчишек как Вэй Усянь ещё надо поискать. Но вот он — послушный и покладистый, наконец придерживается правил, не пререкается по поводу и без, и делает всё, что ему велят. Ханьгуан-цзюнь на подобную похвалу всегда реагировал безразличным молчанием, а Вэй Усяню оставалось лишь безмолвно терпеть насмешки, не позволяя себе даже косого взгляда в сторону этой старой черепахи. С семьей Ханьгуан-цзюня и старейшинами ордена Лань ему было строжайше запрещено спорить и лишний раз открывать рот.       Не сказать, что Вэй Усянь настолько боялся боли, чтобы сдаться просто и быстро. Нет, боли он никогда особо не боялся. Да и времени это заняло у него предостаточно. Но, так же, он был неглуп и прекрасно понимал, что огрызаться и сопротивляться не имеет смысла. Его нынешних сил для этого было недостаточно, поэтому его в любом случае могли заставить делать всё, что угодно. Просто это было бы в разы унизительнее и сопровождалось бы болью. А зачем к одному унижению и боли добавлять ещё одно?       К тому же, Ханьгуан-цзюнь послушание одобрял, и в каком-то смысле был даже справедлив, потому что просто так, забавы ради, никогда его не наказывал, голодом не морил, и работой сверх меры не нагружал. А другие адепты Гусу Лань на его собственность покушаться даже не смели. Так что Вэй Усянь был в относительной безопасности и вполне здоров. По крайней мере послушание ему это точно гарантировало.       Большинству же остальных рабов повезло гораздо меньше. Их хозяева часто были с ними чрезмерно грубы независимо от степени их покорности. Воспоминания о совсем недавно закончившейся войне и сопутствующих ей потерях были еще слишком ярки в памяти людей, из-за чего злость на виновников и всех, кто был с ними связан, не видели конца и края. Поэтому над плененными врагами, как правило, жестоко издевались, избивали по поводу и без, калечили и насиловали без малейшего намека на жалость или милосердие, изливая через это всю свою ярость и боль. Хозяева рабов считали их просто за бездушное имущество, с которым они мнили себя вправе делать что угодно и как угодно. Люди мстили как могли. А полная власть над чужими жизнями и безнаказанность разжигали их аппетиты день ото дня только сильнее.       Вэй Усянь, конечно, тоже был собственностью, и Ханьгуан-цзюнь распоряжался им как хотел. К счастью, никого из особо близких людей на войне тот не потерял, а потому причин проявлять чрезмерную жестокость у него не находилось. К тому же, это никогда не было Ханьгуан-цзюню свойственно. Да, он крайне не любил непослушание и нарушение правил, и за это мог наказывать жестко и неумолимо (и это относилось ко всем, кто находился у него в подчинении), но совсем без причины никогда не причинял вреда. Поэтому стратегия беспрекословного повиновения и давала плоды. Вэй Усянь был относительно в порядке по сравнению с остальными, даже несмотря на многочисленные неудобства.       Одно из этих «неудобств» сейчас занимает его рот и конкретно в данный момент его это мало беспокоит, потому что он уже не совсем в себе. Мысли его спутаны от благовоний, а тело чрезмерно расслаблено. Соображает он уже откровенно плохо, но пока помнит что должен делать. И потому, несмотря на охватившую его ленность, от своего занятия не отрывается. В определенный момент Вэй Усянь забывает и об этом тоже, но он уже настолько увлечен начатым, что бездумно продолжает водить губами по члену и даже наслаждается бархатистостью и нежностью крупной головки на своем языке. Он снова и снова играючи слизывает выступающие с кончика капельки, слегка заглатывает, совсем неглубоко, только головку. Любовно обсасывает её как какую то сладость. Никто не мешает, не торопит, и он так погружен в это мягкое и неспешное изучение предмета у себя во рту, что даже не замечает, как обладатель этого самого «предмета» просыпается.       Ханьгуан-цзюнь не двигается. Едва пробудившись, первым его порывом становится натянуть этот рот на член поглубже, пока не уткнется им в заднюю стенку тесного горла, но он его подавляет. Вэй Усянь еще не знает, что он проснулся. Поэтому можно немного понаблюдать за ним пока тот думает, что его никто не видит. А зрелище ведь действительно наиприятнейшее.       Вэй Усянь сейчас такой румяный и растрепанный, распластался всем телом поперёк кровати, и, устроив свои сладкие губки на члене, увлеченно, прикрыв глаза от удовольствия, сосёт. Член погружается в его горячий рот совсем неглубоко и его мальчик даже больше облизывает головку, нежели по-настоящему сосёт, но делает он это так старательно и с такой вовлеченностью, что Ханьгуан-цзюнь решает, что может самую малость потерпеть с приказами, чтобы насладиться чудесным видом.       Левым локтем Вэй Усянь упирается ему между ног, придерживая рукой основание члена, в то время как его правая ладонь аккуратно но настойчиво оглаживает ствол, выдаивая всё новые и новые капельки в любопытный рот. Его бедра, тем временем, неосознанно потираются о кровать в такт движениям головы.       Ханьгуан-цзюнь сдерживает довольный смешок. Сколько бы Вэй Усянь поначалу ни упрямился и ни делал вид, что ему всё это претит, на самом деле процессом он искренне наслаждался, причем всегда. Пусть конкретно сейчас он и надышался благовоний, но они лишь расслабили его и очистили его голову от лишних мыслей, позволив отдаться на волю инстинктов. А инстинкты Вэй Усяня были весьма предсказуемы и откровенны. Его тело жаждало близости — оно наслаждалось ею. И его реакции сейчас явно говорят о том, что ему нравится то, что он делает. Ему нравится тяжесть и вкус члена на языке. Он смакует и добровольно, сам, насаживается ртом и то и дело лижет головку, жмурясь от удовольствия. А ещё, он нетерпеливо потирается собственным, уже наверняка твердым, членом о постель, пытаясь урвать от процесса как можно больше.       Ханьгуан-цзюнь позволяет себе насладиться этим зрелищем некоторое время, а потом решает проверить насколько этому упрямцу понравится по-другому.       — Я сказал, что хочу чувствовать на своем члене твою глотку. Я разве неясно выразился?       Вэй Усянь вздрагивает и, выпустив член изо рта, поднимает на него рассеянный взгляд. Кажется пытается понять, что ему сказали, но осмысленности в его глазах пока не добавляется. Ханьгуан-цзюнь хватает его за подбородок, проталкивает большой палец во всё ещё приоткрытый рот, оттягивает челюсть и тянет обратно, надевая на член снова.       — Заглатывай глубже.       Запустив пальцы в волосы на затылке, надавливает, давая понять чего от него хочет. Вэй Усянь всё ещё не проявляет признаков осознанности, но руке на затылке повинуется безропотно. Открывает рот шире и позволяет себя натягивать на член так глубоко, как Ханьгуан-цзюню хочется. Лишь когда тот протискивается в глотку, он инстинктивно дергается, но мгновение спустя расслабляет горло, впуская глубже, до тех пор, пока мошонка не касается его подбородка. Кажется благовония отлично его расслабили — настолько глубоко Вэй Усянь ещё не принимал. Ханьгуан-цзюнь некоторое время держит его так, наслаждаясь влажным жаром и мягкими губами сомкнутыми вокруг самого основания члена и не позволяя ему двигаться. Он с удовольствием наблюдает за дрожащими ресницами Вэй Усяня, пока тот старается справиться со своим дыханием, чтобы не задохнуться. Потом чувствует, как тот пытается сглотнуть, чем доставляет ему ещё большее удовольствие. Лишь тогда Ханьгуан-цзюнь тянет его за волосы назад, пока член полностью не выскальзывает изо рта с громким хлюпаньем. Дает ему пару секунд отдышаться, скользя мокрым членом по его красивому лицу и оглаживая затылок.       — Теперь сам.       Он надавливает снова, в этот раз лишь придавая направление, и Вэй Усянь послушно раскрывает свои припухшие красные губы и снова заглатывает член до упора. Кажется он всё еще не совсем пришел в себя, но его рот хорошо помнит и знает свое дело, поэтому, уже без наставлений и напоминаний, он продолжает в нужном темпе, ненадолго замирая каждый раз когда член оказывается максимально глубоко.       Прежняя расслабленность его движений несколько рассеялась, но это больше связано с усложнившейся задачей, чем с потерей интереса. Бедра всё еще потираются о кровать время от времени, что говорит о том, что ему нравится и так.       Ханьгуан-цзюнь даёт ему заглотить еще пару раз, испытывая сытое удовлетворение от той старательности, с которой Вэй Усянь пытается сделать всё как можно лучше, а потом ненадолго отстраняет. Поворачивает лицом к себе и, поймав взгляд, говорит медленно и четко, с паузами, давая своим словам достичь чужого помутненного сознания:       — Раздевайся, Вэй Ин. Снимай одежду. Всю.       В ответ взгляд слегка проясняется, но возражений не следует. Вэй Усянь просто стягивает одежду, неловко приподнимаясь на ослабевших конечностях. С штанами немного медлит из-за дискомфорта внутри. Оставшись совершенно нагим, подползает обратно и замирает на коленях рядом.       — Встань на четвереньки. Попкой ближе ко мне… Да, вот так. Раздвинь ноги чуть шире и продолжай.       Вэй Усянь повинуется и усердно возвращается к своему занятию. В награду Ханьгуан-цзюнь оглаживает его по оттопыренному заду, чувствуя как тот неосознанно подается навстречу этой ласке. Ханьгуан-цзюнь обхватывает пальцами основание пробки и легонько тянет. Мышцы инстинктивно сжимаются на широком основании, не желая расставаться с полюбившейся игрушкой, а Вэй Усянь несдержанно стонет, не выпуская члена изо рта.        Ханьгуан-цзюнь неспешно тянет пробку наружу, пока она не выскальзывает полностью, а отверстие не начинает судорожно сокращаться от потери. Он с наслаждением разглядывает нежный, розовый, слегка приоткрытый вход и гладит чувствительные края пальцами, ощущая как Вэй Усянь вздрагивает и на мгновение сбивается с ритма. Припухший блестящий от масла вход так и манит чтобы его снова заполнили и Ханьгуан-цзюнь не отказывает себе в удовольствии, запуская внутрь пальцы. Горячие стенки тесно их обволакивают, мягко сокращаясь, но не стискивая слишком сильно. Мальчик хорошо растянут и принимает их очень податливо. Ханьгуан-цзюнь ввинчивает пальцы раз за разом, наслаждаясь жаром и упругостью расслабленного влажного отверстия и чувствуя пробивающую Вэй Усяня дрожь — эта часть близости его мальчику определенно тоже по вкусу.       А Вэй Усянь выполняет отданный ему приказ прикрыв глаза и невольно дергает бедрами, насаживаясь на горячие, ловкие пальцы, усердно оглаживающие чувствительный бугорок внутри. Он уже весь дрожит. Так что, когда настойчивые движения ускоряются и усиливаются, он, будучи не в силах больше сдерживаться, тянется к собственному члену, и... не обнаруживает препятствий. Его руку не одергивают, запрета не озвучивают, только пальцы внутри продолжают толкаться в каком-то совершенно неистовом темпе. Вэй Усянь уже забывает двигать головой и просто замирает с одной лишь головкой во рту, подвывая и дрожа, и яростно двигает рукой на собственном члене. А когда пальцы в очередной раз въезжают с размахом до самых костяшек и звучит тихое и твердое «можно», его вышвыривает за грань и он содрогается всем телом, заливая семенем собственную ладонь и сжимаясь на пальцах внутри.       Не давая опомниться, рука господина настойчиво надавливает на затылок, вынуждая принять член до упора, и солоноватая теплая жидкость заполняет горло через секунду после отрывистого «глотай». И Вэй Усянь бездумно глотает всё до капли, привыкший беспрекословно подчиняться этому голосу.       — Умница.       Он точно забудет о теплой, стыдной волне удовольствия, пробежавшей по всему телу в ответ на эту похвалу.