iris pallida

Прохладный ветер приятно обдувает пальцы ног, а солнечные лучи теплом согревают фарфоровую кожу лица. Парень сильнее кутается в нежно-розовое одеяло, с улыбкой наслаждаясь мягкостью приятной ткани. В комнате стоит запах свежих тюльпанов, яичницы с беконом и совсем немного сигаретами. Юнги бы вечность ещё проспал в удобной кровати, если бы не последний аромат, сбивающий с толку. Он резко открывает глаза, осознавая, что в его семье никто не курит, что в его собственной комнате-кухне пахнет дешёвым средством для мытья посуды, варёным рисом и папиным хвойным одеколоном. Юнги садится в кровати, точнее, на матрасе, который лежит на полу, внимательно оглядывает маленькую, но уютную светлую комнату. С левой стороны — окно во всю стену с белыми лёгкими занавесками, а у самых ног стоит маленький телевизор на небольшой тумбе. Справа прикроватный столик с розовыми тюльпанами в вазе и разные безделушки: зарядка для телефона, наручные часы, записная книжка. Мин слышит доносящийся из приоткрытой двери звон посуды и приглушённую музыку и решает пойти в ту сторону, но на секунду он тормозит, разглядывая себя: он всё ещё в своей одежде, в которой был днём, когда поцапался с футболистами и… То есть его избили до потери сознания? С этими мыслями желание выйти, найти тут хоть кого-нибудь, кто прояснит ситуацию только усилилось, поэтому он уверенным шагом идёт на звук.  Выйдя из комнаты, он оказывается в небольшом квадратном пространстве, с левой стороны которого ещё одна дверь, а справа — коридор, ведущий на кухню. Парень аккуратными шажками перемещается по направлению к кухне. Желудок начинает сводить от голода по мере того, как ароматный запах становится вкуснее и насыщеннее с каждым шагом.  Перед ним в белоснежной, на две пуговицы сверху расстёгнутой рубашке стоит Хосок около соковыжималки и с апельсинами в руках, пока на фоне играет хип-хоп. Юнги ожидал увидеть кого угодно, но не его. И соврёт, если скажет, что не его хотел бы встретить в первую очередь. Он последние недели только об этом человеке и думал, о своём поступке по отношению к нему, о чоновой заботе, словах и о каждом дне, проведённом вместе. Их было так мало. От этого на душе становится погано, потому что не должен был привязываться к тому, кого знаешь без году неделя, и уж точно не должен был обижать своим уходом. Сердце тепло и приятно пропускает частые удары, потому что Хосок оборачивается и еле заметно, немного печально, улыбается уголком губ.  — Привет, — неуверенно говорит Хосок и поникает как-то плечами, весь сжимается и не двигается даже, застывая с половинкой апельсина в руках. — Как ты себя чувствуешь?  Юнги его таким прежде не видел. Потерянным, зажатым, неуверенным.  Мин подходит к столешнице, садится за подобие барной стойки и с виноватым видом опускает глаза. Что говорить-то? Прости, что испугался и сбежал, оставив тебя со своими проблемами одного? Прости, что ненавидел тебя и вёл себя так же, как и те ублюдки, которых я за тебя избил? Прости, что мне, идиоту, вновь пришлось помогать, ведь ты иначе не можешь, а теперь тебе приходится терпеть моё лицо, которое ты бы наверняка хотел стереть из памяти и никогда, предателя, больше не видеть? Играющая на фоне песня сменяется на другую, спокойную и нежную, Хосок тянется рукой к телефону, намереваясь переключить, ведь это «тупая попса», но, как только его пальцы приближаются к экрану, Юнги за край его рубашки цепляется и аккуратно останавливает, узнав знакомую песню и голос американской исполнительницы. — Once upon a time, a few mistakes ago, — шёпотом подпевает Юнги, смущаясь, пока уголки его (и чужих) губ предательски тянутся вверх.  Оба начинают искренне и радостно улыбаться, и даже еле слышно смеяться. Юнги умеет исправить момент, причём всегда абсолютно случайным образом. Его пальцы всё ещё держат края чужой рубашки, и Хосок рукой нежно накрывает минов кулачок, что покрыт ссадинами и ранами. Юнги слегка вздрагивает от прикосновения, но сил противиться и пререкаться нет. Желания — тоже. Шатен поднимает глаза, полные нежности и печали на своего гостя и, виновато поджав губы, тихо произносит: — Не надо было в драку лезть, котёнок, — взгляд с поволокой, голос хриплый, уставший, чарующий. Длинные пальцы продолжают тепло оглаживать фарфоровую кожу.  — Ты бы слышал их грязные слова, Хо, — также тихо отвечает Юнги, прикрывая глаза от усталости и злости.  — Мне плевать на них, ты и твоё здоровье, — шатен ребром указательного пальца нежно проводит по чужому виску, по разбитой нижней губе, по фиолетовым гематомам под глазами, — в триллионы раз важнее, чем слова идиотов, — почему от этих слов так приятно внутри? Почему так нравится быть важным? Где прошлые колкости и дерзость? Юнги сам себя не понимает, но знает одно — он устал сопротивляться себе ему.   — Я видел тебя, — медноволосый в удивлении распахивает глаза, обрамлённые пушистыми ресничками, — на тебе лица не было, полумёртвый ходил, — Хосок отводит свои руки от чужого тела и пристыженно чешет затылок. Полумёртвый ходил, потому что котёнка рядом не было, потому что стыдно стало за себя и свои «увлечения», потому что второго такого он уже никогда не найдёт. До чужих же языков ему никакого дела нет.  — Я боялся, — глаза прячет в светлой поверхности столешницы, бегает ими туда-сюда, потому что всё ещё немного боится, — что ты больше не захочешь со мной говорить, — с какой-то по-детски искренней грустью произносит Хосок. — Прости меня, пожалуйста, что разочаровал тебя, и, что… — он не успевает договорить, потому что Юнги с шумом отъезжающего стула встаёт с места, обходит барную стойку и вплотную подходит к Чону. — Похоже, в отличии от наших первых встреч, мне всё-таки придётся тебя ударить, потому что я так сильно злюсь на твои слова, — Хосок непонимающе поднимает на него свои испуганные глаза, встречаясь с уверенностью и решимостью в чужих, — потому что это я должен извиниться. Триллион раз, — Юнги улыбается и отводит взгляд, смущаясь своей искренности и смелости.  — Кулаками проблему не решить, — Чон поджимает губы, пряча довольную улыбку.  — Как видишь, — он поднимает свои кулаки с запёкшейся на костяшках кровью, — нашу проблему именно так решить и удалось, — ведь если бы не футболисты, которым, видимо, нужно быть благодарным, Юнги бы не оказался в этой квартире и так никогда бы и не решился завести этот разговор и извиниться, сгорая от стыда, за своё поведение. Как и Хосок, стыдящийся своих «увлечений». Но теперь грубости и колкости сменились на «наша проблема». — Расскажешь мне, что произошло, как я оказался, — он оглядывает уютную квартиру, — здесь?  — Расскажу, — говорит Хосок, неохотно отходя к плите, где давно уже ждала сковородка с готовой яичницей и беконом, — но сначала ты поужинаешь, — он раскладывает еду по тарелкам, ставит на стол перед гостем, передаёт столовые приборы и принимается выжимать сок из апельсинов. Врач сказал, что Юнги нужны витамины, значит, он их будет получать.  Юнги глазами бегает по кухне и, когда находит на стене часы, удивляется, что время уже шесть часов вечера.  — Яичница на ужин? — усмехается медноволосый, пробуя блюдо на вкус, и тянет довольное «м-м-м», потому что очень вкусно. Юнги пробует его еду во второй раз, но этого достаточно, чтобы понять, что проблем с этим у него нет. Он вспоминает, как Тэхён постоянно нахваливал кулинарные способности своего парня и отмечает про себя, что, видимо, у братьев Чон это заложено в программном коде. — Ведь завтрак ты наверняка, как и обычно, пропустил, — Хосок ставит узкий стакан со свежевыжатым соком рядом с Юнги, который ничего не отвечает, лишь аппетитно причмокивает едой. Шатен использует это как возможность рассказать о случившемся и скорее перейти к обработке ран. — Когда я вернулся из магазина, заметил столпившуюся кучу студентов, подошёл ближе и увидел тебя, — он делает паузу, ведь всё ещё тяжело от мысли, что своим существованием и глупым поведением виноват в случившемся, — в крови и без сознания, — он рассматривает миново лицо, усыпанное фиолетовыми и алыми созвездиями и узорами и с болью отводит взгляд. — Я отнёс тебя в машину и, позвонив предварительно своему доктору, повёз тебя к себе. Он обработал твои раны, сделал уколы, сказал отдыхать. Заверил, что ничего серьёзного, кроме парочки синяков и разбитой губы, нет, и уехал.  — Почему ты не отвёз меня в больницу? — он запивает еду апельсиновым соком и безразлично возвращается к ужину, будто не о его здоровье сейчас идёт речь.   — Я… — он на долю секунды теряется, потому что боится спугнуть любым словом, но всё же продолжает, — подумал, что ты бы этого не хотел. Твои родители начали бы задавать вопросы, у тебя могли бы быть проблемы, поэтому я этого не сделал, — и молчит, ожидая реакции: злости или раздражения. А Юнги не злится, он поднимает глаза, полные спокойствия и… благодарности, что сначала удивляет Хосока, но потом он мысленно торжествует, что оказался прав в своих предположениях. — Доктор около восьми-девяти часов вечера приедет, проверит твоё состояние, сделает уколы, хорошо? — в ответ Юнги несколько раз кивает, доедает последние кусочки бекона и отодвигает от себя пустую тарелку. — Спасибо за завтрак, — он опускает подбородок в свои руки, улыбается и действительно выглядит, как маленький котёнок. Хосок хорош в придумывании прозвищ, но так плох в том, что начинается с «не пускай слюни на Юнги» и заканчивается «оторви от него свой взгляд хотя бы на секунду». Мин, кажется, и не против того, что его разглядывают. Он довольный и сытый, и, несмотря на разукрашенное лицо, рад, что с плеч такой груз спал, а рядом вновь эти голубые глаза, полные восхищения, и нежное, уже привычное, «котёнок».  — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Хосок, предварительно убрав посуду в раковину, и аккуратно утягивая Мина за запястье в сторону гостиной, которая объединена с кухней. Они оба присаживаются на диван, накрытый узорчатым пледом. — Доктор предупредил меня о возможности побочных эффектов… Юнги от осенения распахивает глаза и перебивает старшего.  — Так вот почему я чувствую себя так хорошо и спокойно и был безразличен, несмотря на то, что проснулся в незнакомой квартире?  — Да, — неуверенно отвечает Хосок, зная, что из побочных эффектов были заявлены лишь слабость и сонливость, — наверное, из-за этого, — и, желая воспользоваться приподнятым настроением своего гостя, озвучивает свою идею, что червём поселилась в голове. — Останься сегодня у меня, — Юнги хочет ответить, но Хосок прикрывает его губы своей ладонью, отчего миново тело, как струна, напрягается. Никто прежде не касался его… так. — Выслушай меня до конца, котёнок. Тебе домой сейчас нельзя, родители будут задавать вопросы, с придурками я разобрался, — с помощью взятки, конечно же. Говорить об этом Юнги он тоже, конечно же, не станет, — они будут молчать. Пока твои раны будут заживать, скажи родителям, что останешься на некоторое время у Намджуна, — предлагает Хосок, убрав, наконец, свою руку от чужих губ. Боится, что ему сейчас откажут, но ещё больше боится, что Юнги вновь воспримет это как «подкат», разозлится пуще прежнего и точно Чону не видать тогда ни-че-го.  — Хорошо, — спокойно отвечает Юнги, откидываясь назад и ложась спиной на диван, — если у тебя можно помыться и переодеться, — уточняет он, принюхиваясь к своей одежде, в которой на университетском дворе лежал, после чего тут же вскакивает с места, а то это совсем не гигиенично, — и советую поменять постельное белье, на котором я лежал, это отвратительно, — он морщит нос, — но ещё лучше его вообще утилизировать.  Хосок подперев подбородок руками, молча наблюдает за своим другом, который, кажется, впервые такой довольный и активный. Этот момент нужно запечатлеть на плёнку и пересматривать, потому что это как лунное затмение — редкое явление, от которого сложно оторвать взгляд.  — Между «получить по морде за то, что раздел тебя» и «утилизировать постельное бельё» я предпочитаю второй вариант, — усмехается Хосок, вставая с дивана и направляясь в свою комнату. Юнги следует за ним, подмечая, что даже не подумал о том, что ему, действительно, вряд ли бы понравилось, раздень его кто-нибудь во сне. Чон открывает шкаф, находит там более менее подходящую по стилю футболку — чёрную оверсайз с логотипом «fear of god» и серые спортивные штаны, передаёт Мину, который прижимает одежду к груди так, будто к подружке на ночёвку пришёл. Медноволосый оглядывает комнату ещё раз уже более трезвым взглядом и подмечает, что она очень маленькая и совсем не похожа на ту, в которой мог бы жить сын богатого человека. Да тут даже кровати нет. — Ты здесь живёшь?  — А ты думал, что я живу в трёхэтажном доме с панорамными окнами, бассейном и обслуживающим персоналом? — ухмыляется Хосок, а Юнги отводит взгляд, не находя что ответить. Потому что да, именно так он себе и представлял. — Мои родители живут в таком доме, — смеётся он, — но я съехал от них, чтобы прочувствовать тяготы самостоятельной жизни и вечного поиска заработка, — объясняет Хосок, разводя руки в стороны и демонстрируя свою скромную комнату.  — Чем ты платишь? — хмурясь, уточняет Мин.  — Деньгами, — абсолютно спокойный и серьёзный ответ.  — Блять, я понял, — он раздражённо закатывает глаза, — разве ты работаешь?  — Получается, что работаю, — смеётся Чон, не в силах сдержать эмоции от любимого хмурого вида.  — Я устал из тебя клешнями вытаскивать ответы, — ворчит Мин, — не хочешь рассказывать, пожалуйста, — и разворачивается на сто восемьдесят, намереваясь выйти из комнаты, нарочито медленно делает шаги и добивается своего — Хосок останавливает его за плечо, разворачивает обратно к себе и оба оказываются непозволительно близко друг к другу на расстоянии в ладонь. «Не хочешь — не надо» всегда работает, думает Юнги, убеждённый в том, что он мастер игр разума, но вот только дело не в его мастерстве манипуляций, а в том, что Хосок просто не способен ему отказать.  — Когда выйдешь из ванны, я расскажу тебе всё, что захочешь, — он заглядывает в глаза, что азартным огоньком загораются, на губы, что в лёгкой ухмылке расплываются, и понимает, что глубоко и отчаянно в человеке тонет. Какое-то время Юнги будет в приподнятом настроении, позволит дружескую близость, улыбки, смех и нежные взгляды, но он ведь чётко дал понять, что ему неинтересна романтическая сторона человеческих взаимоотношений, поэтому это поездка в один конец, в которой Чон влюбилтся, а Мин его будет обожать, но только как друга.  Хосок на последние деньги покупает билет.    

***

После водных процедур, встречи с врачом, приёма таблеток и пары уколов, часы показывали двенадцатый час. За окном стало темно, а комната наполнилась звуками скримеров из фильма, тихими разговорами-перешёптываниями и запахом электронной курилки со вкусом ледяной дыни.  — Если она сейчас спустится в этот подвал, я ей тресну, — сухо шепчет Юнги, откладывая кусок пиццы обратно в коробку и прижимая колени к груди.  — А что, ей игнорировать звуки и жить в неведении? — усмехается Хосок, чувствующий себя расслабленно. Он специально выбрал фильм, который уже видел, чтобы не отвлекаться и не пугаться.  — Блять, да! Ещё лучше — взять детей и уехать к чёртовой матери подальше от этого дома, — злится Юнги, пока молчаливое напряжение в фильме продолжает расти.  — Если бы она уехала, что бы мы тогда смотрели сегодня перед сном? Юнги вздрагивает от ожидаемого скримера на экране, облегчённо выдыхает, что этот щепетильный момент, наконец, оказался позади, возвращает себе еду и расслабленно опускается спиной на прохладную стену.  — Мы бы нафли, фем заняться, — сквозь набитый рот отвечает Юнги, пока Хосок делает тягу и запивает стоявшим на подоконнике бокалом с виски. — Ты, кстати, обещал рассказать мне про работу и обо всём, что захочу, — прожевав, он игриво напоминает о незабытом обещании, разворачиваясь к шатену вполоборота.  — Что ты хочешь узнать?  — Где ты работаешь?  — Я преподаю танцы несколько раз в неделю. Два — детям от семи до одиннадцати лет, один — взрослым. Разрабатываю дизайны для кофе-шопов, сайтов и всех, кто платит деньги. Совсем иногда  — пишу музыку.  — Ты очень разносторонний, — отмечает Юнги, одобрительно кивая головой с выпяченной нижней губой.  — Да, могу и торт испечь, и…  — Причём здесь торт? — недовольно и с вопросительным знаком на лбу хмурится Мин, пока Хосок смеётся себе под нос и отмахивается, мол, забудь.  — В этом плане мне не хватает Чонгука, — с печальной улыбкой проговаривает Чон. — Мне его, конечно, во всех планах не хватает, хоть мы и видимся, но он всегда такой отстранённый и безразличный ко всему происходящему. Чонгуковы знания в области каждого мема, даже иностранного, сейчас пригодились бы. Я бы не чувствовал себя дураком, озвучивая эту тупую шутку… — Как он?  — Всё ещё безгранично и безоговорочно влюблён в твоего друга, — усмехается Хосок. — Он страдает, но, наверное, во второй раз разбитое сердце уже не так сильно болит? — размышляет парень вслух, но вспоминая вечно потерянный и грустный вид своего брата, понимает, что нет, во второй раз ему больно не меньше. — Я всё ещё не до конца понимаю, почему они не могут сойтись, если Тэхён тоже страдает, и по его взглядам и словам видно, как сильно он любит Чонгука.  — Он не может простить себе измену. Говорит, что не заслуживает Чонгука, — грустно отвечает Юнги, у которого сердце болит, конечно, не так, как у этих двоих, но переживает он за их отношения сильнее, чем за отсутствующие свои.  — Я не уверен, что измена была, — неожиданно выдаёт Хосок, а Юнги недоверчиво смотрит на него, поражённый таким заявлением. Всё ведь из-за этого и началось, зачем Тэхёну придумывать измену и всё рушить, чтобы потом самому же страдать? Никакой логики. — У него глаза такие влюблённые каждый раз, когда мой брат мимо проходит, что я сомневаюсь, что его член в принципе способен встать на кого-то, кто не Чонгук.  Юнги начинает чувствовать себя неловко при разговоре на такие темы, поэтому он несколько раз показательно прочищает горло и сам меняет тему. Хосок не препятствует, потому что обсуждать чужие отношения желания нет.  — Твои работы. Я должен послушать, — напоминает Юнги, немного стесняясь, потому что знает, что сам был не готов показать свои песни кому-то. И не уверен сейчас, что для Чона является тем человеком, с которым можно поделиться. После всего, что произошло.  Хосок глубоко, но лишь мысленно, вздыхает, потому что обещал ведь, что расскажет всё. Да и как отказать тому, кто с горящими глазами смотрит, будто расплачется, если не получит своё? Хосок если бы захотел, всё равно не смог отказать. Он через матрас тянется к столу, где лежит макбук, включает его, причём довольно-таки быстро, в отличии от вечно лагающего и по тысяче лет загружающегося минового, и в два счёта открывает нужную папку. Он глазами и курсором бегает от файла к файлу, не зная, какой открыть: этот — личное, тот — стыдно, другой — точно не понравится. — Можно я сам выберу? — осторожно спрашивает Юнги, видя и прекрасно понимая, как это тяжело — открыть что-то сокровенное. Одно дело писать музыку для кого-то, на заказ, другое — писать по зову сердца и вкладывать частичку своей души. Не с каждым можно этой частичкой поделиться, не каждый способен этот шаг оценить. Хосок неуверенно кивает, передавая ноутбук своему другу. Юнги ищет, смотрит, вчитывается в названия и решает открыть «blue side».  Хосок нервно сглатывает. Эту нужно было открывать в последнюю очередь. Песня начинается. Глубокое, с завораживающими шумами на фоне, вступление. Голос под медленный бит начинает свою часть. Юнги не знал, что у Хосока такой красивый голос. Слова каким-то притягательным эхом повторяются и отдаются в голове. А ещё этот медленный, но, кажется, идеальный бит. 

всё поменялось в наших отношениях, я кричу один, грустно

бледно-голубые слёзы на моих глазах из-за тебя, грустно

Хосок делает несколько больших глотков виски, как-то печально запрокидывает голову к потолку и прикрывает глаза. Юнги же наслаждается красивым звучанием, в смысл каждого слова вникает и прислушивается к приятному голосу. Низкому, глубокому, немного хриплому. 

я заберу тебя

ты можешь сказать нет

но я обниму тебя

Пока играет проигрыш, а Хосок с прикрытыми глазами неподвижно сидит, Юнги позволяет себе наглость и подводит курсор мыши к файлу, смотрит на дату создания — двадцать третье сентября. Это через несколько дней после их «ссоры». Точнее, после того, как Юнги трусливо оставил его одного со своими проблемами, а человек, может, и без этого страдал, ничего не показывая окружающим, надевая на лицо маску счастливого человека. Стыдно. Он ещё и ненавидел Хосока на пустом месте, считал бездарностью, обвинял в том, что он «украл» его место в конкурсе. Но нет, Хосок не меньше (даже больше, думает Юнги) заслуживал участия. Вдвойне стыдно. Мин бы сейчас сам, искренне и с большой радостью, вложил в его руки кубок победы и обнял крепко-крепко. От последних соображений Юнги мысленно отряхивается, не понимая, что за внезапная тяга к тактильности. Мысли хоть и неожиданные, но почему-то очень приятные. От них или от песни, или же от собственных умозаключений — неясно, мурашки пробегают. Юнги поворачивает голову влево, вспоминая, что он тут вообще-то не один, и встречается с голубыми глазами, что последние несколько десятков секунд насквозь его прожигают. Но не в плохом смысле, нет. Не оставляют дыру выжженную после себя, а как-то нагло пробираются в самые спрятанные глубины сердца, проникают без разрешения и так хочется позволить им остаться. Но они и не спрашивают. Им «ты можешь сказать нет», но тебя всё равно заберут. И от этого страшно.  — Эта песня… очень красивая, Хо, — как-то неуверенно отвечает Юнги. Не потому что так не считает. Считает, очень даже. Просто немного неловко как-то стало за свои поступки, что привели к созданию этого трека, за свои мысли, за полутьму в маленькой комнате, за близость в расстояние вытянутой руки, за своё учащенное в эту секунду сердцебиение. — Я никогда не говорил тебе, а ты и не спрашивал, но я ненавидел тебя не просто с первого дня, а задолго до того, как мы познакомились, — внутри Хосока что-то неожиданно щёлкает, он округляет глаза, внимательно слушает, боится дышать, неужели вот она — правда? Такая долгожданная и желанная, и стоило всего-то… одной написанной песни. — Я видел тебя на хип-хоп конкурсе в августе несколько лет назад. Ты занял место в самую последнюю очередь, помнишь? — Хосок отводит взгляд, мыслями возвращаясь в тот день. Он хотел бы ответить, что слабо помнит, что день был такой обычный, серый и размытый в воспоминаниях, но это не так. Этот конкурс в сознании надолго сохранится, потому что связан с другим неприятным событием. Хосок глубоко вздыхает, ёрзает на месте, пытаясь сесть поудобнее, допивает виски и задумчиво молчит какое-то время. Юнги ничего не говорит, терпеливо ждёт и внимательно следит за другом, которому определённо есть, что сказать.  — Это был август. Мои бывшие одноклассники за несколько дней до этого события увидели меня гуляющим за руку с парнем, с моим первым настоящим парнем, — Хосок позволяет себе полуулыбку, но смотрит не на слушающего, а куда-то мимо, потому что волнуется немного, не делился ведь ни с кем, а тут вот почему-то решил. — Они подождали, пока мы разойдёмся и избили меня одного в подворотне. Втроём. Я был слабым, дать сдачи не мог. Да и меня в любом случае крепко держали двое, пока третий бил. И так по очереди. Но, даже если бы был сильным, не стал бы, наверное, бить в ответ. Не было у меня на это никаких причин, — он невинно пожимает плечами. — Я себя отвратительным и неправильным считал. Да-да, представь себе, не всегда был открытым геем, — он снова позволяет себе улыбку. Широкую, но такую печальную, что Юнги становится очень больно где-то в области грудной клетки. — Я вернулся домой, благо родителей не было, и они не увидели моё разукрашенное лицо. Поднявшись в комнату, я дал волю эмоциям, разрыдался и… написал песню. На адреналине решил выступить, чтобы хоть куда-то деть всё то, что во мне скопилось. А в нужный мне день был только один конкурс, — он виноватый взгляд поднимает на Мина, который весь сжался от переживаний и стыда. Он минову слегка дрожащую ладонь берёт в свои руки, пытаясь защитить и поддержать, потому что самому уже давно плевать на этот случай и эту историю. Он мягко поглаживает кожу, пока у Юнги глаза на мокром месте от услышанного, и тело будто не его от потрясения, поэтому он, наверное, и не чувствует чужих прикосновений. — Если бы я знал, что ты претендовал на то место, я бы подождал другой день, но Богум мне сказал, что место свободно, но оно последнее, и надо заплатить, — Хосок делает паузу, вглядывается в покрасневшие глаза, что неотрывно смотрят на него на протяжении всего рассказа, и жалеет уже, что вообще начал рассказ. Но обещал же, что расскажет всё, а обещания, особенно данные своим любимым, надо исполнять. — Я не знал, котёнок, правда не знал. Прости меня, — и нежно руку кладёт ему на щеку. Этот жест оказался последней каплей: заставляет Юнги разрыдаться в голос. Хосок сразу же на коленях ближе подходит к ревущему навзрыд, прижимает к себе, гладит вверх-вниз по спине одной рукой, а второй мягко теребит огненные пряди на затылке.  — Мне… очень жаль, — сквозь слёзы пытается выговориться Юнги. — Ты меня тоже прости. Я такой идиот, ничего кроме себя вокруг не видел. Упёртый и обиженный на весь мир еблан. Я презирал тебя, даже не выяснив никаких обстоятельств, и потом, увидев тебя в университете, мог же подойти и по-человечески спросить: «Что за дела?», но во мне человеческого не осталось, видимо, — Хосок тут же прерывает его нелогичный и эмоциональный поток мыслей, отрывает от себя, взяв за плечи, и в глаза заглядывает с какой-то особой нежностью.  — Пожалуйста, не говори так. Ты самый искренний человек, которого я знаю, — а в ответ взгляд такой недоверчивый, полный смятения и непонимания: «Я? Искренний?» — Да, ты искренний и очень хороший, — отвечает так, будто мысли его читает. Юнги даже немного не по себе от этого становится, — вечно недовольный, конечно, — он улыбается, пока Юнги немного хмурится, — но это ведь твои эмоции. Настоящий ты, который ни перед кем не выделывается и ведёт себя так, как хочет. Я ценю твою прямоту, самоотверженность, преданность любимому делу и своим друзьям, ценю твою честность… Почему ты опять плачешь, котёнок? — а Хосок улыбается, потому что умиляет его весь этот поток эмоций, который Юнги, наконец, позволил себе выпустить. И не кому-то там, а ему, Хосоку, который «зря здесь появился». — Перестань меня хвалить. Я ничего хорошего не сделал, только доставал тебя и боль приносил, оставил одного, когда ты нуждался в поддержке, разве хорошие люди так поступают? Я так испугался в тот день. Я ведь далёк от твоих «штучек». Не знал, что сказать, прости, но ты ведь не знаний поз камасутры и бдсм-приспособлений от меня хотел, тебе нужен был человек рядом, — Хосок внимательно слушает и еле улыбку сдерживает, потому что никогда ещё не видел, чтобы кто-то так искренне раскаивался в своих проступках. Ещё Хосок думает, что в тот день, и в любой другой день, ему человек конкретный, с медными волосами и с вечно закатанными от недовольства глазами, нужен был, — а я ушёл. И это, конечно, не оправдание, мне вообще оправданий нет, — он активно жестикулирует, глазами от волнения и переполняющих эмоций бегает, потому что никому ещё так откровенно не признавался в своих ошибках, никогда ещё ни о чем так сильно не сожалел. Для него это ново, но он изо всех сил старается. — Но, придя тогда домой, я даже открыл порно, пытался лучше разобраться, понять, что к чему, — тут Хосоку становится уже не до смеха, он глаза от удивления выпучил и думает, что ему это всё чудится. Если бы он не знал, что Юнги на таблетках и уколах, подумал бы, что тот прибухнул в ванне или под одеялом, пока очередной скример был, но нет, он в полном (относительно) здравии и извиняется перед ним, говорит, что даже порно открыл. Он, не тактильный и асексуальный Юнги. Это очень много значит. Хосок очень много значит. — Я правда хотел тебя поддержать, надо было только в объекте исследования разобраться, а потом мои мысли меня захватили и я даже на секундочку представил себя на месте актеров, и, конечно, о тебе подумал… — он не успевает понять, что далеко зашёл, не успевает закончить свою мысль, которую как-то на эмоциях неосознанно выпалил, потому что Хосок закрывает его губы ладонью.  — Котёнок, прости меня, пожалуйста, но это выше моих сил, — на последнем издыхании говорит Хосок, притягивая Мина к себе за обе щеки и накрывая его губы своими.  Он аккуратно и почти невесомо прикасается к мягким и слегка солоноватым губам, а внутри всё сжимается от волнения, даже дышать становится страшно. Это так приятно, это будоражит, это наполняет изнутри тягучей сладостью, и, кажется, Вселенная была создана исключительно для этого момента.  Юнги глаз сомкнуть не может, в полнейшем шоке округлёнными смотрит перед собой. Его, не испытывающего абсолютно ничего романтического по отношению к людям, только что поцеловали. Плавно, медленно, с нежностью. Юнги смотрит на чужие прикрытые от удовольствия глаза, на подрагивающие длинные ресницы, а собственные влажные от слёз щёки пылают под тёплыми и крепкими чоновыми руками. Мин мечется мысленно, пытаясь понять, чего хочется больше — оттолкнуть и прервать эту солёную от слёз сладость или простить ему заранее эту выходку и позволить продолжить?  Юнги уже позволил в тот момент, когда не оттолкнул моментально, когда не почувствовал комок тошноты в горле от обмена слюнями и бактериями и ненависть к человеку напротив за такие действия. Ему даже нравится мягкость и влажность губ, собственнические, но ласковые поглаживания пальцев по скулам.  Он позволяет и сейчас, приоткрыв свои пухлые губы и отвечая на поцелуй. Хосок открывает глаза и сквозь реснички смотрит на Мина, в блаженстве и счастье тонет, понимая, что его впустили в сердце.  Юнги отвечает на поцелуй, свой первый поцелуй, осторожно и неопытно сминая чоновы губы. Его лицо заливается краской, а под рёбрами что-то собирается в одну большую щекотку. Дыхание начинает сбиваться, когда чужие зубы прикусывают его губу. Это практически не больно, совсем не пошло, напротив — приятно и до жути интимно. Он абсолютно ничего о себе и своём теле не знает, раз думал, что его стошнит от подобной близости, а сейчас вот невольный стон срывается с его уст. Такой глухой и глубокий, отчего Хосок как-то сильнее загорается, углубляет поцелуй, перемещает одну руку на загривок, оставляя красные полумесяцы от ногтей. Юнги обхватывает его талию и ближе жмётся, а Чон из последних сил сдерживается, чтобы не проявить свою животную извращённую сущность, на семи замках демонов кровавых держит, потому что с котёнком надо нежнее нежного. По крайней мере сейчас, в его первый поцелуй.  Шатен оставляет последний тягучий чмок, ведь если не остановится сейчас, позднее об этом пожалеет. Он отлипает от раскрасневшегося Юнги и с закрытыми от продолжающего растекаться по венам блаженства шепчет виноватое: «Прости». Потом дышит так часто и глубоко, всё ещё боясь открыть глаза и увидеть злого человека, что сейчас осознает произошедшее, начнёт кричать, драться и уйдёт из чоновой жизни навсегда. Такую выходку он ему точно не простит.  Юнги всего трясёт, он резко встаёт с матраса, отходит на расстояние, поворачивается спиной и дышит прерывисто и часто. Мысли как запутанный клубок, ничего не понятно, как ни пытайся размотать. Он ведь не гей и даже не гетеро, кто он вообще? Кричал о том, что всё это не для него, что ему противно даже смотреть на поцелуи, а сейчас внутри такое сильное и приятное чувство, и оно, кажется, по всему телу цветет — в лёгких, в груди, в животе и даже там…ниже пояса.   — Если ты сейчас захочешь уйти, я тебя не отпущу, — Хосок остаётся на месте, давая немного личного пространства. — Но я сам могу уйти — в зал, в другую квартиру, уехать из этого города, как захочешь, но ты должен остаться здесь и отдохнуть, — Юнги ничего не отвечает и никак не реагирует, поэтому Чон всё-таки поднимается с места и подходит ближе. Он кладёт руки ему на плечи, ласково поглаживает чужое тело сквозь объемную футболку. — Котёнок, знаю, я конченный ублюдок, если бы я… — Поцелуй меня, — Юнги разворачивается на сто восемьдесят, и глаза у него такие грустные, влажные от слёз, но горящие. Экран телевизора от долгого бездействия гаснет, погружая комнату во мрак, а за окном — другие такие же бетонные высотки, и никаких фонарей, ничего абсолютно. Даже луна от смущения прячется в кучевых облаках, и вокруг непроглядная тьма. — Поцелуй меня ещё раз, — еле слышно повторяет Юнги. Он сам своих мыслей и чувств боится. Ему очень страшно, но сейчас так хочется вновь почувствовать на своих губах чужие. Нет, не чужие, чоновы. И кто такой Хосок, чтобы ему отказать? Он ничего не отвечает, сокращает дистанцию до минимума, прикладывает ладонь к щеке, подушечками пальцев аккуратно проводит от виска по скуле и целует. Сначала осторожно и мягко, но почувствовав чужой голодный напор, сам углубляет поцелуй. Руками обхватывает минову поясницу и притягивает к себе, пальцами под футболкой гуляет, оставляя грубоватые, но приятные прикосновения. Мин резко отстраняется, отталкивает от себя Чона и глубоко дышит. Значит, не показалось, действительно нравится. Поцелуи в принципе или сам Хосок? Ничего не ясно.  — Мы можем поговорить завтра утром на свежую голову, если сейчас тебе тяжело, — предлагает Хосок, не видя лица Юнги, абсолютно ни одной эмоции. — Я уйду спать в зал, если ты попросишь, — но никто не просит. Медноволосый действует слепо, на ощупь, но практически сразу во тьме находит хосокову руку, цепляется за неё пальцами и утягивает за собой к матрасу. Юнги молча ложится, дожидается, когда это сделает Чон, и кладёт голову ему на грудь. — Спокойной ночи, Хосок.  — Спокойной ночи, котёнок.