iris pallida

Юнги действительно, как и обещал, едет в университет. Его встречает на остановке полупустой автобус, потому что время уже и не раннее, но ещё и не обеденное, поэтому он наслаждается поездкой, сидя в одиночестве в самом конце автобуса, приложившись макушкой к холодному стеклу. Впереди него сидят двое пьяных мужчин, что-то между собой активно обсуждающих, и Юнги мог бы услышать их разговор о работе, жёнах, детях, спорте, выпивке или о чём-то другом, если бы не наушники в ушах. Хотя, даже отсутствие последних не помогло бы ему вникнуть в разговор, потому что в голове мыслей столько, что они заглушают любой шум извне. Он бы и шум мотора, и объявления остановок не услышал, потому что в голове свой мотор, что не даёт нормально спать уже две недели. Всё это время Мин пропускал пары в университете, оправдываясь болезнью, и Намджун его, конечно, подстраховал перед преподавателями. Точнее, Ким уверен, что так оно и есть: у его друга температура, боли в горле и сопли текут нескончаемым потоком, потому что недавно он сидел под дождем, как раз-таки в тот день, когда Намджун всю правду рассказал о Тэхёне. Намджун, краем уха уловивший тогда в динамике звуки дождя, сразу же поверил в историю болезни, потому что сейчас задумываться и выяснять, не обманули ли его, время не самое подходящее. Другие заботы есть. Но чего Ким-старший не знает, так это того, что Юнги прирождённый актёр и не любитель поделиться наболевшим. Вернее, талант в актёрском мастерстве не позволяет заподозрить в ситуации сокрытие своих проблем.  Наболевшее — это Хосок.  Хосок, к которому Юнги, чёрт возьми, успел привязаться.  И вроде бы какая разница, с кем Хосок спит, и какие у него сексуальные предпочтения, это его, Юнги, никаким образом касаться не должно. Он ещё в первый день, вернувшись домой после случая со злосчастной фотографией в студии, решил посмотреть гей-порно. Он не стал начинать с БДСМ, потому что уверен был, что его неокрепшая психика не готова пока к такому, поэтому решил начать с лёгкого. Его в принципе сексуальные отношения никогда не интересовали, между парнями — тем более, но, почему-то показалось, что это поможет лучше понять ситуацию и поддержать (?) Хосока. Это кажется полным бредом, но Юнги старался не задумываться о том, как странно это может выглядеть, просто хотел помочь и просто дождался наступления ночи, убавил звук на самый минимум, вставил наушники, накрылся с головой одеялом, как шестнадцатилетний школьник, и включил «нежное гей-порно». Да-да, именно нежное. Главное, от греха подальше потом историю поиска не забыть очистить. И по его задумке, привыкнув, он должен был перейти к чему-то более жёсткому. Например, наручники и цепи. Увидеть всё своими глазами, осознать и принять, а на следующий день поговорить с Хосоком, подставить ему дружеское плечо (ведь без знаний в области гейского секса так сделать было нельзя). Чон ведь так и делал последние недели, что они общались, был рядом и поддерживал, значит, надо тем же ему отплатить.  Но что-то пошло не по плану.   Пошло не по плану ровно в тот момент, когда низ живота стянуло щекоткой, а щёки предательски покраснели, но не от того, как один парень сладко всасывал в себя губы другого, поглаживая его пах, и совсем не от того, как член одного вошёл в задницу другого, нет. Мурашками покрылась кожа, когда Мин на 0,00001 секунды почему-то допустил в собственном представлении чоновы прикосновения губ к своей шее. Ровно в этот момент крышка ноутбука с шумом закрылась, не боясь быть услышанной родителями, а сам он был убран на пол под диван. Юнги, так и оставшись лежать с головой под одеялом, боялся не то что думать, он боялся дышать.  Он ведь себя всю жизнь асексуалом считал: когда его ровесники обсуждали свои сексуальные похождения с подробностями о количестве оргазмов и с наглядным описанием поз, Юнги мысленно глаза закатывал, потому что в нём это не вызывало ровном счётом ничего, когда как остальные из этого делали чуть ли не смысл всего своего существования. Юнги в принципе не понимал, что делает того или иного человека сексуальным, поэтому лишь коротко кивал, когда у него спрашивали «секси ли та тёлочка». Влажные слюнявые поцелуи только отвращение вызывали, потому что особо одарённые умники позволяли себе лобзания на публике, которые выглядели, как кормление птицы своего птенчика. Приятного мало. Юнги не ходил на парады, не кричал во всё горло: «Я — асексуал», просто причислил себя к этой общности, случайно наткнувшись на статью в интернете и подумав: «Это немного похоже на меня». Ему это абсолютно не мешало жить, потому что потребностей не возникало, значит, и проблемы нет. Он, конечно, дрочил периодически, но не делал этого по пять раз в день, как некоторые его одногруппники, рассказывающие об этом друг другу на переменах.  И вот он, Юнги, никогда ни с кем не встречавшийся, никогда не испытывающий бабочек в животе от чужого взгляда, никогда не пытающийся уловить чьё-то прикосновение, сначала смотрит гей-порно, а потом ловит себя на мысли, что было бы неплохо, поцелуй Хосок его в шею.    После этого план «поддержать Хосока» окончательно провалился, потому что Юнги себе больше не позволял выйти из дома, кроме как на работу, где его, слава богу, никто не караулил у входа, потому что у единственного человека, который мог бы это сделать, есть сейчас другие заботы. Юнги себя полностью загрузил работой в клубе, написанием рефератов и курсовых, от заказов которых нет отбоя в последнее время, и, конечно, написанием музыки. Но последнее, как ни странно, давалось сложнее, потому что музыка стала ассоциироваться с Хосоком, которому было тяжело посмотреть в глаза после собственной трусости и добавившейся к этому путаницы в голове. Юнги почти проезжает нужную остановку, погруженный в мысли о том, что сегодня он вполне себе может встретить Хосока, к разговору с которым он все ещё не готов. С другой стороны, с чего он взял, что шатену сейчас вообще до него, человека, который убежал, испугавшись, бросил в трудный момент, есть дело. Юнги надеется, что дела до него ему действительно нет, иначе придётся подключать своё актёрское мастерство и безбожно врать о причинах своего долгого отсутствия. Ведь не будет он говорить, что не приходил, потому что представил чоновы поцелуи.  Выйдя на своей остановке, Юнги ещё минут десять плетётся к стенам университета под Тейлор, мать её, Свифт, оправдываясь тем, что просто лень переключить, забывая абсолютно о том, как она вообще оказалась в его хип-хоп плейлисте.  Октябрь в этом году выдался жаркий, плюс двадцать четыре в одиннадцать часов дня — это сильно даже для Юнги, привыкшего ходить полностью в чёрном. Он и сейчас одет в чёрную футболку с мультяшным принтом и такого же цвета брюки. Единственное, что хоть немного спасает от того, чтобы расплавиться — открытые сланцы, купленные мамой на рынке за гроши года три назад, но такие удобные и ставшие любимыми. Но тоже чёрные, как и рюкзак за спиной. Он с головы до ног пропитан чернотой, и лишь яркие огненные волосы сильно выделяются в этой тьме.  Университет встречает отсутствием толкучки перед главным входом, тишиной и спокойствием, что не может не радовать. Но Юнги уже опоздал на пару, не рассчитав время в дороге, опоздал к тому самому преподавателю, из-за принципиальности которого познакомился с Намджуном, поэтому он решает не испытывать судьбу вновь, одного блондина-моралиста в жизни ему хватает, и не идти на занятие.  Парень по узкой протоптанной дорожке, чтобы сократить путь, проходит к излюбленному месту — деревянный стол со скамейкой. Он планирует провести здесь время до обеда, поэтому достаёт ноутбук и решает поработать над курсовой, которую, возможно, сегодня же и допишет, получив в ближайшее время восемьдесят пять тысяч вон в качестве оплаты. Атмосфера располагает к рабочему процессу, кромки деревьев прикрывают уютный уголок от попадания солнечных лучей, а на улице в принципе практически ни души, как и в тот дождливый раз, когда к нему пришёл Хосок. Этот день в памяти особо отпечатался своим разносторонним спектром эмоций. Сначала новость о Тэхёне ужаснула и расстроила, потом запах вкусных сэндвичей Хосока и его же тёплая улыбка успокоили, что уж говорить о новой студии и оборудовании, что принесли потрясение (в хорошем смысле) и счастье, затем нежные, властные и такие приятные объятия, которые не тактильный Юнги из памяти никогда уже не выкинет.  Слишком запоминающаяся нежность.  Ну и, конечно же, злосчастная фотография, перечеркнувшая идиллию счастья. Нет, Юнги даёт себе отчёт в том, что если кто и перечеркнул всё, то это он сам, но фотография из головы всё равно не выходит. Не будь её, Мин так и не узнал бы об особых предпочтениях своего нового друга, не сбежал бы, показав себя с той стороны, с которой Хосок никогда не показывал. Юнги бы потом не посмотрел гей-порно и не поразил бы сам себя возникшими мыслями, которые привели к тому, что он прячется уже две недели. Поэтому проще винить фотографию, а ещё проще и даже приятно отчасти, винить проклятого Дэни, которого Юнги собственноручно придушить планирует, объявись тот на горизонте. Если Хосок, конечно, уже этого не сделал.  Спустя час работы на улице появляются первые студенты, чьи преподаватели решили сегодня по какой-то причине сжалиться над юными подаванами и отпустить их на обед пораньше. С каждой минутой, приближающейся к отметке 12:00, людей становится всё больше. Кто-то сразу же убегает в сторону магазинов и кафе, чтобы сытно поесть перед следующей парой, кто-то стоит на крыльце в ожидании своих друзей, которых, по всей видимости, судьба не наградила щедрыми преподавателями.  В 12:06 Юнги замечает Чона-старшего в компании Чимина.  И не то чтобы он следил последние двадцать пять минут за тем, кто входит и выходит из здания университета, не отрывая глаз от входа, совсем нет.  Оба друга сегодня будто сговорились вместе с Мином, потому что тоже вырядились в чёрный. На Хосоке — водолазка и брюки, Чимин в такого же цвета кардигане, брюках и берете. Похоже на траур. Юнги сразу же вспоминает, что, помимо Тэхёна, есть и Чонгук, который в не менее тяжёлом состоянии, скорее всего, находится, и Мин обязательно узнал бы у Хосока о его состоянии, будь сейчас немного другие обстоятельства. Юнги даёт себе несколько секунд на разглядывание Чона, который выглядит немного подавленно (да, с чего это вдруг?). Походка уверенная, с расправленными плечами и высоко поднятой головой, но на губах даже намёка на улыбку нет. Мин бы сейчас многое отдал, чтобы вновь увидеть изо всех щелей льющийся позитив, который прежде так раздражал. От вида непривычно грустного Хосока Юнги себя теперь конченным ощущает. Хочется вернуться в прошлое, поставить время на паузу, испуганному себе дать пощёчину и сказать: «Да, ты в полном ахуе и не знаешь, как себя вести и как реагировать, но ему нужна твоя поддержка». Парень быстро отводит взгляд, потому что Хосок сегодня в солнцезащитных очках, и хрен его знает, вдруг он уже давно спалил, что за ним наблюдают.  Мин хоть и не смотрит уже за удаляющейся компанией, зато замечает, как чуть ли не весь двор провожает их перешёптываниями, презрительными и заинтересованными взглядами. Юнги понимает причину такого поведения, но не думал, что всё так затянется и выльется во что-то настолько серьезное для окружающих. Неужели им не плевать на чужую личную жизнь? Видимо, не плевать, как не было плевать и самому Мину. Он прикусывает щеку с внутренней стороны от стыда за себя самого. Ведь все эти люди не друзья Хосоку, в отличии от него, Юнги, и даже он всё равно отвернулся от него, чего уж ждать от окружающих.  Один особо одарённый даже позволяет себе открыто пялиться, чуть ли не в рот проходящей парочке заглядывая, но этого парня тут же отталкивает в плечо Чимин. Юнги невольно улыбается дерзости и смелости Пака, этот парень явно ему импонирует (главное, не говорить об этом Тэхёну), несмотря на то, что он всё ещё не простил ему выходку с раскрытием истины и избиением. Но Чимин ведь просто своих друзей защищает, он готов по головам идти, и это, честно говоря, не может не вызывать восхищения. Хосоку нужен такой надёжный человек рядом.  Кто-то особо смелый кричит друзьям вслед: «Эй, Чимин, главное, вернись к нам живым и без кляпа во рту», на что другие вольные слушатели заливаются смехом, а розововолосый тут же реагирует, подаваясь назад для удара. С безразличным видом его тормозит Хосок, хватая за запястье, и уводит за собой.  Этому парню, что имеет смелость так высказываться, до дрожащих от злости кулаков хочется разукрасить морду. Лишь бы заткнулся. Лишь бы перестал злым языком самого доброго в миновой жизни человека ранить.  Того парня, что тогда оставил Хосока в студии в одиночестве со своими проблемами, ударить хочется не меньше.     Когда Чон и Пак пропадают из поля зрения, Юнги замечает, что он уже не один, а за соседним столиком сидит теперь небольшая компания из трёх парней-спортсменов, что понятно по их футбольной форме. Они о чём-то разговаривают, и видит бог, лучше бы Юнги, который последние пять минут всё сильнее и сильнее закипает, их не слышал. Лучше бы в ушах были наушники с поющими в них Свифт и Бибером. Лучше бы он остался на завтрак у Намджуна и Тэхёна. 

— Я не понимаю, почему его ещё не отчислили, лично мне противно и даже немного страшно находиться с ним в одном здании.

— Богатеям всегда всё с рук сходит, это классика. Дал на лапу директору и рад. 

Мин зачёсывает огненные волосы назад и глубоко вздыхает, до последнего пытаясь унять внутреннего зверя, что с каждым сказанным словом просыпается. Он на самом-то деле никогда не был неуравновешенным психом, который с кулаками на людей лезет. Но это было до встречи с Хосоком, с которым весь мир каким-то другим стал. Ярче, насыщенней, живее.  Юнги немного злится и на самого Хосока, который никак на чужие выпады не реагирует и даже заступиться за себя не позволяет другу.  Просто Хосок не такой. 

— А ещё, насколько я знаю, этот ублюдок водит дружбу с главой студактива, Ким Сокджином. 

— Учитывая, что Хосок пидор, возможно, скоро у нас появятся тусоки, ебущиеся в задницу. 

— Какие нахрен тусоки? 

— Сразу видно, что ты занятия мисс Рейчел Доусон пропускал. «ТУ» — это два в переводе с английского, два сока, ХоСОК и СОКджин, сечёшь?

 

— Боже, чел, ну ты и запарился. 

Хосок отличается от окружающих его людей: в нужный момент сдержанный и рассудительный, понимающий и заботливый, готовый прийти на помощь не только друзьям, но и врагам. С красивыми голубыми глазами и добрым сердцем.  Эти недоразвитые футболисты ничего о нём не знают, но продолжают свой гнилой рот раскрывать. Судить по одному единственному случаю, который их абсолютно не касается, и заставляя тем самым внутреннего зверя уже окончательно проснуться.  Юнги однажды поступил так же, а теперь вот жалеет, потому что Хосок не такой. Он честный, справедливый, терпит и принимает чужие нападки с мужеством. 

— Блять, мне блевать хочется от воспоминаний той фотографии, я теперь переживаю за свою задницу.

— Мы ему сами туда засунем что-нибудь потолще и поострее, чтобы вся жопа в кровь, как он любит. 

  Хосок не такой. Он не бьет людей.  Как хорошо, что это делает Юнги, в котором зверь проснулся и готов рвать и метать от бешенства.  Он подрывается с места, уверенным шагом подходит к соседнему столику, где разговоры о Хосоке сменились на обсуждение предстоящих соревнований, хватает брюнета, который хотел что-то там куда-то засунуть, за волосы и со всей силы бьёт его лицом о деревянный стол.  Трижды.  Для уверенности, что его появление заметили.  Пока двое других не успели среагировать и лишь пребывают в полнейшем шоке, Юнги толкает с ноги стол, который вместе с ними, сидящими по ту сторону, падает на землю, впечатывая их в грязь. Мин обхватывает со спины шею третьего, самого языкастого, и придушивает его рукой, заставляя жадными глотками хватать воздух. Его лицо, как и удерживающий двух спортсменов стол, полностью в крови. Юнги этим зрелищем наслаждается. Он со злобным оскалом, который видят только те двое, что всё ещё лежат, в ухо сквозь зубы цедит:  — Клянусь, если ты ещё хоть слово скажешь о Чон Хосоке, я тебе язык вырву и глаза на жопу натяну, мудила.  — А ты его шлюшка, что ли? — находит смелость и силы ответить спортсмен сквозь кровь, видя, что два его друга уже практически вылезли из-под стола.  — Он мой хороший и талантливый друг, — спокойно отвечает Юнги, и, хватая парня за шкирку, вытаскивает из-за стола и бьёт в нос, заставляя алую жидкость сильнее испачкать белую спортивную футболку.  Бьёт ещё раз в глаз, рассекая бровь, и не думая о тяжёлых последствиях в виде отчисления, штрафа или, возможно, даже тюрьмы.  Бьёт в губу, вспоминая, свежий воздух, тёмное небо и яркие звёзды, под которыми лежали с Хосоком, когда тот спрашивал о миновой мечте.  Следующий удар, планируемый Мином, до адресата не долетает, потому что в этот момент его хватают с двух сторон два друга тёмноволосого ублюдка. Пока один, с толстым лицом и мерзким взглядом, по имени Сынмин (так Юнги услышал через звон в ушах), удерживает Мина со спины, заломив ему руки назад, второй, по имени Докхва, в мясо превращает его лицо. Вокруг собралось уже не мало зрителей, кто-то наверняка на камеру снимает, Юнги в этом уверен, хоть и не видит уже ничего своими заплывшими глазами. Он даже и не сопротивляется, потому что сам полез, потому что один против троих не вывезет, как бы не старался, и он сквозь боль всё равно рад, что на роже Виёна (так зовут самого языкастого) не скоро синяки пройдут. Они будут украшать его физиономию и напоминать, что и как нельзя говорить о Чон Хосоке, хорошем и талантливом друге Мин Юнги. 

***

Коридор, как и вся квартира семьи Ким выполнены в древесно-серых тонах. На входе большое зеркало во всю стену, поэтому помещение освещается по периметру приглушённым светом. На пороге перед Тэхёном стоит красивая женщина с тонкими губами, миндалевидными карими глазами и по пояс длинными смоляными волосами. Она одета в лёгкое белое платье в пол, а глаза её покраснели от выступивших слёз. Мачеха несколько секунд тревожно разглядывает тэхёново бледное лицо, а затем резко подрывается с места и подбегает к нему, заключая в объятия. Она начинает плакать, крепче прижимая сына к себе, и Тэхён, державшийся всё это время безразлично и холодно, ломается. Сложно оставаться сильным, когда человек, подаривший тебе родительскую любовь, укрывавший тебя от бед и проблем, плачет перед тобой. Воспоминания случившегося неконтролируемым потоком льются, с головы до ног заставляя тонуть в страшном омуте собственной трагедии. Тэхён начинает еле слышно плакать, обвивая мачеху обеими руками и утыкаясь носом в её мягкие волосы. Шампунь с запахом кокоса она уже давно не использует, начитавшись отзывов о более качественном японском, но перед приездом сына, о котором так сильно переживала все эти долгие недели, решила вернуться к кокосовому, потому что Тэхён от этого запаха без ума. Женщина аккуратно притрагивается к его щекам и притягивает к себе, поочерёдно целуя сначала в лоб, затем в маленькую родинку на кончике носа.  — Мышонок, я так тебя люблю, — нежно шепчет женщина сквозь пелену слёз и с нежной улыбкой на губах, пока Намджун, стоявший неподвижно и боявшийся нарушить этот трогательный момент, приветствует подошедшего отца.  Ким Донук — высокий мужчина с широкими плечами и крепким телосложением. В меру строгий и до безумия справедливый, что передалось его родному сыну, вместе с любовью к управлению, и за что его так сильно любят подчинённые. Он из тех родителей, которых можно ставить в пример на тренингах в стиле «правила счастливой семьи». Если сын, а позднее и сыновья, возвращались домой позже установленного времени, то он никогда не ругался и не кричал, лишь спокойно напоминал им, что изначально они договаривались о том, что возвращаться нужно к полуночи, потом объяснял, что не может уснуть, а ему нужно лечь до полуночи, чтобы выспаться. Затем он говорил, что они всегда могут предупредить, если задерживаются, и это будет только им же в плюс, и, конечно же, в конце следовало наказание — в следующие выходные оба сидят дома. Но, при этом, могут позвать друзей к себе, чтобы не скучать слишком сильно. По причине того, что он воспитывался в семье строгих военных отца и деда, Донук привык быть замкнутым и холодным, практически никогда не позволял себе излишнюю эмоциональность и ласку. Лишь со своей женой, Джинсим, он становился нежным, как прирученный дикий зверь.  — С возвращением, Тэхён, — отчим протягивает руку своему сыну, пожимает её и не решается задержать на болезненном лице свой взгляд больше, чем на долю секунды. Ким-старший чувствует, что подводит своего лучшего друга, которому на могиле клялся и продолжает клясться, что будет приглядывать за его сыном. Но время идёт, а он сначала не смог уберечь Тэхёна от автомобильной аварии, затем не смог и помочь восстановить память без лишних проблем. Он чувствует себя виноватым и перед самим Тэхёном, который будучи семнадцатилетним напуганным подростком, доверил себя взрослому и надёжному человеку, что в итоге его подвёл.  Тэхён бы опроверг все эти глупые мысли, сказав, что, если и виноват кто, то только он сам, но он о них никогда не узнает, потому что Ким Донук всё держит в себе.  — Мы так давно не завтракали все вместе, — расстроенно говорит Джинсим, для которой отпустить Тэхёна жить отдельно было очень болезненно, потому что слишком сильно она его полюбила, как родного сына. Но, когда обстоятельства сложились таким образом, что он всё-таки к ним вернулся, она возненавидела себя за мольбы богу, чтобы ещё немного младший пожил с ними. Не так она себе представляла его возвращение. Муж сразу нежно приобнимает её за плечи, зная, что ей не менее тяжело, чем ему, и жестом приглашает сыновей на кухню. Прямо по длинному коридору располагается кухня с серым минималистичным гарнитуром, деревянным шкафом слева от раковины и обеденным столом по центру. Стол состоит из мраморного основания и резной деревянной доски сверху камня. Мрамор снизу горит подсветкой, такой же, как и в коридоре. Тэхён лениво обводит кухню взглядом, понимая, что не испытывает ничего, кроме благодарности за помощь и поддержку. Никаких резких наплывов ностальгии по этому месту, воспоминания не проносятся вихрем в сознании. Абсолютное безразличие, усталость и желание хотя бы на одну минутку оказаться в квартире Чонгука.  Несмотря на роскошь и холод в интерьере, вид домашней корейской еды на столе создаёт тёплую и уютную атмосферу. Острый суп твенджан ччигэ, варёный рис и много разных закусок — кимчи, веча, редька. Мачеха достаёт посуду и металлические палочки для еды, пока мужчины рассаживаются за стол.  Намджун рассказывает семье о книге по саморазвитию, которую недавно прочитал, и о понравившихся оттуда цитатах; о том, что новый преподаватель лучше прежнего, потому что как минимум владеет дисциплиной в аудитории; о том, что неподалеку открыли кафе, где продают очень ароматные и вкусные круассаны.  Тэхён же его практически не слушает и от кислого запаха салата ловит себя на новом воспоминании о Чонгуке. Вот они оба сидят на чоновой кухне: Тэхён с книгой в руках, Чонгук — с ножом, нарезает овощи. Младший очень любит готовить, а Ким очень любит его домашнюю еду. Поэтому Чонгук не упускает возможность и незаметно подкладывает своему парню в тарелку нарезанные палочки огурцов и моркови. Такой простой жест, но в нём так много любви. Как и в самом Тэхёне, который уже пятый раз одну и ту же строчку перечитывает, не способный сосредоточиться на чём-то другом, кроме красивого и заботливого парня напротив.     Тэхёну плохо от этих воспоминаний, потому что они каждый раз подтверждают, что Чонгук был самым прекрасным и самым лучшим моментом в бесполезной и грязной тэхёновой жизни. Они каждый раз напоминают Тэхёну, какой он мерзкий, жалкий и отвратительный, раз смог так поступить.  Тэхёну плохо от этих воспоминаний, потому что это пока возвращаются только хорошие. А что будет потом, вспомни он свою измену, вспомни он бьющееся в экстазе от оргазма нечонгуково тело под собой, вспомни он свои грязные слова при расставании в адрес самого светлого человека во Вселенной.  Ему плохо от мысли, что когда-нибудь он неизбежно всё вспомнит, а он к этому не готов ни сейчас, ни завтра, ни через сто лет. Да, может быть, он слабак и трус, что боится заглянуть за ширму времени и встретиться со своим истинным лицом, которое по счастливой случайности позабыл из-за аварии. Но он даёт себе полный отчёт в том, что он омерзительный человек и будет вечность помнить и себя ненавидеть. Это его наказание.  Тьма собственной души накрывает с головой, и парень не выдерживает. Он встаёт со своего места под удивлённые взгляды остальных членов семьи, подходит к мачехе, присаживается на корточки и с максимальной нежностью, на которую сейчас только способен, заглядывает ей в глаза.  — Прости, я себя очень плохо чувствую, поэтому позволь мне уйти в свою комнату, — ласково шепчет он, зная, как для неё был важен этот совместный завтрак. — Обещаю, мы поедим все вместе, только не сейчас, — Тэхён оставляет на её щеке лёгкий поцелуй в качестве обещания и уходит в свою бывшую, теперь уже нынешнюю, комнату.  — И даже не в ближайшие несколько дней, — хмуро продолжает отец, понимая, что его сын долго ещё не сможет вернуться в прежнее состояние. — Намджун, не нужно, — строго говорит отец, преграждая сыну, который хотел пойти за братом, путь. — Никто не говорил, что будет легко. Ему нужно время.  Тэхён заходит в свою комнату, и будь он в нормальном состоянии, то заметил бы, что здесь всё осталось нетронутым. Две книги, одна по психологии, которую читал в выпускном классе школы, вторая — роман Стивена Кинга, всё также лежат на столе, как и два года назад, когда он в последний раз, перед переездом в свою квартиру, здесь был. Они лишь аккуратно сложены в стопку, хотя Тэхён этого точно не делал, привыкший к творческому беспорядку. Здесь всё ещё стоит увлажнитель воздуха с котиками-наклейками, а на кровати мило спит игрушечный мышонок, которого они с мамой выиграли в парке аттракционов, когда Тэхёну было одиннадцать лет.  Тэхён, закрыв дверь на замок, обессилено падает на кровать и достаёт из кармана смартфон. Он от отчаяния начинает копаться в телефоне, пытаясь и надеясь найти частичку света, которую мог пропустить брат при очистке телефона. Он просматривает каждую фотографию, видео, сообщение, заметку — ничего, связанного с Чонгуком, который до боли ему сейчас нужен. Дотошный Намджун, как всегда хорош во всём, за что берётся.  Тэхён по какому-то наитию, божественному озарению, или же просто от безысходности решает проверить телефон на наличие «скрытых папок». Он вводит пароль, который первым делом пришёл на ум, и которым оказалось не что иное, как дата рождения Чонгука — 19970901. На экране появляется та самая папка, от чего не становится легче, наоборот, этот момент заставляет руки дрожать, а сердцебиение болезненно участиться.  Он её, дату, сейчас не то что вспомнил, а ввёл на автомате, и даже не задумался об этом ни на секунду. Осознание, что совсем недавно был его день рождения, а Тэхёна рядом не было, до хрустальных капелек в уголках глаз доводит.  Тэхён зажмуривается и, заблокировав телефон, бросает его в стену. Он бьёт себя кулаками по голове, потому что он моральный урод, что в день рождения не то что не поздравил, но ещё и ударил невинного человека. Он не заслуживает даже одним глазком взглянуть на содержимое «скрытой папки», на обложке которой успел увидеть очертания его лица.  Почему никто Тэхёну не сказал, что у него был тогда день рождения? Это была проверка на вшивость? Сможет вспомнить или нет?  Нет, Тэхён абсолютно точно убеждён, как и в том, что живёт в Сеуле, трава зелёная, а у мачехи самые вкусные в мире токкпоки, что это целиком и полностью была идея Чонгука, который не хотел срывать план своим днём рождения.  Он добрый, самоотверженный и бескорыстный.  Даже если бы Тэхён не совершил то, что совершил, он всё равно бы никогда, ни за жизнь, не смог заслужить Чон Чонгука.  Тэхён тянет себя за волосы, бесшумно хнычет, ему хочется закричать от боли, от собственной никчёмности, от отсутствия света в своей чёрной душе.  Ему этот свет необходим, как вода и воздух, как еда и сон. Ему без этого света не выжить, поэтому он стыдливо ползёт к краю кровати и тянется к тому месту, где валяется его телефон с треснутым экраном. Дрожащие пальцы сквозь слёзы вновь вводят пароль и открывают нужную папку. 

Чонгук в малиново-бордовой толстовке и клетчатых штанах сидит на диване, местоположение которого Тэхён не может припомнить. Его губы вытянуты уточкой, а волосы, будто на ночь в маленькие косички заплетались. Тэхён так любит его мягкие волосы. 

Слёзы крупными каплями капают на экран разбитого телефона, потому что хочется прикоснуться к прядям его волос и вдохнуть их запах. 

Чонгук лежит на его, Тэхёна, кровати с книгой в руках, делая в ней пометки карандашом. Он точно уверен, что кровать его, судя по клетчатой наволочке, которую купил… он не может вспомнить. Тэхён бы очень сильно хотел вспомнить этот день, хотя бы на секунду, хотя бы одной ногой туда и обратно. Чонгук такой милый, когда о чём-то задумывается.

Слёзы крупными каплями продолжают капать на экран разбитого телефона, потому что хочется поцеловать его в обе щёчки и прошептать, что он самая яркая звёздочка на небе. 

Чонгук в чёрной футболке Fila, с кольцами в ушах и металлическими браслетами на запястьях, держит в одной руке миску, а в другой — деревянные палочки для еды, которые прикусывает губами. У него самый нежный носик и красноватые губы вкуса сладких ягод. 

Слёзы крупными каплями капают на экран разбитого телефона, потому что хочется позавтракать/пообедать/поужинать с ним ещё хотя бы один раз и увидеть, как он мило кривит лицо от вкуса чего-то очень кислого. Например, его любимых мармеладных червячков.  Из тысячи девятьсот одной фотографии и видео Тэхён не доходит даже до четвёртой позиции. Он просто не выдерживает, начиная рыдать в голос от боли и сжимая в руках проклятый телефон. Душа и сердце тянутся к Чонгуку. Им, как и самому Тэхёну, неистово хочется к своему хозяину. Ему хочется сдаться проигравшим, побеждённым, павшим.  Но к нему нельзя. Его душу своим присутствием оскверняет, очерняет, отравляет. Тэхён себе ноги готов сломать, лишь бы удержаться на месте и вновь не пойти к нему и не причинить боль. Он себя не подпустит к Чонгуку, но сейчас, в часы слабости, в минуту отчаяния, он позволяет себе безволие и сквозь слёзы печатает текст…

«Я никогда не переставал и не перестаю думать о тебе. Я никогда не хотел и никогда не причиню боль тебе снова. Я никогда по-настоящему не мог и не смогу разлюбить тебя. 

Я до безумия тебя люблю, ты — и есть сама любовь.

 

Если бы ты попросил меня исчезнуть из твоей жизни, из этого города, с этой планеты. Нет, если бы ты только подумал об этом, я бы исчез с лица нашей и чужой Вселенной. Твоё слово и твои мысли — вот мой закон, моё основание, моя вера и моё начало. Ты и есть сама мысль, ты — всё существующее для меня в мире.

 

Ты — мой самый сладкий и трепетный поцелуй; ты — мой самый лучший рассвет и самый лучший закат; ты — моя самая приятная и тёплая летняя ночь; ты — моя самая красивая и важная мысль; ты — моё самое яркое солнце; ты — мой самый глубокий океан.

 

Ты — в каждой капле дождя; ты — в каждом дуновении ветра; ты — в каждом ударе сердца; ты — в каждом существующем цвете; ты — в каждой строчке моей тетради; ты — в каждом времени года.

Прости меня за каждую слезинку, скатившуюся по твоим щекам; за каждый раз, когда ты до разодранного горла кричал в агонии; за каждую каплю мерзкого алкоголя, попавшего в твой организм, и что головной болью отдавался в тебе на утро; за каждый пропущенный совместный завтрак, обед и ужин; за каждый не оставленный на губах, щеках, шее поцелуй; за каждую серию аниме, что тебе пришлось смотреть в одиночестве; за каждую упаковку не купленного мороженого со вкусом солёной карамели.

Прости меня за меня и, пожалуйста, не прощай.»

…который так и останется только в заметках.