Снег в июле

      Генри схватил меня за волосы. Боль не сразу подступила, ведь я не могла поверить в происходящее. Его правая рука, мертвецки холодная, оттягивала мою голову от его лица. Пальцами левой руки он обхватил мою шею, по ощущениям, почти полностью. Воздуха не хватало. И самое странное… Я не ощущала отторжения. Не ощущала омерзения.       Это же Генри… Он не может так поступить. Его действия лишь… Им есть объяснение… Его поведению есть объяснение… он пытается помочь… Это часть какой-то шутки… Это необходимость… Он бы никогда не… Воздуха… Не хватает… Воздуха… Темно.       Я просыпаюсь от боли во всём теле. Низ живота разрывает. Веки поднимаются, голова отрывается от подушки и вижу источник боли. Генри нависает надо мной, врезаясь в меня словно отбойный молот. В его лице нет и тени сомнения над своими действиями, как у хищников не бывает таковых, когда они измываются над добычей.       Лицо остервеневшее. Красное. Покрытое натуженными морщинами напряжения и набухшими венами. Взгляд — глубокая, бесконечная бездна расширенных зрачков и узкого обруча лазурной радужки. Я пыталась потеряться в этих глазах. Но они словно ему не принадлежали. Не тому Генри, которого я знала. Не тому Генри, которому поверила. Не тому, кого умудрилась полюбить.       Мне нужно перевести дыхание. Во рту пересохло. Я видимо кричала, потому как не могу выудить из себя ни слова. Моя щека падает на подушку и я смотрю на циферблат. Восемь часов. Это длится уже восемь часов?       А ведь верно. Я просыпаюсь не первый раз. Мы уже были здесь, в этом моменте. Когда юбка ещё задрана на мой живот. Когда халат ещё не порван.       Быть может это сон? Быть может…       Боже! Какая боль! Что ты?! Нет! Зачем… Это ужасно. Я чувствую его в другом отверстии своего тела. Меня разрывает изнутри от боли. От стыда. От беспомощности. Он держит мои запястья одной рукой, прижимая их груди. Искусанной, исцарапанной, кровоточащей. Это душит меня. И он не останавливается не на секунду.       Я уже не чувствую затёкших ног, покрытых синяками. Не чувствую онемевшую от удушья шею. И если бы я могла, я бы не чувствовала ничего. Но я не могу. — Генри… — хриплю я сквозь кашель.       Он ударяет меня правой рукой и я уплываю в забвение.       Глаза распахнулись в тот же миг. Я лежу на полу. Колени ощущают холод кафеля. Возле меня изувеченный труп Фаулера. Так и должно быть. Надо мной пыхтит и заливается потом Генри. Так и должно быть?       Он цепляется за мой подбородок, почти ломая мне шею. Я уже оставила попытки просить его остановиться. Но стоит мне приоткрыть рот, чтобы сделать вдох, Генри хватает меня за волосы вновь, тянет наверх, изгибая мою спину, как радугу. Наши глаза встречаются. Он плюёт мне в лицо и впечатывает лбом в пол. Снова вспышка темноты.       Светлые волосы, пропитанные потом, словно морской водой, колышутся перед звериным оскалом. Звериным оскалом над моим изувеченным лицом. Правый глаз опух и уже почти не видел. Последний удар белым кулаком санитара пришёлся именно на него. Где-то на полу валялся клок моих белых волос. Вернее рыжих. Пропитанных моей кровью. Уже толком сложно понять откуда. — Генри, — шепчу я, зная, что он ударит. — Генри? — переспрашиваю я тихо, так, словно кому-то до нас есть дело в столовой. — Я понял, что мне нужно поделиться с тобой секретом, как ты поделилась своим вчера. — он морщась отпивает кофе. — Это не секрет, Генри, — шепчу я, неловко улыбаясь, — это признание… — Но ведь ты не сделала ничего плохого. — Я не сделала ничего. — кажется это прозвучало грубее, чем я хотела.       Хлесткая пощёчина вытаскивающая меня из воспоминаний. Кажется это было не так грубо, как он хотел. И потому я получаю ещё порцию по другой щеке. Кулаком. И кажется… я чувствую как расшаталась нижняя четвёрка. Он почти выбил мне зуб. Надо же… А я хотела накопить на брекеты… Какие глупые у меня были мечты.       Глупее только та, где мы с Генри сбегаем из лаборатории и селимся в доме посреди леса, далеко-далеко от людей. Он. Я. И Одиннадцать. Единственный светлый ребёнок, не омрачённый фанатизмом по Доктору Бреннеру, не ожесточённый этим местом. Единственный ребёнок, которому я бы хотела помочь.       Если бы я только могла достучаться до неё. Попросить её о помощи… Нет. Я бы не стала. Ей нельзя видеть это. Нельзя видеть меня в таком виде. Нельзя застать Генри в таком состоянии. Это бы разбило её. Ранило. Ранило, как меня, этот скальпель…       Где ты достал скальпель, Генри? Что ты делаешь? Нет! Только не язык! Боже! НЕТ!!! — Это лишь невинный порез, — впервые он заговорил… — ты же хочешь пить, я слышу.       Он провёл скальпелем от корня моего языка до его кончика. Кровь струйкой полилась прямо в горло. Лицо санитара приблизилось к моему. Почему он был так спокоен? Его губы легли на мои. Он слизал часть моей крови, развозя её по моему языку собственным.       Его зубы прикусили мою нижнюю губу, затем верхнюю. Затем кончик языка. Его середину. Сильнее. Ещё сильнее. Мой язык оказался в его рту на половину.       Санитар выпрямился, возвышаясь надо мной, и мой язык всё ещё был в его рту. Питер выплюнул его на пол. Кровавая улыбка озарила его лицо. Он так редко искренне улыбался...       Я начала захлёбываться своей кровью. Генри слез с меня, утирая губы рукавом белоснежной рубашки. Он дал мне передохнуть? Редкая удача, как снег в июле.       Перед глазами снова всё поплыло. Образ санитара смешивался с кафельной стеной. Мне всё сложнее было фокусироваться на нём. Я старалась изо всех сил, боясь выпускать его из виду. — Дэлайла. — мужской голос взывал ко мне, но я так не хотела отзываться, — Дэлайла. Ответь мне.       Я уже не смогу ответить… Я не смогу, ведь мой язык где-то на полу, вон там… — Там ничего нет, Дэлайла. Фаулера унесли. Я хочу, чтобы ты сосредоточилась на моих глазах, Дэлайла. Посмотри на меня.       Я не вижу тебя, Генри. И кажется, я этому рада… Но больше я предпочла бы тебя не чувствовать… Боюсь, это уже невозможно…       Резкий запах нашатырного спирта привёл меня в чувства. Баллад сидел передо мной, пытаясь вывести меня на диалог, но я не могла говорить. Моя дрожащая рука указывала в угол, куда он выплюнул мой язык. — Доктор Бреннер? — Питер вошёл в мою комнату, обращаясь к Балларду.       Глаза бегали от одно лица к другому. Они были одинаковыми. Генри… Я не вынесу вас двоих… Лучше убей меня. Я не смогу…       Или это такая издёвка? Ты решил надавить на моё детское воспоминание? На мой, как ты сказал, секрет? Их тоже было двое… А по ощущениям сотня. Не могу… я не могу. Нет! Хватит!       Руки Балларда сдерживали меня, прижимая к кровати. Он стал слабее. Выдохся?! — Успокоительное! — рявкнул Питер, удерживающий меня. Питер, стоявший в дверях, потянулся за шприцом.       Я перестала сопротивляться ещё до того, как иголка коснулась моей кожи. Я не против препаратов. Обезболивающее бы тоже не помешало. Спасибо Питер. И тебе… Питер… И тому, Питеру, что боязливо выглядывает из коридора.       Моя рука, обессиленная, последний раз указала в сторону языка. Голоса Питера смешались в один. Тяжесть. Тепло. Тьма.