Санни Сайд

      То, что Марк не оставит его в покое, было ясно, как день. Он был отличным копом: настойчивым, скрытным и убедительным, если это требовалось, и хотя Ренджун делал всё, чтобы с ним не столкнуться наедине, это всё равно случилось неделю спустя той встречи у общежития. Он шёл в Санни Сайд, чтобы подменить Айрин, ребенок которой подхватил простуду, и едва не вскрикнул, когда в ранних предрассветных сумерках из-за дерева внезапно выскочил человек. Страх быстро сменился гневом, когда Ренджун осознал, кто перегородил ему путь, попытался обойти Марка, но тот поспешно ухватил его за рукав. Голос его был хриплым и пальцы холодными:       — Подожди, Ренджуни. Я знаю, что ты на меня злишься, но давай поговорим хотя бы минутку.       Непрошенная жалость встрепенулось внутри, потянула швы на исполосованном сердце. Сколько он простоял здесь, в темноте, под пронизывающим ледяным ветром? Марк выглядел всё таким же осунувшимся, но сигаретами от него больше не пахло, только мятной жвачкой и бальзамом после бритья. Острые скулы его отбрасывали тени на щёки, и отросшие чёрные волосы были растрепаны, будто он тянул за них — Ренджун помнил его привычку запускать в них пальцы, когда задумывается, и злился на себя из-за того, что фантомное ощущение их шелковистой мягкости заставляло в груди ныть. Нужно было уйти, не общаться с ним, но вместо этого он сказал:       — Одна минута, — складывая на груди руки.       Переступив с ноги на ногу, Марк кивнул, лицо его наполнилось решимостью:       — В Санни Сайде опасно. Я знаю, что ты не любишь, когда я копаюсь в личных делах людей, но, пожалуйста, выслушай меня, — поспешно добавил он, видя, как Ренджун начинает хмуриться. — Ты знаешь, что здесь есть люди, которые убивали? Отец одного из них спонсирует эту лечебницу — депутат Ли. Его сын зарезал четверых.       Ренджун знал, это было правдой. То, что эксцентричный, забавный и раздражающий пациент с замашками мазохиста убивал людей. Донхёк сидел здесь не просто так, но общаясь с ним Ренджун лишь больше убедился в том, что Донхёк болен. Он страстно верил в то, что говорил, и за прошедшую неделю не единожды пытался вернуться к разговору, хотя Джемина больше не втягивал. Тот день будто сломал плотину чувств и воспоминаний у него в голове, Донхёк принялся делиться сломанными, искаженными картинками, засевшими внутри, словно кадры гротескной короткометражки.       Он не владел собой, когда делал это, и в теле его жил теперь демон с чёрным лицом. В тот вечер Донхёк впервые спустился в подвал их дома, где проходили собрания клуба его отца. На широком хирургическом столе, привязанный, с распоротым животом, лежал молодой мужчина — ещё живой, с заклеенным ртом и мокрыми от пота и крови волосами, налипшими на лицо. Эти уроды выпотрошили его, как пойманного оленя, и Донхёк тут же вспомнил, как в раннем детстве так же спустился в подвал, чтобы найти там отца, перепачканного кровью, а тот, улыбнувшись, сказал, что вернулся с охоты.       «Это была крупная добыча».       Мама уверяла, что мясо, поданное на ужин — олень. А после им пришлось переехать в другой город, и от ружий отец избавился.       Что-то с тем мясом было не так.       Они съели человека.       И потому в тот вечер Донхёк взял нож со стола и резал, резал, пока отец не скрутил его. Те ублюдки совсем не думали, каково это, умирать вот так, корчась в агонии на грязном полу подвала, и хотя они заслужили такую смерть, забыть о том, что сделал, Донхёк был не в силах. Он плохо спал, мучимый отзвуками криков человека, привязанного к столу, и стонов его умирающих мучителей. По ночам вскакивал, задыхаясь, от ощущения липкой, горячей крови на своих руках и лице. Он смог успокоиться только в ту единственную ночь, что они провели вместе, перестать думать о том, в кого превратился и что сделал сам и те люди, ставшие его жертвами.       «Отец с детства кормил меня человеческим мясом, а теперь запер в психбольнице потому, что я обо всём догадался и хотел рассказать. Стоит мне попытаться сбежать, открыть рот, они найдут меня. Все в этой больнице следят за каждым моим шагом, докладывают ему, в комнатах камеры и прослушка».       Это было словно по книжке: активирующий эпизод, бредовые идеи, мания преследования — классический психоз, и хотя Ренджуну было не до конца ясно, почему Донхёк не получает адекватного лечения, не сложно было догадаться, что за этим стоит его отец. Неугодного отпрыска он хотя и обеспечивал всем необходимым для жизни в комфортных условиях, но видеть на публике явно не желал, как и менять его статус с психически больного на пожизненно заключённого. Донхёк был болен, хотя и отказывался признавать это. Напуганный, несчастный ребёнок, столкнувшийся с жестокой реальностью внезапно пробудившегося недуга. Быть может, потому Ренджун так быстро смирился с его присутствием в своём кабинете. По крайней мере, Донхёк хотя и флиртовал с ним, но с чего-то решил, что именно Ренджуну можно доверить свои сердечные переживания.       — К чему ты клонишь? — тяжёло вздохнул он, бросая взгляд на часы. До начала смены оставалось не так много времени, а опаздывать не хотелось. — Я в курсе. У него было подозрение на острый эпизод шизофрении, хотя сейчас он относительно стабилен. Если это всё, то я пойду.       Марк отчаянно взмахнул руками, замотал головой:       — Нет, подожди! Ты не понимаешь, хотя всё списали на психическое нездоровье, это не так. Ренджун, у меня достаточно опыта для того, чтобы различить ложь, я видел записи допросов. Этот ублюдок не похож на сумасшедшего, он понимал, что делает.       — Вот как, — фыркнул Ренджун, приподнимая бровь. Понимал? Донхёк, который рассуждал о «чёрных лицах» и думал, что за ним следят? — Теперь ты заделался психиатром?       — Даже если он и правда болен, находиться с ним опасно, — пробормотал Марк, сдаваясь. — Но ладно, это твоя работа. Я узнал ещё кое-что о том парне, который к тебе подбивает клинья, и это точно никак не связано с психическими нарушениями.       Разговор и так Ренджуну порядком надоел, а уж терпеть очередные выпады в сторону Джемина он был не намерен.       — Ну что ещё? — раздражённо прошипел он. — Не думаешь, что заходишь слишком далеко со своей ревностью?       — Детка, пожалуйста, просто дай мне договорить, — отчаянно воскликнул Марк. Он качнулся ближе, но Ренджун поспешно отступил. — Неужели ты не замечаешь, что он действительно странный? До того, как На Джемин пришёл в Санни Сайд, он работал в центральной больнице Сеула. Кто вообще переводится из центра сюда, за город, чтобы жить в общежитии? У него в собственности две квартиры, дом в Пусане. И это всё на зарплату обычного стоматолога?       — Может, у него богатые родители? — Ренджун не знал, зачем продолжает спорить с ним, хотя мог просто развернуться и уйти.       — Нет, родители тут не причем, — отрезал Марк. — Обычный средний класс, однако с их браком тоже что-то не чисто. Я поспрашивал соседей, и все сказали, что отец Джемина погиб, когда ему было шестнадцать. Но ни он, ни его мать на похоронах не проронили ни слезинки, и после ни разу не приехали в колумбарий. Ходят слухи, что у его родителей были ужасные отношения, они постоянно ругались, и миссис На прятала под одеждой синяки. Может, потому На Джемин ненавидит мужчин. В школе, в университете и в больнице, где он работал, все считали его странным: он совершенно не ладил с мужчинами, огрызался и хамил. Зато вот женщины всегда были от него в восторге. Я не понимаю, что такому человеку может быть от тебя нужно…       — Как тяжёлое детство делает Джемина плохим человеком? — оборвал речь Ренджун, теряя терпение. — Всё, концерт окончен. Я не желаю больше тратить ни минуты своего времени на подобную чушь.       Теперь, когда он знал, что его парень скрывал в своём прошлом, жалость вспыхнула в груди пожаром. Тяжело было расти в семье, где цвело за закрытыми дверями насилие. Маму Джемин нежно любил, постоянно рассказывал о ней, навещал по выходным. И видеть, как её избивает его родной отец, было невыносимо. Как Марк мог ожидать, что Джемин станет оплакивать чудовище, принесшее им столько боли? Зачем было приходить поклониться его праху, если всё, чего тот заслуживал, это забвение?       Резко развернувшись, он устремился к Санни Сайду, но Марк снова оказался рядом:       — У меня чутьё, ты же знаешь, — лихорадочно забормотал он, идя в ногу. — На Джемин что-то скрывает, и я не хочу, чтобы такой человек был в твоём окружении. Я проведу расследование.       Такой человек?       Как Марк мог говорить подобное? После того, как оставлял его одного дни напролет, не ночевал дома, предлагал завести любовника?       — Ну да, я ведь должен быть в одиночестве, — едко выплюнул Ренджун, останавливаясь. Сердце грохотало будто сразу во всём теле, и от яростного напряжения было трудно дышать. — Ты ничуть не изменился, Марк. Даже сейчас, приехав в другую страну, продолжаешь говорить о расследованиях. Неужели так сложно оставить меня в покое? Да, представь себе: у меня появился человек, которому не плевать. Джемин хочет проводить вместе время, не сбегает по ночам на очередное важное дело, заботится о том, чтобы я поел, и…       Голос надломился, Ренджун моргнул, ощущая, как слёзы режут глаза и горло сжимает противный спазм. Зачем вообще он говорил это? Всё было в прошлом, им стоило оставить, отпустить друг друга.       — Мне никогда не было плевать на тебя, — пробормотал потерянно Марк. В рассеянном свете утренних фонарей лицо его стало похожим на скорбную восковую маску. — Ренджун, я люблю тебя больше всего на свете.       — Хватит, я устал от пустых слов, — Ренджун отвернулся. — Уходи. Я хочу побыть один.       Он зашагал по дороге, яростно вытирая мокрые щёки. Внутри всё болело, и каждый вдох давался с трудом. Ренджун ненавидел то, что где-то там, в дальнем, жалком уголке своего сердца продолжал желать, чтобы Марк пошёл следом.       Смена вышла сложной, но Ренджун рад был отвлечься на привычные занятия вроде заполнения бумаг и полуночных осмотров пациентов. Он успел немного подремать в кабинете на диване, но к утру всё равно оказался сонным и вялым. Даже если он старался не думать о вчерашнем столкновении, стресс возымел своё воздействие на организм, заставляя усталость проявиться сильнее. Выпив чашку кофе и плотно позавтракав, Ренджун вернулся в общежитие, принял горячий душ, после которого его окончательно разморило. Проветрив комнату, он забрался под хрустящие чистые простыни и забылся тяжёлым, коротким сном, чтобы проснуться несколько часов позже от томительного, сладкого жара, лениво вяжущего узлы в животе. Кажется, ему снился Джемин — полуобнаженный, близкий, и тело не могло не реагировать, но шевелиться не хотелось, и Ренджун снова закрыл глаза. Долго лежать в этот раз не вышло: в дверь постучали, и Ренджун негромко крикнул:       — Открыто.       Прижав к груди запотевший контейнер с чем-то аппетитно пахнущим, Джемин скользнул в комнату:       — Привет, милый, — шепнул он сладко, и Ренджун не смог подавить мурашек, пробежавшихся вдоль позвоночника.       — Привет.       Поставив контейнер на журнальный столик, он опустился рядом с постелью на колени, и Ренджун, собрав непослушные конечности, поднялся. Он прижался к его губам в поцелуе, стёр эту улыбку, заменив жарким всхлипом.       — Ты только проснулся? Такой тёпленький, — мурлыкнул Джемин. Ладонь его проникла под пижамную рубашку, легла приятной тяжестью на талию, и Ренджун невольно выгнулся, жмурясь.       Ощущать это неторопливое касание было потрясающе хорошо, он невольно развёл ноги шире — и распахнул глаза, услышав удивленный вздох. Джемин смотрел на него снизу вверх, и ресницы его были длинные, а глаза тёмные, без единого огонька. Язык скользнул по нижней губе, ткнуся в уголок рта искушающе, заставляя судорожно сглотнуть. Воздух в комнате казался густым, он словно трещал от электричества. Чужие пальцы сдвинулись едва-едва, проникли под резинку штанов, и Ренджун вцепился в простыни так крепко, что костяшки заныли. У него стояло ещё с того момента, как он проснулся, но теперь, когда Джемин был перед ним вот так, на коленях, слишком легко было представить, что он там совсем для других вещей. Член предательски дёрнулся под тонкой тканью, и к лицу прилила краска.       Он точно заметил.       — Я знаю, что мы решили не торопиться, — пробормотал стыдливо Ренджун, отводя взгляд в сторону. — Но я ничего не могу поделать с реакцией своего тела. Встань, пожалуйста.       — Да, мы решили не торопиться, — улыбнулся Джемин насмешливо, не двинувшись с места, и взгляд его зафиксировался на ширинке, заставляя сердце подскочить, забиться в горле. — Потому я могу сделать это медленно.       Длинные пальцы его протанцевали вверх по лодыжке к колену, скользнули на внутреннюю сторону бедра, и Ренджуна обдало жаром, он вздрогнул, попытался свести ноги, но Джемин уже был между ними, тянул вниз бельё. Он собирался что-то сказать. Может, извиниться за свою реакцию, остановить его — всё же это именно Джемин заявил, что они не будут спешить, — но все слова потонули в пронзительной, яркой вспышке удовольствия: склонившись ниже, Джемин захватил в плен своего влажного, теплого рта головку, очертил её языком. Он и правда не собирался торопиться — медленно и осторожно двигал головой, помогая себе ладонью, пока другую сжимал крепко и хорошо на нежной коже ягодицы.       Темп движений его гибкого языка сводил с ума, Ренджун вплел пальцы в мягкие чёрные волосы, чтобы войти в эту мучительно приятную тесноту, и Джемин вдруг простонал. Не успев остановиться, Ренджун толкнулся глубже, тесно сжав в пальцах шелковистые локоны, и чужие брови сошлись у переносицы, ресницы затрепетали. Джемин всхлипнул оборванно, горячо, закашлялся, и слёзы блеснули в его глазах.       — Прости, — сорванно пробормотал Ренджун, отдергивая руки, но Джемин не позволил отстраниться.       — Всё хорошо, — шепнул он хрипло, влажно. — Мне нравится, детка. Сделай так ещё раз.       Он открыл рот, высовывая розовый, блестящий от слюны язык, и пожар внутри стал требовательным, совершенно невыносимым. Обхватив его голову, Ренджун направил себя внутрь, захлебнулся удовольствием. Кажется, он тянул за волосы слишком сильно, но Джемин только интимно, сладко постанывал, заставляя подобраться к пику наслаждения слишком быстро. Попытавшись отодвинуться, Ренджун задрожал, бессвязно бормоча «я сейчас, сейчас…», но Джемин только оплел языком головку, втягивая в рот с мокрыми, грязными звуками. Белоснежная вспышка взорвалась под закрытыми веками, Ренджун вскрикнул, обмяк на постели. Биение пульса в ушах казалось оглушительным, и томительная пульсация афтершоков пронизывала каждую клеточку тела, а напряжение в мышцах сменилось блаженной расслабленностью.       Поднявшись, Джемин размял затёкшие ноги и ослепительно улыбнулся. Губы его были красные, опухшие, и волосы в полнейшем беспорядке. Он выглядел эротично: Ренджун невольно облизнулся, потеряв всякую способность смущаться на долгие минуты после оргазма, уставился на внушительную выпуклость в районе ширинки.       — Я могу…       — В другой раз, — мурлыкнул Джемин, отвешивая влажный, липкий поцелуй, заставляя пискнуть и поёжиться. — Я займу душ на десять минуток. А ты пока поешь, не хочу, чтобы всё остыло.       — Хорошо, — пробормотал Ренджун, вытирая горящее лицо. Стыд потихоньку возвращался, и с ним потрясающая, щемящая нежность. — Если ты и правда так хочешь.       Сидя в кухне и жуя рис с мясом, Ренджун невольно прислушался к звукам воды, бегущей в ванной комнате, стуку металлических палочек о стекло контейнера. Эти домашние звуки наполняли пустое пространство, делали его живым, уютным, и он впервые ощутил себя по-настоящему счастливым с того вечера, когда Марк уронил жестокую, бессмысленную шутку.       Рядом с Джемином было спокойно и сладко, и Ренджун испугался того, насколько сильны его чувства уже сейчас. Может, Джемин и правда стал для его сознания попыткой залечить свои раны. Но отказаться от этой возможности снова ощутить себя любимым он был не в силах, даже если они знакомы всего несколько месяцев, и Джемин действительно хранил в своём прошлом тревожные, болезненные тайны.