Санни Сайд

      Проблема была в том, что алкоголь никогда не помогал. Он делал всё хуже, чёртов депрессант, и хотя Ренджун не строил иллюзий по поводу того, каким становится, когда выпьет, делал эту ошибку снова и снова. Да, плакать он и правда перестал спустя бутылку. Но вот присутствие Джемина будило низменные, грязные желания. То, как перекатывались мышцы его предплечий, проступающая под шёлковой тканью пижамной рубашки вязь татуировки, расстёгнутые пуговицы воротника…       Ренджун хотел ощутить его горячий, улыбающийся рот на своих губах. Прижаться к этому крепкому телу, сжать широкие плечи в пальцах, уткнуться лицом в изгиб шеи, поймав языком фантомные, сладкие следы его запаха и вкуса.       — Всё хорошо? — спросил Джемин.       Он сидел на кровати, прямо напротив единственного кресла, занятого Ренджуном, и с нетронутым бокалом вина в руке выглядел как олицетворение искушения. Глядел из-под полуопущенных ресниц внимательно и жарко, заставляя голову кружиться. Взгляд его привычно магнитился к губам, и хотя Ренджун знал, что это всего лишь ещё одна его странная привычка вроде семи шотов эспрессо в термосе, в затуманенном сознании не мог не думать всякое, и испытывал по этому поводу слишком мало угрызений совести.       — Да, хорошо, — с запозданием ответил он, отводя взгляд. — Наверное, мне надо пойти к себе, спать.       Тело словно горело, и даже в этом тонком джемпере и брюках было так жарко, что кожа казалась липкой и влажной. Этот жар концентрировался в груди и животе, пускал неправильные, искусственные импульсы удовольствия бежать по крови электричеством. И сейчас, подогретый алкоголем и отсутствием полноценного секса более, чем пять месяцев, Ренджун не мог отделаться от желаний. Особенно, когда Джемин смотрел так пристально и тепло, будто деликатно ощупывая. Ренджун готов был поспорить, в постели он был потрясающим. Такие люди, внимательные и заботливые, ничуть не менялись, оказываясь обнаженными, и всё так же хотели убедиться, что ты получишь столько, сколько требуется.       Может, если бы он был женщиной, попробовал бы отбить Джемина у его невесты, чтобы проверить это.       Мотнув потяжелевшей головой, Ренджун сжал зубы. Боже, о чём он вообще думал? Какое отбить? Даже будь он сто раз женщиной, никогда не спутался бы с почти что женатым, как бы хорош собой тот ни был. Он ощущал себя беспомощным, грязным — прошлые отношения надломили в нём что-то важное, хрупкое, и Ренджун не был готов выяснять сейчас что именно это было. Ему нужно было постараться идти дальше. Пережить эту боль, опустошение и потерю, позволить ране хоть чуть-чуть затянуться перед тем, как браться за скальпель и начинать поиски застрявших в душе осколков.       А пока он собирался просто чувствовать и думать. Всё равно Джемин не узнал бы об этом. О том, как он фантазирует о нём перед тем, как заснуть, и будет представлять его губы и руки когда вернётся к себе в номер и накроется одеялом, или пойдёт в душ, где наконец прикоснется к себе. Ренджун был полутвердым в штанах, влажным и беспокойным, и это становилось почти невыносимым.       — Я пойду, — повторил он, и Джемин улыбнулся.       — Хорошо, — сказал он и потянулся к бутылке. — Может, ещё по бокалу?       Машинально отпив, Ренджун позволил голове вскружиться ещё больше. Джемин смотрел так, что горячие мурашки бежали по коже, а с тем, как старательно наливал вино, можно было бы заподозрить, что он намеренно его спаивает, доставая из холодильника одну бутылку за другой. Хочет сделать глупым, доступным и на все согласным. Будто знал, как с каждой выпитой каплей контроль над мыслями и совестью потихоньку ускользает, уступая место жадному желанию плоти.       Если бы он только попросил, Ренджун позволил бы трахнуть себя на кровати или в прямо в этом кресле, перегнуть через подлокотник, и…       Чёрт, он и правда был пьян. Следовало вернуться к себе, пока он не наделал глупостей. Поднявшись на непослушных ногах, Ренджун побрёл к двери, оставляя бокал с недопитым вином на журнальном столике.       — Не торопись, — мурлыкнул Джемин, прижимаясь сбоку, чтобы помочь держаться вертикально.       От тела его исходил потрясающий аромат свежести, персиков и каких-то пряностей, и Ренджун сглотнул наводнившую рот слюну. Позволив усадить себя на постель, он скинул ботинки и стянул через голову джемпер, оставаясь в тонкой футболке.       — Помочь раздеться?       В ответ Ренджун только помотал головой. Да, он был пьян, но не настолько, чтобы забыть о том, каким бессовестно возбуждённым был сейчас, не собирался демонстрировать желание столь явно, ведь тогда больше не получилось бы делать вид, что они с Джемином друзья.       — Ох, ты такой хороший друг, — хихикнул он, зарываясь в одеяло, и Джемин склонился, потянул ткань выше, помогая укрыться.       — Спокойной ночи, милый.       Его горячее дыхание опалило ухо, Ренджун вздрогнул, и его собственное дыхание на мгновение перехватило.       — Спасибо, — пробормотал он, запинаясь. — Спокойной ночи.       Щёки горели, и он отвернулся, подтянул колени к груди и закрыл глаза. Где-то на периферии слуха хлопнула дверь, и комната погрузилась в бархатную, уютную тишину.       Голова раскалывалась, и размеренный шум ввинчивался в сознание, будто ржавый шуруп. Застонав, Ренджун сел и огляделся. Было темно, хоть глаз выколи, и откуда-то с пола доносилось жужжание. Свесившись с кровати, он поднял телефон. Час пятнадцать пополуночи. Кто в своём уме вообще стал бы звонить в такое время? Да он же только успел заснуть! Гнев поднимался в груди удушливой волной, Ренджун едва удержался от того, чтобы запустить телефон в полет, вместо этого принял вызов:       — Алло?       — Здравствуйте, доктор Хуан.       Голос директора Муна был таким же спокойным и монотонным, каким Ренджун его помнил, но это ни разу не объясняло, почему он звонил в такой час.       — Здравствуйте, директор, — потерянно пробормотал Ренджун, теряя часть своего запала. — Чем могу помочь?       Может, что-то случилось, и требовалась его срочная помощь? Но даже если кто-то из дежурных терапевтов заболел, подменить его в таком состоянии он всё равно бы не смог: мятый и сонный, с опухшим от слёз лицом и растрепанными волосами, не говоря уже о том факте, что алкоголь бродил в крови, делая рассудок мутным и движения заторможенными.       — Ренджун, мне правда очень неудобно вас беспокоить, но есть пациент, которому срочно требуется ваше внимание.       Застонав, Ренджун откинул одеяло. Нет, ну почему именно сейчас? За что жизнь так ненавидела его?       — Ли Донхёк? — мрачно уточнил он, и директор Мун вздохнул. — Послушайте, мне правда неудобно отказывать, но я уже выпил и не в состоянии выйти на работу.       — Двойной оклад, за одно дежурство, — предложил директор, но Ренджун помотал головой, будто тот мог его видеть. — Пожалуйста, Ренджун. Я бы не стал просить, если бы не был в настолько затруднительном положении. Как на счёт тройного оклада? И ещё выходной на завтра. Вы меня очень выручите, если согласитесь.       Он был в Санни Сайде не слишком давно, и имел не лучшую репутацию. К тому же имелся определенный порог, до которого можно было отказывать настойчивым просьбам начальства.       — Хорошо, — вздохнул Ренджун, сдаваясь. — Напишите мне номер палаты, через полчаса буду.       Во дворе Санни Сайда было пусто, дорожки освещались мягким светом фонарей. От прохладного, свежего воздуха Ренджун, вопреки ожиданиям, лишь больше ощутил степень своего опьянения. Изображение перед ним покачивалось, и ноги заплетались. От остаточного, глупого веселья, Ренджун даже хихикнул, представив, как выглядит сейчас со стороны. Да уж, он сумел дать обитателям лечебницы поводов для сплетен на ближайшие недели, если не месяцы. На него и так глазели в столовой из-за Донхёка, к вящему раздражению Джой, а теперь вообще будут в открытую обсуждать после сцены перед общежитием, так что даже этот пьяный поход к разбушевавшемуся пациенту, о странных отношениях с которым не говорил разве что немой, не мог навредить репутации ещё больше.       Проверяя нарисованную карту пути к палате в третий раз, Ренджун поднялся по лестнице, спотыкаясь и пару раз едва не пропахав носом пол, добрался до места назначения. Постучать он не успел: дверь распахнулась, являя Донхёка. Выглядел тот неожиданно собранным — в серых спортивных штанах и футболке, с уложенными волосами и без привычной ухмылки.       — Привет, — махнул рукой Ренджун, буквально вваливаясь внутрь, — три моих месячных оклада.       Стянув по пути пальто, он плюхнулся на ближайшее кресло и принялся с любопытством рассматривать апартаменты. Да, Джемин определенно не преувеличивал, когда говорил, что пациенты Санни Сайда живут роскошно. Назвать жилище Донхёка палатой не поворачивался язык. Здесь было три комнаты — зал, в котором Ренджун сейчас и находился, с большим диваном и тремя стильными креслами напротив длинного журнального столика с дизайнерской статуэткой; виднеющаяся справа спальня с кроватью и пушистым ковром; лаунж зона, скрывающаяся за арочным проходом слева.       — Ты выпил?       Донхёк, стоящий напротив непривычно тихо, словно ему было неуютно в собственном доме, переступил с ноги на ногу, и Ренджун приподнял бровь. Выпил это было ещё мягко сказано. Он не помнил, когда в последний раз так надирался обыкновенным вином.       — Ты позвал меня среди ночи для того, чтобы читать нотации?       — Хочешь ещё? — опустившись рядом с креслом на колени, Донхёк уложил голову на подлокотник, взглянул из-под густых ресниц круглыми, блестящими глазами. Он был похож на милого, глупого щенка, и Ренджун закусил губу, чтобы не улыбнуться.       — Ещё? — переспросил он, и тот робко кивнул.       — У меня есть неплохой виски и вино. Кажется, ещё был Мартини. Но если ты захочешь, я могу заказать что угодно. Придется, правда, подождать, но…       — Я не буду больше пить, — фыркнул Ренджун, — иначе меня точно стошнит, и я не уйду отсюда на своих двоих. А раз тебе выходить за территорию Санни Сайда нельзя и отнести меня ты не сможешь, придется спать где-то здесь.       Донхёк моргнул, и на щеках его вспыхнул румянец.       — Не понимаю тебя, — пробормотал он, сжимая беспокойные пальцы на обивке в сантиметрах от чужого бедра. — Ты ведь знаешь, как сильно я хочу, чтобы ты остался. Но я не хочу, чтобы тебе было плохо. Я никогда сознательно не сделаю тебе больно. Дразнить меня правда настолько весело?       Этот странный полуночный разговор начинал заходить куда-то не в ту степь, и Ренджун раздражённо закатил глаза.       — К чему вообще всё это? Ты скажешь, наконец, зачем директор Мун вызвал меня к тебе посреди ночи, пообещав аж тройной оклад? Что у вас за отношения?       — У нас нет никаких отношений, ты для меня единственный, милашка, — проворковал Донхёк. К нему потихоньку возвращалась привычная нахальность, и Ренджун цыкнул, ткнул пальцем ему в лоб. — Тройной оклад? Я могу дать тебе в десять раз больше, если это будет означать, что ты ещё раз придешь ко мне ночью.       Голова его соскользнула с подлокотника, легла на колено, и Ренджун забыл, что хотел ответить. Горячее дыхание Донхёка просачивалось через тонкую ткань брюк, заставляя мурашки вспыхнуть на коже пожаром. Тихо вздохнув, тот придвинулся ближе, и Ренджун в странном оцепенении проследил за тем, как кончик его носа очертил контуры стремительно твердеющего члена.       В тот раз Донхёк сидел у него под столом и кончил, стоило надавить ботинком на затянутый тканью член. Он был таким смущенным — весь розовый, с блестящими от слюны губами и размазанными удовольствием чёрными зрачками, заполнившими собой радужку. И хотя в тот раз прикоснуться к себе Ренджун не посмел, так легко было представить лицо Донхёка вечером, забравшись в наполненную горячим паром душевую кабинку.       Он был в равной мере раздражающим и очаровательным. А ещё возбуждающим настолько, что кровь бежала по жилам быстрее, и рот наполнялся слюной.       — Ты правда такая шлюха? — хмыкнул Ренджун, цепляя непослушные волосы пальцами, и Донхёк всхлипнул, рот его пригласительно открылся шире.       — Только для тебя, — проговорил он. — Пожалуйста, я что угодно сделаю.       Эти слова прозвучали эхом, и Ренджун ощутил, как от гнева и возбуждения лёгкие его наполняются воздухом, и рука будто сама собой взлетает для удара. От пощёчины голова Донхёка жалко мотнулась, он охнул, зажмурился на мгновение. В глазах его блеснули слёзы, но до того, как Ренджун успел ощутить раскаяние, тишину комнаты распороло тихое:       — Ещё.       Ренджун знал, ладонь у него была тяжёлая. Она соприкоснулась с чужой горящей румянцем кожей ещё и ещё, звонко и хлестко, наполняя комнату сорванным, тяжёлым дыханием. Донхёк заскулил, облизываясь, царапая мягкий ковер под ногами. Его член натягивал серую ткань штанов и грудь часто вздымалась. С запозданием Ренджун осознал, что и сам жадно хватает губами воздух, глядя на него перед собой.       — Ты можешь сделать со мной всё, что захочешь, — пробормотал, запинаясь, Донхёк. — Вымести на меня свой гнев. Я же говорил: я весь твой.       Он перехватил ренджунову ладонь, чтобы оставить поцелуй в самом её центре, и сердце в груди ёкнуло сладко, болезненно. Откровенность была ему не к лицу, Ренджун не знал, что делать с ней. Нельзя было верить. Мужчины обманывали его снова и снова, стоило сделать шаг навстречу. Разрывали грудную клетку, чтобы выдрать сердце наживую, откусить кусок послаще. Донхёк тоже был таким, сделал бы больно не задумываясь, получил что хотел и просто отвернулся. И, может, Ренджуну просто стоило научиться брать, пока предлагают, не привязываясь к людям, и вытирать о них ноги после, уходя без сожалений.       — Хватит болтать, — выплюнул он, задыхаясь от сводящего с ума напряжения. — Перестань…       Но Донхёк понял его слова иначе. Дрожащими руками он нетерпеливо расстегнул ширинку, оттянул бельё, чтобы выпустить наружу член, прижался к нему щекой, отмеченной созвездием родинок. Влажный, горячий язык коснулся кожи, и Ренджун не сдержался от стона. Удовольствие шарахнуло его высоковольтным напряжением, выдавило воздух из груди. Перед глазами мельтешили белые вспышки, и через них он разглядел как Донхёк отстраняется, чтобы мелко лизнуть головку перед тем, как плотно обхватить её губами, спуститься ниже, ниже.       — Твою мать, — сходя с ума, Ренджун толкнулся навстречу бархатистой, мокрой тесноте его рта, вплетая дрожащие пальцы в пушистые волосы.       Донхёк высоко застонал, пуская мучительно приятную вибрацию. Глаза его блестели от непролитых слёз, и бёдра подались ближе, притерлись к ренджуновой голени. Он был таким твёрдым, горячим — Ренджун представил, каково было бы ощутить это потрясающее давление внутри, глубоко и сильно, и вдруг кончил, дернувшись, захлебнувшись криком.       Закашлявшись, Донхёк отстранился. Подбородок его блестел от смазки и слюны, и губы были красные, опухшие.       — Можно мне кончить? — проскулил он, ритмично покачиваясь, и Ренджун, ещё не отошедший от испытанного оргазма, ухмыльнулся.       — Думаешь, ты заслужил? Поработал ртом и теперь решил, что имеешь право что-то требовать?       Нет, ему было недостаточно. Теперь, когда он снова ощутил, каково это, делиться близостью с кем-то, страстно её желающим, остановиться больше не мог. Жадность эта делала его нетерпеливым, почти жестоким, Ренджун оттолкнул Донхёка ногой, чтобы подняться, ухватил его за волосы, потянул, заставляя взглянуть на себя.       — Я задал вопрос.       Заскулив, Донхёк помотал головой, опустил взгляд вниз. Лицо его и открытая воротом футболки шея горели, и пальцы, комкающие длинный ворс ковра, побелели от напряжения.       — Н-нет.       — Если ты будешь непослушным, я уйду. Оставлю тебя текущим, как сука, заниматься своими делами в одиночестве. Ты этого хочешь?       — Нет, нет, пожалуйста, — он замотал головой, распахивая влажные глаза в ужасе. — Я буду послушным. Я всё сделаю.       Удовлетворённо кивнув, Ренджун ослабил хватку в чужих волосах, ласково помассировал, заставляя Донхёка всхлипнуть от неожиданной ласки.       — На постель, живо. И помоги мне раздеться.       Кровать у Донхёка была двуспальной, роскошной как и вся комната. С удовольствием растянувшись на прохладных простынях, успокаивающих зудящую от жара и нетерпения кожу, Ренджун вздохнул. Донхёк сидел у его ног, обнаженный, беспокойно ёрзающий и такой красивый, что дыхание перехватывало. Смуглая кожа его контрастировала с ослепительной белизной обоев и простыней, и глаза казались жидкой тьмой. Больше он не просил, только неотрывно глядел — жадно и жалко, и от взгляда этого кровь превращалась в магму.       — Смазка? — спросил Ренджун, и Донхёк скатился с кровати, упал на колени перед тумбочкой, чтобы дёрнуть на себя ящик. Вернулся он уже с прозрачной бутылочкой и упаковкой презервативов, и хотя Ренджун знал, что они им сегодня пригодятся, многозначительно приподнял бровь.       — А ты самонадеянный, я погляжу.       Донхёк вспыхнул, отвёл в сторону взгляд, будто боялся, что Ренджун видит его мысли как на ладони:       — Прости.       Извинения его вызывали лишь раздражение, Ренджун хмыкнул, перевернулся на живот и выгнул спину.       — Давай, большой мальчик. Поработай для меня, и тогда я разрешу тебе кончить.       Он оглянулся через плечо — Донхёк втянул ртом воздух, и глаза его расширились. Словно заворожённый, он подобрался ближе, устроился между разведённых в стороны ног, размазывая лубрикант по дрожащим пальцам.       Когда внутрь толкнулся первый, Ренджун задержал дыхание, невольно натягиваясь, словно струна. У него так давно не было секса: кажется, это в прошлой жизни он лежал под Марком, когда тот шептал на ухо всякие милые глупости, пока бёдра его ритмично двигались, и перед глазами взрывались планеты. Из-за остаточного действия алкоголя тело было расслабленным и податливым, отзывалось с готовностью — Ренджун подался назад, развел ноги шире:       — Ещё. Ну же, я не хрустальный.       Он ощутил горячее дыхание на пояснице, Донхёк прижался ртом к коже, метя её поцелуями, и пальцев внутри стало больше. Он тянул, давил и растягивал, и в один момент согнул их так, что удовольствие плетью стегнуло вдоль позвоночника. Ренджун вздрогнул, сжался тесно, ловя губами густой, душный воздух. Ещё. Этого было слишком мало, он хотел получить больше. Столько, что сможет забыть обо всём, раствориться в жарком, телесном наслаждении. Вывернувшись, он улёгся на спину, подхватил ноги под коленями:       — Трахни меня.       Донхёк подавился стоном, часто закивал, настягивая презерватив. Он весь трясся, и Ренджун мягко скользнул ладонью по его руке вверх, уложил на взмокшую шею:       — Всё хорошо, не торопись.       Первый толчок был больше болезненным, чем приятным, но от него тепло в животе лишь больше разгоралось.       «Я здесь», — подумал Ренджун, — «я чувствую».       Он ощущал себя таким живым, наполненным и настоящим, что слёзы подступали к глазам. Скользящая гладкая кожа под ладонями, сорванное дыхание, щекотно касающееся шеи, жаркая пульсация внутри. Потянув Донхёка ближе, он заставил его прижаться плотно, накрыть себя, сжал бёдра на его боках, скрестив лодыжки.       — Давай, детка, — шепнул на ухо, сжимая зубы на изгибе шеи, и Донхёк дёрнулся, оборванно простонал.       Он был таким горячим, что кожа, казалось, плавилась — опершись о локти, подался навстречу, ещё и ещё, вытесняя из груди воздух, а из головы остатки бессвязных мыслей. Долгие поддразнивания пошли ему на пользу: Донхёк двигался ритмично и сильно, отчаянно, и не прекратил даже когда Ренджун, сжавшись, снова кончил, испачкав их животы. Вместо этого пометил кожу плеч горячими губами, сорванно бормоча:       — Можно… можно я?..       — Да, — выдохнул Ренджун, балансируя на грани помешательства, расцарапывая его плечи и спину в безумии этого сладкого, почти болезненного наслаждения. — Кончи для меня.       Сделав последние отрывистые пару движений, тот дёрнулся, короткий крик покинул его губы — Донхёк обмяк, и блаженная улыбка его отпечаталась поцелуем на коже. Осторожно он вышел, улёгся рядом, не сводя с него взгляда, затуманенного нежностью и удовольствием. Коснулся ладонью щеки, отводя от лица влажную прядь волос.       — Поспи, — пробормотал Донхёк. — Ты очень устал, да? Душ мы можем принять позже.       Заторможенно кивнув, Ренджун закрыл глаза, погружаясь в густую, бархатную пустоту свободного от мыслей рассудка. Ощущал он только блаженную расслабленность, бег эндорфинов по крови и приятное гудение остывающих мышц.       Позже. Всё можно было сделать позже.